Она наклонилась, и Катрин почувствовала густой винный запах. Девочка резко выдернула руку, поставила свечку на скамеечку и подобрала два откатившихся полена.
– А пить с кумушками в харчевне лучше? Если мне везет, Марион, то и тебе тоже. На твоем месте я бы пошла как можно скорее спать, не дожидаясь, пока придет матушка!
Марион знала за собой грешок. Она была неплохой женщиной, работящей, но – что поделаешь? – родилась слишком близко к виноградникам Бона и вино полюбила слишком пылко, по-мужски, а не по-женски. Однако своей страсти она предавалась редко. Жакетта Легуа, ее молочная сестра, выйдя замуж за Гоше, привезла ее с собой из Бургундии и следила за ней не спуская глаз. Два или три раза Жакетта застала Марион сильно навеселе и предупредила, что, если подобное повторится, она, ни слова не говоря, отправит ее обратно. Марион плакала, умоляла, клялась у статуи Девы Марии, что никогда больше не притронется к вредоносному зелью. Нет сомнений, виной всему небывалые события, творящиеся в Париже.
Несмотря на винные пары, Марион поняла правоту Катрин и не спорила. Бормоча что-то невразумительное, она, покачиваясь, направилась к лестнице, и ступеньки заскрипели под ее грузными шагами. Вскоре Катрин услышала, что дверь комнатки на чердаке захлопнулась, и с облегчением вздохнула. Лоизы все еще не было, и девочка на секунду заколебалась, решая, что ей делать. Ни спать, ни есть ей не хотелось. Ей хотелось снова спуститься к Мишелю, потому что она не помнила в своей жизни момента, счастливее того, когда они сидели вдвоем в пыли и она слушала его рассказ об Оверни. Она вспомнила, как ласково он ее поцеловал, и ее сердце забилось часто-часто. Она понимала, что пройдет несколько часов, и Мишель уйдет из ее жизни и вновь заживет своей. Жалкий беглец снова станет могущественным сеньором, к которому никогда не приблизиться дочери ремесленника. Любезный товарищ на полчаса вновь станет горделивым чужаком. Спустя короткое время он и не вспомнит смешную девчушку, которую, ослепив своим великолепием, поразил в самое сердце. Сейчас Мишель с ней, но очень скоро его не будет.
Погрустнев, Катрин подошла к двери, ведущей на улицу, и приоткрыла в ней ставень. Дождь стих, остались огромные лужи. По водосточным желобам бурными потоками текла вода. Мост, еще недавно такой пустынный, запрудили толпы народа. Цепи сняли, стражники ушли. Похоже, не одна Марион праздновала сегодня одержанную простым народом победу, – множество пьяных и полупьяных, держась за руки, шатаясь и раскачиваясь, распевали во все горло песни, бродя по мосту. Громко распевали и в харчевне «Три колотушки» у начала моста, ближе к дворцу. Колокол на Нотр-Дам, возвещающий о гашении огней в городе, еще не звонил и, наверное, не будет звонить: всю ночь сегодня будет длиться праздник.
Катрин захлопнула ставень. Она заглянула в мастерскую и нерешительно потопталась на пороге: надо бы все-таки увериться, что Ландри занес веревку. Она приподняла крышку и тихонько проговорила в щель:
– Мессир, это я, Катрин! Не скажете ли вы мне, позаботился ли Ландри о веревке?
– Не волнуйтесь, – отвечал приглушенный голос Мишеля. – У меня есть веревка, вот она, передо мной. Ландри сказал, что придет между двенадцатью и часом. Он будет с лодкой и свистнет трижды. Так что все в порядке.
– Постарайтесь уснуть. Я тоже лягу. Когда Ландри свистнет, я спущусь. Моя комната выходит окнами на реку.
