После долгих переговоров (оказалось, что наш капитан изъясняется на древнеегипетском как на своем родном) приступили к делу. По принципу – у вас товар, у нас купец.
Надсмотрщики выводили из трюма пленников, ошалевших от яркого солнца и предчувствия грядущих перемен. Здесь они попадали в цепкие руки египетских лекарей, не гнушавшихся заглянуть будущим шерденам ни в рот, ни в задницу.
После долгого и скрупулезного предварительного осмотра, по сравнению с которым заседание военно-медицинской комиссии военкомата показалось бы игрой в бирюльки, пленников подвергали различным испытаниям – хлестали бичом, чтобы проверить терпимость к боли, заставляли многократно приседать и подпрыгивать, ставили перед вращающимся гончарным кругом, на бликующей поверхности которого требовалось фиксировать внимание (позднее я узнал, что это весьма эффективный способ выявления потенциальных эпилептиков).
Каждого пленника, переходившего в собственность фараона, наделяли новым звучным именем и красными чернилами вносили в отдельный список. Теперь он имел полное право плюнуть в морду любому из финикийцев.
И наконец наступила очередь жаровни. Новобранцев прямо на месте клеймили личным тавром фараона, чему могли бы позавидовать многие свободные люди.
Несколько пленников по разным причинам оказались забракованными. Их тут же приобрели за бесценок какие-то подозрительные личности, неизвестно по какому праву допущенные на иноземное судно, – скорее всего подставные лица.
Шерденов построили цепочкой и увели в новую жизнь. Я мысленно пожелал им удачи. Солдатская жизнь тяжела, но пусть побед в ней будет больше, чем поражений, а вино течет обильнее, чем кровь.
Но сделка еще не завершилась. Начался процесс расчета. Носильщики перли на финикийское судно кувшины с вином и маслом, корзины с зерном, льняные ткани, свитки папируса, связки копий, зеркала, благовония, медь, бирюзу, алебастровую посуду, охотничьих соколов, дрессированных обезьян и еще много чего другого, таившегося в кожаных мешочках и деревянных ларцах.
Щедр был фараон, очень щедр, но хотелось бы знать, какая часть этих сокровищ осела в карманах корыстолюбивых вельмож и чиновников. Чует мое сердце – разворуют страну! Хоть через тысячу лет, да разворуют. Уж если мне суждено выбиться здесь в люди, я обязательно создам (и, естественно, возглавлю) департамент по борьбе с коррупцией. А еще лучше – Главное управление с филиалами во всех номах и собственным спецназом. Штат, я думаю, потребуется небольшой. Пара тысяч толковых чиновников, примерно столько же писцов, тысяч пять воинов, желательно шерденов, ну и соответствующая обслуга, конечно.
А покровителем я выберу ибиса-Тота, самого сурового из богов, покровителя грамотеев, знатока тайных дел, создателя календаря и секретаря загробного суда. На первое время, пока не построим собственные офисы, можно будет разместиться в его храмах…
Но это я отвлекся. Иногда так приятно предаваться грезам, пусть и неосуществимым.
Солнце между тем садилось, окрашивая разливы болот в кровавый цвет. Огромные стаи белых цапель потянулись в сторону моря. Крокодилы утратили прежнюю сонливость и стали затевать в мутной воде бурные игры.
Откуда-то доносились мелодичные звуки флейты.
Матросы, получившие увольнительную, спешно сходили на берег. Их грубые лица освещала надежда – надежда приобщиться этой ночью ко всем мыслимым и немыслимым порокам большого порта. На хозяйстве остался только капитан да с полдюжины вахтенных.
Я скромно стоял в сторонке. Про меня все словно забыли.
Как же, раскатал губу! Забыли про него! В рабовладельческом обществе про человека не забывают. Это ведь живые деньги.
Последние египтяне, ожидавшие, когда остынет жаровня, еще не покинули судно, а парочка матросов самого разбойничьего вида уже двинулась в мою сторону. Сомневаться в их намерениях не приходилось, тем более что в руках одного сверкал нож.
Честно сказать, такой откровенной подлости я не ожидал даже от носатых финикийцев. Вот благодарность за все хорошее, что я для них сделал.
Ну и народец! Недаром ведь именно они изобрели потом деньги. Подкинули сюрпризец грядущим поколениям, ничего не скажешь. До сих пор люди гибнут за презренный металл. Причем массами…
А нож-то как блестит! Острый, наверное… Неужели мое пребывание в теле киммерийца Шлыга подошло к концу? Жаль… Я ведь даже не успел узнать, какое нынче тысячелетие на дворе.
