Я отодвинул от стола стул с высокой спинкой, сел и расстегнул две верхние пуговицы.
– Поясню, – сказал Елисеев, видя, что я не тороплюсь отвечать: – Через два-три дня нам придется поместить туда, – он ткнул пальцем в сторону кассы, – довольно большую сумму наличности.
– Сколько? – спросил я скорее по журналистской привычке собирать любые детали, чем из обычного любопытства.
– Четыреста тысяч рублей. Поскольку магазин должен действовать как самостоятельное подразделение, нам необходимо иметь минимальную наличность, в том числе и на непредвиденные расходы.
Четыреста тысяч – это минимальная наличность? – подумал я, – Ничего себе!
– Так как? – спросил Елисеев.
Я покачал головой.
– Мне было доподлинно известно о существовании двух подземных ходов в это здание. Оба мы нашли. Но по не совсем проверенным сведениям существует еще один.
– Где? – быстро спросил Елисеев.
– А вот этого я не знаю, – ответил я честно. – У меня есть план, нарисованный человеком, который почти два десятилетия назад пользовался этими ходами. Да что скрывать, это тот самый Мураховский, молчание которого вы купили.
Елисеев раздраженно поморщился.
– Владимир Алексеевич, я же вам объяснил…
– Да-да, – кивнул я, – мы уже об этом говорили. – Так вот, судя по его словам, существовал и третий ход. Но где он – Мураховский не знает.
– А кто знает?
Я смотрел на Елисеева и размышлял – говорить или нет ему то, что мне стало известно? Вряд ли миллионера заботит судьба несчастного Бориса, возлюбленного Веры Мураховской, так таинственно исчезнувшего на днях. Для Елисеева главное – заткнуть все крысиные норы, ведущие в закрома его Торгового дома. И только.
Вероятно, мое лицо меня выдало.
– Не хотите говорить, – кивнул Григорий Григорьевич. – Почему? Впрочем, нетрудно догадаться. Боитесь, что я вас опережу? С Мураховским меня опередили вы, а теперь опасаетесь, что я вам дорогу перебегу? И куплю молчание вашего возможного информатора?
Я чуть не поперхнулся – Елисеев совершенно точно угадал ход моих мыслей.
– Но, Владимир Алексеевич, – укоризненно сказал Елисеев, а потом вдруг устало улыбнулся: – Ну, да! Да! Это было бы с моей стороны предательством! Но по крайней мере, это самое логичное действие, не так ли?
За дверью кто-то начал деликатно кашлять, вероятно, подавая хозяину знак, что все уже давно готово.
– Хватит там! – раздраженно крикнул в сторону двери Елисеев. Потом он повернулся снова ко мне. – Хорошо, не буду вам мешать, Владимир Алексеевич, не хотите называть имени – не надо. Просто пообещайте, что если узнаете, где находится третий подземный ход, то немедленно сообщите мне. Или Теллеру, если я буду отсутствовать. Хорошо? Договорились?
– Безусловно, – ответил я и встал со своего стула. – А теперь разрешите откланяться. Пойду домой, приведу себя в божеский вид.
– А вас по дороге в околоток не заберут?
– Не успеют, – ответил я бодро.
Глава 7. Старый знакомый
Едва я вошел в квартиру, Коля выглянул из своей комнаты и громко прошептал с драматическими нотами:
– Владимир Алексеевич, к вам гость. Странный такой! Жуть! Вам револьвер принести?
– А что в нем странного? – так же тихо спросил я.
– Одноглазый, одет весь в черное. И патлы до плеч. Может, бомбист? Ой, а что это вы такой весь?..
– Какой?
– Как будто в грязи валялись.
– Ну, и валялся. Что же, я уже и в грязи поваляться не могу? Зайди в комнату Марии Ивановны, там в платяном шкафу есть чистые брюки и рубашка. Принеси мне в кабинет, я переоденусь.
– А револьвер?
– Зачем?
– Я же говорю, там, на кухне, бомбист вылитый сидит.