Легкое поскрипывание на втором этаже испугало Катрин, и с бьющимся сердцем она торопливо прикрыла люк. В ту же секунду большие башенные часы пробили десять! Ждать еще два часа, не меньше! Катрин вернулась в кухню, хорошенько прикрыла угли в очаге пеплом, оставила гореть одну свечу для Лоизы и собралась подняться к себе наверх. Она уже поставила ногу на первую ступеньку, когда дверь открылась и вошла Лоиза, выражение лица у нее было совсем сумрачное.
– Матушке Ландри совсем худо, – сказала она. – Никак не может разродиться. Я хотела остаться, но мама послала меня к тебе. Ты идешь спать?
– Да. Если ты голодна…
– Нет. Есть совсем не хочется… Идем спать. Ты, верно, на ногах не держишься после твоей беготни по дождю.
Сестры поднялись в свою маленькую спальню и молча принялись раздеваться.
– Спокойной ночи, – сказала Лоиза сонным голосом и, едва коснувшись головой подушки, уже спала.
Катрин легла с твердым намерением не смыкать глаз. Но как это непросто! Стоило ей лечь, и на нее обрушилась вся усталость этого долгого, пестрого, мучительного дня. Плотные простыни пахли свежестью и лавандой, убаюкивая разбитое усталостью тело. Сон – всемогущий король детства – наливал свинцовой тяжестью веки. Но надо было выстоять, не заснуть, надо было помочь Ландри, если возникнут трудности…
Отгоняя сон, она принялась рассказывать себе всякие истории, потом постаралась припомнить во всех подробностях то, что ей рассказывал Мишель. Он ведь поцеловал ее, и Катрин опять почувствовала сладостное волнение. Ровное дыхание Лоизы рядом с ней действовало на нее как снотворное. Она уже проваливалась в сонные бездны, как вдруг неожиданный шум наверху подбросил ее на постели, как мячик. Сна как не бывало.
Этажом выше тихо скрипнула дверь, будто открывали ее с большой осторожностью. Все с той же осторожностью шаги направились к лестнице, но первая ступенька громко скрипнула. Вглядываясь в невидимый потолок, Катрин чутко вслушивалась в звуки движения. Ходить могла только Марион. Но куда она отправилась так поздно?
Шаги приближались. Они остановились перед дверью их спальни, из-под двери теперь пробивался слабый свет свечи. Без сомнения, Марион хотела понять, спят ли ее молодые хозяйки. Катрин замерла, стараясь не скрипнуть кроватью. Спустя секунду Марион с теми же предосторожностями начала спускаться по лестнице. Катрин улыбнулась: после возлияния Марион, видно, невмоготу без холодненькой водички, а может быть, она проголодалась… Сейчас возьмет в кухне то, за чем пошла, и снова начнет подниматься по лестнице…
Успокоившись, Катрин улеглась, но тут же опять вскочила с отчаянно бьющимся сердцем. Ошибиться было нельзя, так скрипела только крышка погреба! Марион отправилась не за водой, ей понадобилось вино, а в погребе стояла целая бочка!
Путаясь со страху в длинной рубашке, Катрин выскочила на лестницу, предварительно удостоверившись, что Лоиза крепко спит. И уже не соблюдая никакой осторожности, через две ступеньки помчалась вниз. Оказавшись внизу, удивилась, как это не сломала себе шею, и со всех ног помчалась в мастерскую. Крышка люка распахнута. Оттуда льется свет. Вдруг громкий вопль нарушил тишину дома.
– Ко мне! На помощь! Спасите! – вопила Марион, и ее голос отдавался в ушах Катрин, как труба Страшного суда. – На помощь! Арманьяк!
Ни жива ни мертва от ужаса, Катрин скатилась вниз по лестнице и увидела толстуху Марион в ночной рубашке, которая вцепилась обеими руками в плащ Мишеля и орала как резаная. Мишель, бледный как полотно, стиснув зубы, пытался освободиться из плаща. Хмель и испуг удвоили силы старухи. Катрин разъяренной фурией прыгнула на нее, колотя руками и ногами, и толстуха чуть-чуть ослабила хватку.
