Вопреки принятому решению, проспала Аля не часок, а до пяти вечера. Даже поначалу глазам своим не поверила, когда взглянула на часы. Но, если судить по уже не столь яркому, как днем, солнцу, так оно и есть. Просто что-то не то случилось с ее внутренними часами.
И ведь что интересно, столько времени проспала, а, кажется, совсем не выспалась. Перед глазами туман, и голова тяжелая, как чугунная. Собраться с силами помогло испытанное средство – контрастный душ. Из своей комнаты Аля вышла уже в более-менее бодром состоянии и буквально в ту же секунду напоролась на недобрый взгляд Елены Александровны.
– Это все вы! – экономка ткнула в нее пальцем, и золотая змейка, поддерживая хозяйку, недобро зыркнула глазами-камешками. – Вы приехали, и все это началось, – экономка говорила так тихо, что для того, чтобы ее понять, приходилось прислушиваться. – Он словно помешался, когда вас нашел, совершенно перестал себя беречь. А у него суставы больные и сердце совсем слабое. И ведь ни капли сомнения не допускал, уверен был, что это именно вы его внучка, даже от генетической экспертизы отказался. Что вы ему напели? Чем одурманили?
– Я?! – под напором экономки Аля отступила на шаг. – Елена Александровна, что вы такое говорите? Я же только позавчера приехала.
– Вот именно! Вы позавчера приехали, а сегодня он умер! – шепот перешел в шипение. – Вы, наверное, думаете, что он вам наследство оставил? Не дождетесь! Не для того я двадцать лет угробила, чтобы все отдать какой-то заезжей выскочке. Игнат... – экономка осеклась, – Игнат Петрович уже составил завещание. Я его видела своими собственными глазами... Догадываетесь, кто в нем указан основным наследником?
– Вы? – Аля невесело усмехнулась. Вот и стала ясна истинная причина вселенской скорби Елены Александровны. Не из-за дедовой смерти она так переживает, боится, что наследство уплывет в чужие руки, и тогда двадцать лет, проведенных в Полозовых воротах, можно будет и в самом деле считать угробленными зазря.
– Я! Все здесь мое! Слышите? И движимое, и недвижимое... – Экономка замолчала, посмотрела подозрительно. – И вы еще смеете улыбаться?! Он умер, а вам весело!
– Мне не весело, – Аля раздраженно повела плечом. – Наоборот, мне страшно от того, что происходит в этом месте.
– Страшно? – Елена Александровна подошла вплотную, обдала Алю волной приторно сладких духов. – Так, может, вы не зря боитесь? – глаза ее недобро сощурились, превратились в узкие щелочки. – Уезжайте отсюда, Алевтина. Пока еще не поздно, уезжайте. Потому что теперь он точно не успокоится.
– Кто – он?
– Сами знаете кто!
Вот и эта с виду совершенно здравомыслящая женщина заговорила о Василиске. С ума они здесь все посходили, что ли? Или не посходили?..
Аля подалась вперед, спросила доверительным шепотом:
– А если не уеду?
– А если не уедете, то он вас найдет, – экономка с неожиданной для такой хрупкой женщины силой сжала Алино запястье, многозначительно посмотрела на перстень. – Печать Василиска теперь у вас, и он это знает. Уезжайте!
– Уеду, – она неожиданно рассердилась, высвободила руку, отступила на шаг. – Вот дождусь оглашения завещания и уеду.
От этих слов экономка изменилась в лице, как-то сразу растеряла всю свою холеность и респектабельность, улыбнулась зловещей улыбкой и прошипела:
– Если дождетесь, Алевтина. Если дождетесь...
Не говоря больше ни слова, она ушла, оставив озадаченную Алю одну посреди полутемного коридора.
Уехать? При других обстоятельствах она бы уехала не задумываясь. Даже потенциальное наследство ее бы не остановило. Но, во-первых, ехать ей некуда, а во-вторых, следователь настоятельно просил гостей не покидать Полозовы ворота. Это, конечно, не домашний арест, но пренебрегать подобными просьбами, наверное, не стоит.
В животе громко заурчало, голодный желудок давал понять, что почти сутки питался исключительно коньяком. Аля спустилась на первый этаж. К ее огромному облегчению, на кухне никого не было. Дом точно умер вместе со своим хозяином. Аля пошарила в огромном холодильнике, соорудила себе бутерброд, прихватила пакет апельсинового сока и вышла на улицу. Общаться с остальными гостями не хотелось, а вот навестить товарища Федора – самое время.
Аля обошла дом по периметру, но так и не встретила ни единой живой души. С чего она, собственно говоря, решила, что товарищ Федор после полученной травмы будет оставаться в Полозовых воротах? Скорее всего, он сейчас дома, зализывает раны.