Я пожал плечами. С господами бомбистами мне до сих пор иметь дела не приходилось. Впрочем, войдя на кухню, я сразу узнал молодого человека, так напугавшего Колю.
– Митя! Березкин! Ты?
– Я, Владимир Алексеевич, вот подлатали меня доктора, теперь снова у Петра Петровича по делам хожу. Только злее стал.
– Чаю хочешь? Или квасу холодного? Давай квасу? А то и пиво есть со льда.
– Благодарствуйте, нам пива на службе нельзя – Петр Петрович не позволяет. А квасу выпью.
Я кликнул Колю и попросил его принести с ледника большую бутылку кваса, а сам подвинул стул и сел напротив молодого Березкина, забыв, что на мне все еще грязные брюки. Митя отрастил себе волосы – почти до плеч и походил теперь скорее на студента-нигилиста, нежели на сотрудника охранной конторы «Ангел-хранитель». Его левый глаз был закрыт черной повязкой. Длинные волосы скрывали рубцы на месте ушей, отрезанных сумасшедшим модельером Ренардом. Он же выколол Березкину и глаз, затащив юношу в свою карету – из мести Арцакову, отказавшемуся выполнять жестокий контракт модельера. Отчасти виноват в Митином увечье был и я – именно со мной тогда схлестнулся Ренард. Не знаю, затаил ли Митя на меня обиду за то, что вот так, совершенно случайно, оказался обезображен, причем не по своей вине, а скорее по моей. Но сейчас он ничем обиды не показывал. Однако мне хотелось, чтобы промеж нас не осталось недоговоренности – именно потому, что я чувствовал свою вину в несчастье, приключившемся с парнем.
– А что, Митя, не в обиде ты на меня?
– За что? – искренне удивился Березкин.
Тихо вошел Коля с бутылкой, достал из буфета стаканы и налил нам квасу.
– Да вот за это, – указал я на его повязку, прикрывающую глаз.
Митя залпом выдул свой стакан, аккуратно, без стука поставил его на стол и вдруг радостно улыбнулся:
– Это, как говорится, не было бы счастья, да несчастье помогло. Мне Петр Петрович за потерю органов жалованья прибавил. Теперь я и жениться могу – с такими-то деньгами! Я пока в больнице лежал, с хорошенькой медичкой познакомился. Ларисой звать. Пухленькая такая, русая, румяная. Из Самары сама. И обрубков моих, – он указал на уши, – не боится.
У меня как-то сразу полегчало на душе. Березкин снова улыбнулся и указал подбородком на мою грязную рубаху:
– Я смотрю, Владимир Алексеевич, и вы без дела не сидите?
– А? – Я опустил взгляд на свою грудь и вспомнил, что забыл переодеться. – Действительно! Ты подожди тут, попей пока квасу, я схожу переоденусь.
Через несколько минут, сполоснув лицо, шею и руки, я вернулся на кухню, уже в новых штанах и рубашке.
– Так что, Митя, тебя Петр Петрович послал ко мне?
– Он. Нашли мы того человека, про которого вы спрашивали. С трудом нашли. Он имя-то поменял. Но – ниче! От нашей конторы на Москве не спрячешься. Из-под земли достанем. Мы ж не Сыскное – церемониться не будем.
Я внимательно посмотрел на Митю. С момента нашей прошлой встречи его поведение сильно изменилось. Если раньше он казался мне самым обычным пареньком – вежливым и открытым, то теперь чувствовалась в его голосе скрытая сталь, как будто сердце его ощерилось острыми иголками. Конечно, в этом не было ничего удивительного – после издевательств Ренарда. Но в голове у меня вдруг промелькнула мысль, а может, и прав был Коля, предлагая на всякий случай положить в карман револьвер? Впрочем, я тут же отогнал ее – ведь это Митя Березкин!
– Ну, так что? Где его нашли? – спросил я.
– В Аржановской крепости он.
Я невольно присвистнул.
– Чем занимается? Неужели нищенствует?