– Замолчишь ты или нет, безумная старуха? – в отчаянии закричала Катрин. – А ну замолчи сейчас же! Заставьте ее замолчать, мессир, иначе сюда сбежится весь околоток!
Марион орала все громче и громче. В какой-то момент Мишелю удалось высвободиться, Катрин изо всех сил старалась удержать Марион. Взглядом она указала молодому человеку на окошко в конце прохода.
– В окошко, мессир!.. Быстро, быстро! Это единственное ваше спасение. Вы умеете плавать?
– Умею.
Гибкий Мишель уже наполовину вылез из окна, как вдруг Марион, обезумевшая от винных паров и страха, пребольно укусила Катрин за руку, та от неожиданности выпустила Марион, и толстуха ринулась на Мишеля. Продолжая звать на помощь, она схватила его за ногу. Снаружи в ответ на ее призывы уже колотили в дубовые ставни. Катрин в отчаянии подскочила к поленнице, ища палку подлиннее, чтобы помочь освободиться Мишелю. Мишель мог отбиваться, только лягаясь одной ногой. В свете свечи блеснуло лезвие топора, Катрин подхватила его и, занеся над головой, двинулась на Марион. Она бы опустила его, но в этот момент входная дверь затрещала и в дом хлынула толпа орущих людей. Они лезли по лестнице вниз, нависали над погребом. Их багровые с черными дырами ртов лица казались Катрин демоническими харями, она не сомневалась в том, что их выплюснуло адское пекло. Мужчина, спрыгнувший первым, вырвал у нее из рук топор. Вот уже весь погреб полон людей.
– Арманьяк! Арманьяк! – вопила успевшая охрипнуть Марион.
Сообщение было излишним. Отчаянно отбивавшийся Мишель был схвачен в одну секунду. Марион облегченно вздохнула и присела на чурбачок отдохнуть, широко расставив свои ноги-тумбы с набухшими, похожими на веревки венами. Затем она подползла к бочке и подставила голову под кран, чтобы напиться со всеми удобствами.
Оледеневшая от смертельного ужаса Катрин ухватилась за поленницу, чтобы не упасть. Люди в погребе колотили Мишеля, и каждый удар был ударом в сердце бедной Катрин. Ругань, запах винного перегара, перекошенные лица в тусклом свете масляных ламп, которые кто-то прихватил с собой. Боже! Какая кошмарная картина! Вот уже фиолетовый колет с серебряным шитьем сорван с Мишеля.
– Да это тот самый красавчик, что ускользнул от нас по дороге в Монфокон. Тот самый, что плюнул в лицо нашему герцогу! – закричал вдруг кто-то.
– Смерть ему! Смерть! – глухо заворчала в ответ толпа.
Крепко связанного юношу, давая ему толчки и зуботычины, поволокли сперва наверх, потом из дома на улицу. Толпа на мосту встретила его воплями ненависти и свирепого торжества. Катрин, словно слепая, на ощупь нашла лестницу и, цепляясь за ступени, выбралась наверх. В кухне Катрин оделась и тут увидела Лоизу в ночной рубашке. Та, бледная, дрожащая от страха, попыталась удержать Катрин. По дому бродили чужие люди. Дверь в мастерскую была распахнута, пьяницы потрошили шкафы, дрались из-за добычи. Лоиза прижалась к стене, окаменев от ужаса. Катрин выскочила на улицу.
Мишель все еще пытался сопротивляться, но адский круг становился все уже и уже. Улюлюкающая толпа окружила дом, запрудила мост. Во всех окрестных домах засветились окна. На узкой улочке стало светло как днем. С отвращением и ужасом смотрела Катрин на кривляющиеся рожи, на искаженные ненавистью рты, сжатые кулаки. С леденящим страхом слышала зловещее бряцанье оружия. Толпа наступала, теснила узника. Он опустил голову, пытаясь защитить от ударов лицо. По щеке его текла кровь, кровоточила разбитая губа. Растрепанные, с горящими глазами женщины пытались веретеном выколоть ему глаза.