Съеденный бутерброд придал бодрости и решительности. От поместья до деревни всего минут двадцать быстрым шагом. Почему бы ей не прогуляться в сторону Полозовых озер? Время еще светлое, и стемнеет не скоро. Лучше уж пройтись по свежему воздуху, чем задыхаться в четырех стенах. А заодно, возможно, получится найти товарища Федора, разузнать, как он себя чувствует. Да и на деревню было бы нелишне глянуть, если она планирует здесь задержаться на какое-то время.
Дорога до Полозовых озер оказалась легкой и приятной, даже несмотря на близкое соседство Мертвого озера и Настасьиной топи. Аля бодро шагала по проселочной дороге и время от времени ловила себя на мысли, что не испытывает совершенно никакой скорби из-за смерти деда. Может, это оттого, что они так и не успели узнать друг друга получше, не успели подружиться. Да и, что говорить, дед ее был очень странным человеком, в его присутствии она чувствовала себя неловко и как-то неуверенно. И даже перстень этот, дедов подарок, хоть дорогой и красивый, но тоже какой-то странный. С перстнем ей неуютно. Надо будет сегодня же попытаться его снять. А если не получится, то, наверное, придется обратиться в ювелирную мастерскую. Может быть, там ей смогут помочь.
Долго искать дом товарища Федора Але не пришлось, первый же встреченный ею деревенский мальчишка подробно рассказал, где живет Федька-дурачок с Агафьей Сидоровной, и даже начертил прутиком на пыльной земле что-то вроде плана. Руководствуясь этим планом, Аля пересекла всю деревню, а потом еще минут пятнадцать блуждала в заброшенном яблоневом саду. Когда-то, еще в те времена, когда здешний колхоз считался миллионером, сад был огромным и наверняка ухоженным, но те счастливые времена канули в Лету, старые яблони одичали и теперь по самые ветви тонули в разросшемся бурьяне. Там же, в бурьяне, притаилась и маленькая покосившаяся избушка.
Товарищ Федор сидел на пороге, плел венок из одуванчиков и что-то бормотал себе под нос. Если не считать пластыря на лбу, выглядел он вполне здоровым. Честно говоря, Аля боялась, что травмы будут куда более тяжелыми.
Точно почувствовав ее присутствие, парень отложил практически готовый венок, поднял на Алю васильковые глаза.
– Хозяйка! – На лице его застыло странное выражение: радость пополам с безмерной скорбью. Наверное, переживает из-за смерти Игната Петровича.
– Здравствуй, – Аля присела рядом с товарищем Федором, осторожно погладила пушистые головки одуванчиков. – Красивый венок.
– Нравится? – На бледных щеках парня загорелся румянец смущения. – Так вы это... – он смутился еще сильнее, потупил глаза, – так вы себе возьмите. Да? У вас волосы красивые, такие белые и длинные, вам с веночком будет очень хорошо. Возьмете? – Он смотрел на Алю едва ли не с мольбой, точно от ее ответа зависела вся его будущая жизнь.
– Конечно, возьму, – Аля надела венок.
– Красивая, – выдохнул товарищ Федор и потер заклеенный пластырем лоб.
– Болит?
– Не, уже не болит. Бабушка травку специальную дала попить, и все прошло. Только в голове шумит немного и спать хочется.
– Спать, наверное, хочется оттого, что ты ночью не спал? – осторожно поинтересовалась Аля.
– Я спал! – горячо возразил товарищ Федор. – Я только в самом конце, уже под утро, не спал, когда хозяина нашел... – он тихо всхлипнул. – Шел-шел, а он сидит весь каменный. Я сразу понял, что он мертвый уже, но все равно позвал. Думал, что если позвать, то он отзовется. А он не проснулся, потому что мертвый. Тогда я того, другого позвал, хотел, чтобы он мне помог, но он тоже не отозвался.
– Кого – другого? – сердце вдруг забилось часто-часто. Получается, что товарищ Федор кого-то видел на озере этим утром. Возможно, даже того человека, который напал на нее. – Там еще кто-то был, да?
– Кто там был? – васильковые глаза из небесно-прозрачных вдруг сделались мутными, как вода в Настасьиной топи. Аля едва удержалась, чтобы не отшатнуться, таким жутким стал взгляд товарища Федора.
– Ты же сам только что сказал, что звал кого-то, но он не отозвался, – шепотом сказала она. – Кого ты звал?
– Не помню, – парень виновато улыбнулся, и наваждение рассеялось, как предрассветный туман. – Со мной так часто бывает: я то помню, то не помню. Бабушка говорит, что я бедовый и что в голове у меня решето. А Игнат Петрович вправду умер? – спросил он без перехода.
– Умер, – Аля погладила товарища Федора по вихрастой голове. – Ты его очень любил, да?