– Не-а! – ухмыльнулся Митя, сверкнув единственным глазом. – Берите выше. Он теперь наследует Протасову. Дело поставил против прежнего – настоящую фабрику открыл! Гребет фарт лопатой. И городовые его обходят сторонкой – то ли купленные, то ли боятся. Да! Он и не Красильников теперь никакой, а московский мещанин Уралов Карп Семенович. Как понимаете, со всеми полагающимися документами.
– Как же вы его нашли, когда он и имя, и документы сменил? – удивился я.
Березкин вдруг хищно улыбнулся – такой улыбки я за ним раньше не замечал.
– Вы нам списочек оставили, так в нем один из прежних товарищей Красильникова… он, между прочим, из «политических». Мы его, этого субъекта, слегка прижали. Он и признался, сказал, что есть такой, Сережка Красильников, старинный его товарищ, который работает паспортистом в Аржановской крепости. И политическим помогает выправить новые документы. Самому-то ему очень паспорт был нужен. Даже не по политике – хозяину квартиры задолжал! Паспорт у него был в залоге, уйти нельзя – потому что хозяин мог доложить про него жандармам. Вот он и пошел к старинному дружку, Красильникову, просить об одолжении в память о былых отношениях и революции ради. Тот встретил его, обнял, но как только разговор между ними пошел о революции, так приказал гнать его в шею.
– Понятно, – кивнул я. – Оттого этот ваш тип и выдал Красильникова?
Когда Митя Березкин ушел, я наполнил ванну и лег, открыв окно – благо ванная наша была устроена так, что любопытные соседи не могли подглядывать за нашим купанием. Я устал – по большей части от жары, которая в городе становилась просто невыносимой. Жара в городе – не то, что в степи, где и дышится легче воздухом, напоенным запахом трав. Да и в городе правила приличия не позволяют скинуть с себя все и остаться в одних шароварах да легких котах. Лечь в тенечке на травку, подложив под голову котомку, и заснуть под мерное жужжание всякой летающей мелочи, прикрыв лицо носовым платком…
Немного понежившись в ванне, я накинул на плечи халат и залег на кровать. Так что проснулся я, уже когда стемнело и Коля из-за двери звал ужинать. В этот момент в дверь позвонили.
– Кого это еще черти несут? – пробурчал я на полпути в столовую и пошел открывать. На пороге стоял наш дворник Илья.
– Что случилось, Никанорыч, что стряслось? – спросил я, доставая из кармана платок и вытирая вспотевший лоб.
– Барыня там, вас ждет. Уже часа два как.
– Где ждет? Какая барыня?
– У меня, Владимир Алексеевич, в дворницкой.
Дворницкой в нашем дворе служил флигелек, в котором Илья Никанорыч жил сам и хранил свой инструмент.
– Я ей говорю, вы подымитесь наверх, к Владимиру Алексеевичу. Его если нет дома, все равно в квартире кто-нибудь да откроет. Чего тут на улице ждать? Жарко. А она стоит, мол, неудобно! А что неудобного? Уже бледная вся, лица на ней нет. Что вы, говорю, мучаетесь, хоть в тень перейдите! А она уже шатается, сейчас упадет. Ну, я ей говорю, не хотите наверх, так пожалуйте хоть ко мне в дворницкую. Она тихо так спасибо сказала, но уж, видно, совсем невмоготу ей было. Так что отвел я ее, теперь она там у окошка сидит. Уже второй час ждет. Я думал, пусть себе посидит и уйдет. Но она – ни в какую. Тут уж я, извините, Владимир Алексеевич, и пожалел. Пожалел ее.
– Спасибо тебе, Никанорыч. – Я достал рубль из портмоне и протянул дворнику. – Пойдем, покажешь. Только погоди минуту, я переоденусь.