Конечно, так просто я этим гадам не дамся. Пусть не надеются. Привыкли невинных агнцев на своих алтарях резать… Но что же предпринять? Драться? Глупо… Молить о пощаде? Еще глупее… Это то же самое, что призывать гиен к вегетарианству.
Остается одно – бежать. А куда? Слева по борту канал, полный крокодилов. За кормой то же самое. Справа пристань, но враги подбираются именно с той стороны. Рвануть, что ли, на нос или, выражаясь по-морскому, на бак? Сяду верхом на деревянного коня и ускачу.
Правда, на баке околачивается капитан, с интересом поглядывающий сюда, но уж этого-то увальня миновать нетрудно.
Пока я размышлял таким образом, кто-то крепко ухватил меня сзади поперек туловища. Вот невезуха! Правильно говорят: забыл про тылы – проиграл сражение.
Конечно, я успел отоварить смельчака локтем по роже, но спустя мгновение на мне повисли двое дородных финикийцев. Этим было все едино – что быков глушить, что людей калечить.
Сила солому ломит – и вот я уже стою на коленях, а человек с ножом вытаскивает наружу мой язык.
Поняли, в чем тут фокус? Мне сохранят жизнь, но лишат дара речи. Чтоб не разболтал ненароком, какими такими делами мы занимались неделю назад на подходе к благословенным египетским берегам.
Ведь если фараон узнает, что ему всучили недоброкачественный товар, не прошедший, так сказать, санитарный контроль, финикийским купцам мало не покажется. Тем более случись что (тьфу-тьфу-тьфу) – виновники известны. Придется им до скончания века обходить египетские гавани стороной.
В свете этих очевидных фактов я, конечно же, являлся нежелательным свидетелем. Тогда почему со мной не расправились раньше? Столько возможностей представлялось. Вероятно, капитан, не уверенный, что с болезнью покончено окончательно, просто страховался. Да и жадность, наверное, обуяла. Безъязыкого пленника тоже можно продать, пусть и за полцены. И без того убытки огромные.
Египтяне искоса поглядывали на приготовления к экзекуции, но не вмешивались – надо думать, что принцип экстерриториальности морских судов соблюдался и в древности.
Гад, державший меня за язык, уже получил одобрительный кивок капитана и сейчас примеривался, как бы это лучше чиркнуть ножом – чтоб с одного раза и под самый корень.
Для спасения у меня оставался единственный миг и единственный шанс из тысячи. Тем не менее я решил не пренебрегать даже такой эфемерной возможностью – изловчился и тяпнул финикийца зубами за палец. От души тяпнул, даже кость хрустнула.
Приветствую тебя, мой язык, вернувшийся на свое законное место!
Двое других матросов по-прежнему висели на мне, как многопудовые гири. Знали бы вы, какие неимоверные физические усилия понадобились на то, чтобы сдвинуть этих амбалов с места и протащить по палубе с десяток шагов! Зато в итоге мы всей кучей врезались в жаровню, что сразу изменило невыгодное положение дел в мою пользу.
Что тут началось! Дым, смрад, вопли. Угли рассыпались по всей палубе, а чем это грозит, вы можете спросить у любого инспектора Госпожнадзора. Началась, а вернее, вспыхнула паника. А мне только этого и надо было! Рыбу ловят в мутной воде, а смываются – под шумок.
Благодаря буйному нраву предков мне пришлось участвовать во многих схватках, но лишь однажды вместо оружия в них использовались клейма – полуметровые металлические стержни с костяной рукояткой и затейливой блямбой на конце.
Кое-как отбившись от матросов, кроме ушибленных ран получивших еще и многочисленные ожоги, я в несколько шагов достиг бака, где, растопырив руки-крюки, меня поджидал капитан.
Ну и вмазал я ему клеймом по жирной физиономии! Будет теперь до конца жизни носить на себе печать нынешнего фараона – благодетельного и милостивого владыки тронов Обеих земель, любимца богов и царя царей, имени которого я, к сожалению, до сих пор не знаю.
Дальше у меня был только один вариант действий – сигануть на египетский корабль, все еще стоявший к нам носом, и там просить политического убежища.
Расстояние само по себе было невелико – метра три, но плавучий папирусный матрас сидел в воде очень высоко, и в конце прыжка мне предстояло уцепиться за почти вертикальную поверхность – трюк, достойный скорее мартышки, чем человека, выросшего в степи и ни разу не взбиравшегося даже на дерево (сами понимаете, что все действия, требующие силы или ловкости, я перепоручал предку).