Катрин очертя голову бросилась в орущую, злобную, беснующуюся толпу. Она уже никого и ничего не боялась, и не в человеческих силах было удержать, остановить ее. Она должна была быть со своим другом и добивалась этого всеми доступными ей средствами: она бранилась, плакала, молилась, но пробивалась к нему. Что-то теплое потекло у нее по щеке, возникло ощущение боли. Кровь. Но что ей какая-то царапина, когда она попала в адское пекло! Хрупкое дитя человеческое билось в толпе свирепых дикарей.
– Мишель! – кричала она. – Мишель! Я здесь! Я иду к тебе!
В неудержимом стремлении вперед, вопреки страшной тесноте, она отвоевывала пядь за пядью пространство и все-таки приближалась к Мишелю. Безумная, гибельная битва воробья против стервятников, но эта отчаявшаяся птичка летела на крыльях мужества и любви. Они хотят убить Мишеля, пусть они убьют и ее, пусть они вместе предстанут перед светлой Девой Марией и Иисусом Христом.
Мишель изнемогал под ударами, если он еще держался на ногах, то только чудом. Но вот он упал на колени, оглохнув, ослепнув от текущей по лицу крови. Тело его превратилось в сплошную кровоточащую рану. Катрин услышала его стон.
– Господи! Помилосердствуй!..
Ответом ему было брошенное в лицо грязное ругательство. Обессиленный, он повалился на землю. Конец был близок. Толпа, будто свора собак, бросилась на добычу.
– Кабош! Дорогу! Дорогу! – закричал чей-то голос. Катрин, закрывавшая в ужасе лицо ладонями, подняла голову. Да, живодер собственной персоной! Он раздвигал толпу мощными плечами и походил на прочный корабль, плывущий по бурному морю. За ним виднелись краснорожий кузен Легуа и бледный узколицый Пьер Кошон. Толпа потеснилась, пропуская их туда, где, сжавшись в комок, лежал избитый, окровавленный Мишель. Катрин воспользовалась внезапно открывшейся дорогой и с рыданиями бросилась к Мишелю, упала на колени, приподняла золотоволосую кровоточащую голову. В кровавом месиве не узнать чудесного лица: сломан нос, выбиты зубы, рот разбит, затекли глаза. Полуживой, он тихо застонал.
– Где вы его нашли? – раздался над головой Катрин голос Кабоша. – Где он был?
– В погребе Гоше Легуа. Мы ведь и так подозревали, что Легуа на их стороне! – прокричал голос из толпы. – Пора спалить змеиное гнездо!
– И весь мост в придачу! – резко оборвал Кабош говорившего. – Мне решать, что делать, а чего не делать!
Катрин с изумлением почувствовала, что в безжизненном теле, которое она обнимала, затеплилась жизнь.
– Я укрылся… – послышался слабый голос Мишеля, – но они ничего… не знали обо мне…
– Неправда! – закричала Катрин. – Я сама…
Мощная рука заткнула ей рот, и она почувствовала, что взлетает в воздух. Кабош одной рукой поднял ее и зажал под мышкой.
– Помолчи! – прошептал он среди орущей, беснующейся толпы. – А то мне никого из вас не спасти… и то не уверен!..
Он поставил ее на землю. Катрин не кричала больше. Обливая слезами жилистую, в рыжем пуху руку, которая придерживала ее, она тихо молила:
– Спасите его, спасите! Я так вас буду любить!
– Не могу. Слишком поздно. Да он и не жилец, смерть для него теперь благодеяние!
Катрин с ужасом увидела, как он отпихнул ногой кровоточащее тело и закричал:
– Нашли – вот главное! Так кончим с ним поскорее! Подойди поближе, Гийом Легуа! Покажи, что, несмотря на богатство, ты как был, так и остался добрым мясником! Прикончи эту падаль!