Илья с благодарностью рубль взял и повел меня к себе во флигель. Там у распахнутого окна, опершись локтем о грязный, засиженный мухами подоконник, уронив лицо на сухую ладонь, сидела женщина неопределенных лет – бледная как полотно, с серыми волосами, забранными на затылке в простой узел. Другая рука ее вяло лежала на темно-синей юбке – похожая на куриную лапку. Наш приход в дворницкий флигель женщина, вероятно, почувствовала не сразу. Она не обратила на нас с Ильей никакого внимания, пока сердобольный дворник нарочито громко не кашлянул. Только после этого она подняла лицо с руки и, близоруко прищурившись, всмотрелась в мое лицо. При свете подвешенной к потолку тусклой лампочки без абажура, прислонившись плечом к стене, я разглядывал свою визави: возможно, когда-то она была юной и даже миловидной, но нынче ничего, кроме бесконечной усталости и отрешенной покорности, нельзя было прочитать в ее блеклом лице.
– Добрый вечер, – сказал я. – Моя фамилия Гиляровский. С кем имею честь?
– Вы Гиляровский? – спросила она тихим глухим голосом и при этом болезненно поморщилась, как будто моя фамилия была ей физически неприятна.
– Да, это я.
– Я пришла поговорить с вами, господин Гиляровский, – сказала женщина. – Про своего мужа. Вы терзаете его. Вы мешаете ему работать. Вы не знаете его обстоятельств. Я боюсь, что из-за вас он лишится работы. Для него это будет концом света.
Я замялся, уже понимая, с кем имею дело.
– Госпожа Теллер, если не ошибаюсь?
– Баронесса фон Теллер, – произнесла она.
Вот как! А наш-то цербер – животинка благородных кровей!
– Давайте поднимемся ко мне, – предложил я. – Здесь неудобно разговаривать.
Но жена барона-охранника только отрицательно покачала головой:
– Я не хочу идти к вам. Посещение вашей квартиры может быть превратно истолковано.
– Кем? – удивился я. – Вашим мужем?
Она пожала плечами.
– Ну, хорошо, – сказал я и отослал Илью на двор, чтобы он не подслушивал. – Простите, не знаю вашего имени-отчества.
– Мария Сергеевна.
– Мария Сергеевна. Я вовсе не хочу ничего плохого для вашего мужа. Несколько дней назад я про него и не слыхивал. И, честно говоря, меня самого удивляет то, с каким предубеждением он отнесся ко мне с первого же раза. Он рассказывал, как угрожал мне револьвером при нашей первой встрече?
Баронесса слабо пожала плечами:
– Я не заставляю мужа рассказывать мне обо всем, чем он занимается. Я просто знаю, что его работа связана с опасностью. Так было всегда – с первого дня нашего брака. Его работа всегда была связана с опасностью. Вероятно, вы сами дали ему повод для такой угрозы.
– Не спорю, – согласился я. – Повод был.
– Вот видите! Именно поэтому я требую от вас, оставьте ваши штучки, господин репортер. Вы ищете только сенсации, не замечая, что ходите по живым телам. Это все, что я хотела вам сказать. Если вы честный человек, то послушаете меня, женщину. Если вы бесчестный, вы будете наказаны Господом, если не людьми.
Она выпрямилась, и легкий румянец проступил на ее щеках. Я смотрел на нее молча и раздумывал – рассказать или нет, как ее муж руководил сокрытием убийства Веры Мураховской? Как скидывал ее с моста?
Нет, я не мог выкладывать эти факты несчастной больной женщине, не побоявшейся лично приехать к врагу ее мужа, как она считала, и высказать ему в лицо свои обвинения. Мне было жаль ее. Но и обещать того, что требовала баронесса, я не мог.
– Прошу меня простить, – сказал я, оторвавшись от стены. – Время позднее. Если хотите, я попрошу дворника найти вам извозчика.
Мария Сергеевна посмотрела на меня исподлобья, скрестив руки на коленях.
– Так значит, вы расписываетесь в том, что бесчестный человек?