Мою задачу несколько облегчали папирусные канаты разной толщины, свешивавшиеся за борт. И все равно – риск был велик. Это понимали даже крокодилы, с интересом наблюдавшие за мной снизу…
Трудно пересказать события, меняющиеся с калейдоскопической быстротой. Особенно когда при этом каждый эпизод стараешься разложить по полочкам. Получается долго и нудно.
А на самом деле все происходило в бешеном темпе, едва ли не на счет «раз-два-три».
Если начать с самого начала, то заваруха на финикийском судне выглядела примерно так. Трое здоровяков сгибают меня в бараний рог. Один заносит нож, но тут же отшатывается в сторону. Куча мала катится по палубе и врезается в жаровню. Бой в дыму. Накат на капитана. Его пронзительный вскрик. Мой отчаянный прыжок на борт египетского корабля.
Слава богу, что это папирус, а не дерево – разбиться невозможно. Цепляюсь за канаты. Срываюсь. Опять цепляюсь. Снова срываюсь и лишь в метре от воды окончательно нахожу опору в виде петли, завязанной на одном из концов. Остальное уже проблем не составляло. Все! Теперь меня не волнуют ни злобные вопли околпаченных финикийцев, ни звучное щелканье крокодильих челюстей, которое при желании можно расценить как бурные и продолжительные аплодисменты.
(Позже, вспоминая этот случай, я каждый раз задавался вопросом: а стоило ли тогда затевать такую бучу? Ведь меня же не убить собирались и даже не кастрировать, а только лишить языка. Причем чужого. Не велика потеря. Рисковал-то я гораздо большим. Впрочем, победителей не судят.
Шлыг, он же Сенеб, наемный воин
Нельзя сказать, что мое появление оказалось для египтян приятным сюрпризом.
Они только что обмыли удачную сделку, хорошенько закусили и сейчас, с комфортом расположившись на устланной коврами палубе, услаждали душу музыкой и грациозными движениями темнокожих танцовщиц. Ну лепота, честное слово! А тут из-за борта появляется чумазый и косматый дикарь, имеющий к тому же весьма неясные намерения. Кому это может понравиться?
Музыка умолкла, танцовщицы завизжали, а телохранители, закусывавшие в сторонке, выхватили свои страховидные мечи и поспешили на выручку хозяевам.
Еще чуть-чуть, и незваному гостю не поздоровилось бы, но я пал перед самым представительным из вельмож и выпалил магическую формулу, заранее выученную назубок по настоятельному требованию профессора Мордасова.
Для меня она звучала совершенной абракадаброй, но смысл имела примерно следующий:
– О могучий и великодушный! Взываю к твоему милосердию, защитник сирот и покровитель неправедно обиженных, чьи уши открыты перед каждым, кто говорит правду! Снизойди к моим мольбам, и пусть богиня Хатхор ниспошлет твоим ноздрям вечную жизнь.
Эта фраза, в своем натуральном виде куда более короткая, чем любой перевод, являлась как бы официальной просьбой о заступничестве. С ней можно было обратиться и к фараону, и к судьям, и к жрецам достаточно влиятельных богов, и даже к портовым стражникам.
Конечно, говорил я с диким акцентом, без всяких там придыханий, прицокиваний и аллитераций, которыми так богата древнеегипетская речь, но тем не менее слушателей заинтриговал сам факт того, что прибывший чуть ли не с края света дикарь изъясняется на их родном языке, да еще столь замысловато.
Наверное, это было равносильно тому, если бы живущий в зоопарке шимпанзе стал вдруг цитировать статьи Уголовного кодекса.
Вельможа величавым жестом остановил телохранителей, намеревавшихся выпустить наглецу кишки, и стал о чем-то расспрашивать меня. Но что может ответить своему благодетелю попугай, заучивший дюжину звучных слов и совсем не понимающий их значения?
К счастью, на корабль явились египтяне, наблюдавшие все перипетии моего конфликта с финикийцами. О случившемся было доложено по цепочке: сначала писцу, вслед за тем – секретарю и лишь потом – вельможе.
Тот осклабился до ушей (наверное, тоже недолюбливал этих носатых спекулянтов) и потребовал подать символ своей власти – трость из эбенового дерева, украшенную золотым уреем. Возложив эту трость на мою голову, вельможа торжественным тоном изрек некую фразу, вызвавшую бурное одобрение присутствующих. Лишь спустя некоторое время я узнал ее точное содержание. Вот оно:
– Отныне, чужеземец, ты будешь есть хлеб фараона, да будет он жив, здоров, славен делами и угоден богам. Кроме того, я нарекаю тебя новым именем Сенеб.