Кузен Гийом подошел. Лицо у него пылало багрецом, как у Кабоша, на красивом коричневом бархате плаща бурели пятна крови. И в изысканной дорогой одежде он оставался живодером, как его соратники. Недаром при виде крови взгляд его загорался свирепой радостью, а толстые губы расплывались в довольной улыбке. В руке он держал мясницкий топор, которым сегодня уже успел воспользоваться.
Кабош почувствовал, как напряглась Катрин, почувствовал, что сейчас она закричит, и, зажав ей рот свободной рукой, наклонившись к Гийому, прошептал:
– Кончи быстро и чистенько… Из-за девчонки…
Гийом согласно кивнул и наклонился к Мишелю. Кабош милосердно прикрыл уже не рот, а глаза Катрин. Девочка только услышала приглушенный хрип, а потом какое-то странное бульканье. Угрем вывернулась она из рук Кабоша и упала на колени. Глаза у нее расширились, она сама зажала себе рот, чтобы не закричать.
Перед ней, в луже крови, что пропитывала ее платье, лежало обезглавленное, но еще трепещущее тело Мишеля, и из шеи его, унося с собой жизнь, лилась кровь. Чуть поодаль лучник в стеганом зеленом колете бургиньонов старательно насаживал голову на копье.
Жизнь покидала Катрин. У нее похолодели руки, ноги. Из груди полился отчаянный безудержный плач – плач невыносимой боли.
– Зажми ей рот! – крикнул Легуа Кабошу. – Воет, как собака на кладбище!
Кабош наклонился, чтобы поднять Катрин. Он поднял ее, будто что-то неживое, будто вещь, она окаменела, застыла, руки и ноги у нее не разгибались, взгляд остановился, губы свело, но из груди все текло и текло нечеловеческое рыдание. Вожак мясников попытался зажать ей рот. Она взглянула на него безжизненными, никого не узнающими глазами. Крик оборвался, сменившись жалким щенячьим повизгиванием. Искаженное лицо девочки посерело, словно камень. Кабош держал ее, а она билась в конвульсиях. Нестерпимая боль, словно от сотен ножей, вонзалась в ее тело. Багровый туман плыл перед глазами, от гула в ушах лопалась голова. Страшная боль в затылке выжала из нее слабый стон, и ее тело обмякло в руках Кабоша.
– Лоиза! Лоиза! – донесся до нее, словно из-под земли, голос Кабоша.
Перед ней раскрылась черная бездна, и она стала падать в нее…
Барнабе-Ракушечник
Дни сменялись ночами, ночи днями, но для Катрин не наступало ни рассвета, ни сумерек, ни ночной тьмы. Она блуждала между жизнью и смертью, ее воспаленный мозг не находил тропинки к миру живых. Ей не было больно, но душа ее, разлучившись с телом, вела во мраке бездны изнуряющую борьбу с призраками, порожденными страхом, ужасом и отчаянием. Перед глазами все стояла жуткая кончина Мишеля, и кривляющиеся палачи все плясали фантастическую сарабанду. И если вдруг мирный свет озарял ее страждущую душу, тут же являлись отвратительные хохочущие хари, и девочка в ужасе принималась прогонять их.
Иногда ей чудилось, что кто-то плачет, там, впереди, в темном, бесконечно длинном туннеле, в конце которого брезжил свет. Она шла к свету. А туннель все удлинялся и удлинялся, а она все шла и шла…
Но настал наконец вечер, когда туман рассеялся, вещи сделались просто вещами и оказались расставленными по местам. Катрин распрощалась с царством теней. Но то, что она увидела, показалось ей продолжением ее болезненных видений. Комната, где она очнулась, была низкой и темной. Два приземистых каменных столба поддерживали низкий нависающий свод. В грубо сложенном из серых нетесаных камней очаге горел огонь, слабо освещая сгустившуюся в комнате темноту. Над огнем висел на крюке закопченный котелок, в нем что-то кипело и вкусно пахло овощами. У очага на старом трехногом табурете сидел худой человек и помешивал в котелке деревянной ложкой. Человек этот был Барнабе-Ракушечник.