– Ах, бросьте, – махнул я рукой устало. – Как хотите, так и думайте обо мне. Я вовсе не собирался становиться врагом вашему мужу. И если он перестанет нападать на меня, я буду только рад. Лично мне это совершенно не нужно.
Баронесса как будто задумалась, ее глаза устремились в сторону, губы были поджаты. Честное слово, я более был бы рад встретиться с целой шайкой грабителей в темном переулке, чем с этой несчастной, больной, но несгибаемой женщиной, бросившейся на защиту своего супруга.
– Что может изменить ваше отношение к моему мужу? – спросила она. – Что вы хотите? Вам нужны деньги? Или вы хотите потешить свою плоть?
– Что-о-о-о? – от удивления я чуть не задохнулся. – Плоть?
Баронесса поджала сухие губы и поднесла руку к воротнику, как будто действительно собираясь расстегнуть пуговицу.
– Кто вас знает, Гиляровский, – сказала она, вставая. – Я решила пойти на все ради Федора. Я должна спасти его. Как он спасает меня. Я больна, господин Гиляровский. Почти весь заработок моего мужа уходит на лекарства.
– Я знаю это.
– Знаете?! – Мария Сергеевна вдруг подалась вперед, опершись на подоконник. Мои слова явно поразили ее. – Знаете? Откуда?
– Не важно. Знаю и все.
Фон Теллер вглядывалась в мое лицо болезненно, истово:
– Поразительно! – прошептала она. – Как это поразительно! Вы знаете, что если мой муж лишится работы, то я умру. И все равно отказываетесь преследовать его!
В голове моей начало мутиться.
– Я не преследую его!
Кажется, я слишком повысил голос. Мария Сергеевна отшатнулась. Она рухнула на стул, на котором сидела до этого, и горестно покачала головой.
– Мне очень жаль, но более не вижу смысла продолжать этот разговор, – сказал я, чувствуя, что если сейчас не уйду, то могу наговорить много несправедливых слов этой женщине, которая их не заслуживала.
Я выскочил на улицу и крикнул Илье Никанорычу, чтобы он нашел извозчика.
– Вот тебе еще рубль, братец. И пусть она уезжает, от греха подальше.
Никанорыч вдруг подмигнул мне.
– Ты что? – изумился я.
– Знамо дело, ты, барин, молодой да женатый, к чему тебе всякие там бабенки.
Я с досадой махнул рукой и, не переубеждая Никанорыча, пошел к себе.
Утром в небе появились легкие облачка и жара немного спала. Для начала я отправился на телеграф и послал запрос своему хорошему знакомому Н., работавшему в Генштабе, с просьбой оказать услугу – проверить, где, в каких частях служил некий Федор Иванович фон Теллер. Н. я знал еще по турецкой войне, один раз даже спас ему жизнь. При редких встречах, когда я приезжал в столицу, он всегда зазывал меня к себе в квартиру и устраивал большой стол. А также никогда не отказывал мне, если я обращался с просьбами, когда они касались его ведомства – конечно, в пределах приличий. Потом я решил вернуться домой и поручить Коле купить несколько тетрадей и коробку карандашей. Но попасть в квартиру мне так и не удалось – у подъезда стоял тот самый охранник, кажется, Потапенко, с которым мы еще недавно фехтовали у ворот забора перед магазином Елисеева.
– Господин Гиляровский, – переминаясь с ноги на ногу, позвал меня этот амбал. – Меня Федор Иванович прислал за вами. Пойдемте скорее. Беда.
– Что случилось?
– Пахомова нашли.
– Какого Пахомова?
– Из собачьего зала.
Я пожал плечами:
– Ну пошли!
Шагая за охранником, я удивлялся – с каких это пор Теллер вдруг начал посылать за мной своих архаровцев? Впрочем, когда мы уже вошли в торговый зал, старший охранник дал мне понять, что это была не его инициатива.
– Господин Гиляровский, – сказал Теллер, даже не поздоровавшись. – Не знаю точно резонов Григория Григорьевича, но лично мне няньки не нужны. Впрочем, я приказов не обсуждаю.