Таким образом, я был законным путем принят под юрисдикцию египетских властей, о чем немедленно была сделана запись на папирусе. Финикийцы, наблюдавшие за этой церемонией с мачты своего корабля, могли утереться.
Впрочем, мой статус оказался весьма невысоким. Рабом я не стал, но и полноценным египтянином считаться не мог. Любой портовый попрошайка, родившийся на этой земле, имел больше прав, чем я. Поэтому мой путь лежал все туда же – в шердены.
Наемников хорошо кормили и одевали, обеспечивали жильем, в случае победы одаривали частью добычи и даже позволяли заводить семью, но за малейшую провинность нещадно наказывали палками.
Гарнизонная служба в пограничных крепостях была скучна, а военные действия опасны для жизни и здоровья. Зато удача и определенные личные качества открывали шердену широкие возможности для карьеры. Многие приближенные фараона и даже номархи были выходцами из наемников.
Войска фараона формировались строго по национальному признаку. Один полк состоял из ливийцев, другой из нубийцев, третий из хеттов и так далее. Шердены были вооружены своим традиционным оружием и между собой общались только на родном языке.
Наемные отряды никогда не смешивались между собой, даже в период военных действий. Более того, между иноземными воинами фараона существовала почти открытая неприязнь, поощряемая их командирами.
Все это делалось для того, чтобы предотвратить возможность сговора, а в случае бунта одного из наемных полков легко натравить на него другие. В свете этих фактов нужно признать, что лозунг «Разделяй и властвуй» придумали вовсе не британские империалисты, а египетские рабовладельцы.
Я был определен в полк богини Нейт «Смертоносные стрелы», где служили главным образом выходцы из Европы, в том числе и греки. Наше вооружение состояло из глубоких шлемов с гребнями на макушке, круглых щитов, коротких прямых мечей и треугольных луков местного производства, носимых обычно на шее.
Про первые месяцы солдатчины умолчу – можно подумать, что главной целью командиров было не обучение новобранцев военному делу, а дубление их шкур палками. (И вообще, у этой страны имелось три неотъемлемых символа – пирамиды, папирус и палки.)
Основные тяготы службы, конечно же, доставались предку, а я только приглядывался, прислушивался да мотал все на ус.
Пока Шлыга (а теперь уже Сенеба) в полной выкладке гоняли по жаре, учили взбираться на стены осажденных крепостей и заставляли фехтовать на учебных мечах (после каждого такого занятия несколько человек, как правило, отправлялись к праотцам, а все остальные нуждались в срочной медицинской помощи), я сумел освоить древнеегипетский язык, вернее, ту его разновидность, которая была в ходу у простолюдинов и воинов. (Аристократы, а тем более жрецы, разговаривали совсем иначе.) Подтвердилась известная истина – не так страшен черт, как его малюют.
Стараясь втереться в доверие к командирам-египтянам, я истово поклонялся их богам, особенно Атуму, к которому, по слухам, особенно благоволил нынешний фараон.
Однажды, воспользовавшись удобным случаем, я поинтересовался у полкового знаменосца (в прошлом весьма почтенного человека, попавшего в нашу компанию за какой-то неблаговидный поступок):
– Скажи, досточтимый, а каково истинное имя царя царей, из рук которого мы едим и чьи земли защищаем?
– Тутмос, – ответил знаменосец.
– А кто его отец? – продолжал выспрашивать я, поскольку фараонов с таким именем в египетской истории было предостаточно.
– Светоносный Ра, – буркнул знаменосец, отягощенный какими-то своими заботами.
– Я имею в виду не божественного отца, а земного. Как его звали?
– Его звали точно так же, как и сына, – Тутмос, – знаменосец почему-то стал нервничать.
Но я не отставал:
– Тогда не соблаговолишь ли ты сообщить мне имя деда царя царей Тутмоса, да продлятся его дни. Это нужно для того, чтобы в храме Осириса совершить жертвоприношение в честь всех предков нашего владыки по мужской линии.
– Дед тоже был Тутмосом! – выпалил знаменосец. – Чего ты ко мне привязался, грязный варвар! Пошел прочь!
Боже милостивый, думал я, поспешно удаляясь. Тутмос, Тутмос, Тутмос! Да ведь это, похоже, восемнадцатая династия. Чуть ли не шестнадцатый век до нашей эры. Ничего себе промашечка! Недаром мои сослуживцы-греки только разводят руками, когда я интересуюсь, слыхали ли они про Тесея или Минотавра.