– Любил, – парень кивнул. – Он меня никогда не обижал, говорил, что я особенный. Это он специально так говорил, чтобы я не расстраивался. Я же знаю, что никакой я не особенный – просто дурень деревенский. Меня, наверное, теперь из Полозовых ворот прогонят, – товарищ Федор достал из кармана галифе свой «документик», любовно погладил фотографию Штирлица. – Без хозяина я никому не нужен. Елена Александровна меня не любит, а она ж теперь главная стала. Или не она, а вы? – В васильковых глазах зажегся огонек надежды. – Вы же Игната Петровича внучка, а внучка – это же главнее, чем экономка, правда?
– Не знаю. – Аля пожала плечами, спросила: – Товарищ Федор, так ты совсем-совсем не помнишь, что делал этой ночью?
– Не помню, – он мотнул головой.
– И кого видел у озера, тоже не помнишь?
Ответить товарищ Федор не успел – сонную тишину заброшенного сада нарушил резкий окрик:
– Федор!
Они оба, и Аля, и товарищ Федор, вздрогнули от неожиданности.
– Федор, я же тебе велела лежать и не вставать! А ты что сделал, неслух?!
За разговорами Аля не заметила, как возле избушки появилась женщина. Лет ей, несомненно, было уже очень много, но назвать ее старухой не поворачивался язык. С виду еще крепкая, некогда статная и высокая, женщина опиралась на трость. Не какую-нибудь самодельную клюку, а элегантную, черного дерева, с инкрустированным серебром набалдашником. Трость эта никак не сочеталась с простой деревенской одеждой и низко повязанным черным платком, в искореженных артритом руках казалась чем-то чужеродным. Но впечатление чужеродности и неорганичности рассеивалось, стоило только посмотреть в лицо незнакомке. Лицо было волевое, несмотря на сеть глубоких морщин, все еще красивое – породистое. А синие, точно молодые васильки, глаза выдавали несомненное родство с товарищем Федором.
Аля торопливо встала, поздоровалась. Женщина осмотрела ее с ног до головы, задержала взгляд на перстне и только потом сказала:
– Значит, вот ты какая – Игнатова внучка. На мать свою похожа, такая же... – она нахмурилась, подбирая сравнение, – такая же неприкаянная.
Аля неприкаянной себя не считала, поэтому на такой вот нелестный отзыв отреагировала сдержанно, лишь чуть удивленно приподняла бровь.
– Красивая, что та русалка, – женщина подошла поближе, и теперь стало ясно, что хоть глаза у нее синие, как у товарища Федора, но синева эта другая: холодная и даже жестокая. – Красивая и опасная.
– Для кого опасная? – спросила Аля, вздернув подбородок.
– Для мужчин... для себя самой.
Интересный у них получался разговор – сплошные загадки да полунамеки.
– Как тебя зовут? – женщина вздохнула, устало оперлась на трость.
– Алевтина.
– Алевтина. Теперь понятно, почему он тебя так долго искал. Значит, Лидия имя-то поменяла.
– Кто такая Лидия? – несмотря на жаркий день, спине вдруг стало холодно.
– Ничегошеньки не знаешь, – женщина покачала головой. – Лидия – это мать твоя, Игнатова дочка.
– А почему имя другое? Чье имя?
– Твое. Тебя Анной звали. По крайней мере, Лидия всем так говорила. А теперь, оказывается, ты Алевтина. – По морщинистому лицу пробежала тень. – Значит, или обманула всех, или имя поменяла. Игнат, видно, поэтому тебя так долго найти не мог.
– Но ведь нашел. – Ох, не нравился ей этот разговор, и женщина тоже не нравилась. Странная она какая-то, недобрая. И мама странная. Получается, она ее не просто так бросила, она ее от деда прятала...
– Нашел. И печать Василискову, как посмотрю, передал, – женщина кивнула на перстень. – Только все равно опоздал, не сумел судьбу перехитрить. Нравится подарочек-то? – она улыбнулась, и от улыбки ее повеяло могильным холодом.
– Не нравится. – Точно обидевшись, змейка больно кольнула кожу. – Но снять не могу.
– И не сможешь. До тех пор, пока он сам свой подарочек не заберет, не снимешь.
– Кто – он?
Вопрос так и остался без ответа. Женщина резко отвернулась, склонилась над сидящим на крылечке товарищем Федором, погладила его по волосам, спросила:
– Болит, Феденька?
– Нет, – тот тряхнул головой. – Только спать хочется.
– Раз хочется, значит, поспи. Иди-ка в дом, а я тут с Алевтиной поговорю с глазу на глаз.
По тому, как изменилось лицо товарища Федора, стало понятно, что в дом ему не хочется, а хочется остаться и послушать.
– Баба Агафья...
– В дом! – Женщина нетерпеливо взмахнула тростью, и товарища Федора с крыльца как ветром сдуло. – Скаженный, – сказала она со смесью злости и нежности, в упор посмотрела на Алевтину, спросила: – Ты зачем приходила-то?
– Узнала, что товарища... – Аля осеклась, – что Федора Звездочка лягнула, пришла узнать, как он себя чувствует.
– Жалостливая, – Агафья Сидоровна вздохнула. – Все вы жалостливые. Только от жалости вашей одни беды. Сами в омуте барахтаетесь и остальных за собой тянете.
– Никого я никуда не тяну. Я вообще не понимаю...
– Оно и видно, что не понимаешь! – перебила ее Агафья Сидоровна. – А как поймешь, поздно уже будет.
– Что я должна понять? – не выдержав тяжелого взгляда собеседницы, Аля отступила на шаг.
Женщина очень долго молчала, барабанила по набалдашнику трости костлявыми пальцами, над чем-то думала, а потом сказала уже чуть мягче:
– Знаю ведь, что нет твоей вины ни в чем, что за чужие грехи платишь. Не уберегла тебя Лидия, как ни старалась. И я Феденьку не уберегла, – она опять надолго замолчала.
Аля тоже молчала, стояла и боялась шевельнуться, чтобы не спугнуть нечаянное откровение.
– Теперь-то уже, наверное, ничем беде не помочь. Он проснулся и свое все равно возьмет.
– Василиск проснулся? – Аля сглотнула горько-колючий ком.
– Знаешь уже, – Агафья Сидоровна кивнула. – А коли знаешь, так почему ж не бежишь отсюда? – спросила и тут же сама себе ответила: – Поздно уже бежать: он проснулся, и печать его уже на тебе, – она нахмурилась, посмотрела на Алино плечо, на родимое пятно в виде змейки, сказала устало: – Вот и еще один знак – меченая ты. Не зря, стало быть, Лидия тебя прятала... Но ты ведь Феденьку моего спасла. Никто не кинулся, а ты кинулась – не побоялась. Значит, долг у меня теперь перед тобой. Послушай меня, девонька, внимательно послушай. Еще четыре дня у тебя есть. По-хорошему, уехать бы тебе отсюда как можно дальше. Да только он свое не отпустит. Не знаю, поможет ли... Не подходи к воде, особенно как солнце сядет. Может, не дотянется он до тебя, так и уснет еще на триста лет.
Все понятно, к озеру ей подходить нельзя, потому что мифический Василиск имеет на нее виды. А как не подходить, если Полозовы ворота стоят на самом берегу? Перебраться в деревню?
– Не к озеру! – уж неведомо каким образом, но Агафья Сидоровна прочла ее мысли. – Вообще к воде не подходи. Здесь все: озера, Настасьина топь, даже колодцы деревенские – связано. Все это его царство. Если сможешь еще четыре дня продержаться, считай – повезло. Только не верю я в такое везение.
– А если попробовать уехать? – спросила Аля, уже почти веря в Василиска.
– Попробуй. Да только говорю я тебе, он не отпустит. Странно, что у Игната ничего не получилось. Я думала, получится, а оно вот как вышло... Где тело-то?
– В город увезли, на экспертизу.
– Это какую еще экспертизу?
– Решают, носила ли смерть естественный характер, – сказала Аля и поежилась.
– Естественный характер, – усмехнулась Агафья Сидоровна. – Ну-ну, пусть решают. За то им и зарплату платят, чтобы они решали... Устала я, – она потерла поясницу. – Старая совсем стала, немощная. Ты иди уже домой, Алевтина. Скоро темнеть начнет. И вот еще что. – На Алино запястье легла холодная, точно у утопленницы, ладонь. – Феденька мой хороший мальчик, никому дурного не желает, да только тебе с ним нынче знаться никак нельзя. Два запрета для тебя, Алевтина, – вода и Феденька. Может, даст бог, и убережешься. А теперь иди, недосуг мне тут с тобой... – не говоря больше ни слова, Агафья Сидоровна скрылась в избушке.
Обратная дорога к Полозовым воротам показалась Але раз в десять длиннее. Может, от невеселых дум, а может, еще от чего. Легко сказать – берегись воды. А как ее беречься, когда она повсюду – эта вода. С одной стороны Мертвое озеро, с другой – Настасьина топь, попробуй уберегись! И солнце уже садится. Нет, время до заката у нее еще есть, но все равно как-то жутко. Тишина кругом, даже цикады не стрекочут. И на озере полный штиль: ни рыбешка не всплеснет, ни мошкара не вьется. Озеро точно нарисованное.
Аля поравнялась со старой вербой, росшей на обрыве над озером, когда услышала странный плеск. Вода Мертвого озера больше не была гладкой, совсем близко от берега она расходилась концентрическими кругами и пузырилась. Что-то всплывало со дна, что-то большое, гораздо большее, чем самая большая рыба...