Гвоздь в башке. Враг за Гималаями. За веру, царя и социалистическое отечество - Юрий Брайдер 27 стр.


И звать меня будут вовсе не Тесеем. Глупая выдумка про детей, обреченных на смерть в Лабиринте, про сурового, но справедливого царя Миноса, его влюбчивую дочь Ариадну и страдающего от собственной исключительности человекобыка на сей раз не пройдет.

Я знаю, с кем имею дело, и буду действовать соответствующим образом. Опыт, слава богу, имеется. Единственное условие, которое останется неизменным, это меч с моими инициалами – весточка, посланная из минойской эпохи в двадцатый век.


Внезапно всем своим существом я ощутил тревогу, бездонную, как пропасть, в которую мы иногда падаем в кошмарном сне.

Что-то не ладилось со мной. Что-то не ладилось и с ментальным пространством.

Даже не знаю, с чем сравнить эти не по-хорошему новые ощущения… Бывает, скажем, что ты едешь в лифте. В десять тысяч сто первый раз едешь, привык к нему, как к собственному сортиру, а он вдруг резко останавливается, застревает между этажами, и все твои планы на ближайшее будущее летят к черту. Мало того, ты остаешься в душном, тесном и темном ящике один на один со своими самыми мрачными мыслями.

Но ведь ментальное пространство – это вам не коммунальный лифт. Здесь не сошлешься на нерадивого механика, случайное отключение электроэнергии или отказ какого-нибудь реле. Здесь правят высшие силы, могущество которых не знает предела.

Так в чем же тогда дело? Почему я завис между прошлым и будущим? Почему уподобился рыбине, поднявшейся из зимовальной ямы к поверхности воды, но беспомощно ткнувшейся мордой в лед. Почему во время этого последнего, так и не завершившегося «душеходства», почти не ощущались толчки, для всевидящих ангелов небесных означавшие зарождение новой жизни, а лично для меня – возможность выхода в реальный мир.

Долго все это может продолжаться? Несколько минут, месяц, год? Или целую вечность, ведь смерть не совместима с ментальным пространством хотя бы потому, что моей нематериальной сущности не грозит ни голод, ни удушье, ни процессы энтропии?

Ладно, думать об этом рано. Главное сейчас – не паниковать. Попробую спокойно разобраться в случившемся. Раньше верхним пределом всех «душеходств» являлась моя законная телесная оболочка, продолжавшая жить не только в памяти ментального пространства, но и в реальных координатах пространства-времени. Из нее я уходил, в нее я и возвращался. Если применительно к понятию «генеалогическое древо» использовать биологические термины, то нужно говорить о так называемом апексе, или точке роста.

Теперь кем-то создана преграда, в моем конкретном случае находящаяся примерно на уровне пятнадцатого – шестнадцатого веков до нашей эры.

Естественно, сразу напрашивается мысль – это козни Минотавра, а лучше сказать, Астерия, потому что минотаврами я отныне буду называть всех существ данной породы.

Впрочем, эта скоропалительная догадка не выдерживает никакой критики. Над такими вещами, как ментальное пространство, не властны ни люди, ни сверхлюди, ни даже боги, если бы они существовали. Это явление абсолютно иного, не познаваемого для нас порядка.

Астерия, конечно, дураком не назовешь, но он сын своего времени, и вся подноготная, связанная с моим проникновением в тот мир, не доступна его пониманию. Хотя «путь Мнемозины» – выражение довольно удачное. При определенной натяжке этот термин, придуманный оракулом, можно считать синонимом «душеходства».

Короче, любые внешние причины нужно исключить в связи с их малозначительностью. Крик петуха не может повлиять на восход солнца. Остаются причины внутренние, порожденные какими-то естественными (или форс-мажорными) процессами, проходящими в самом ментальном пространстве.

Я ведь про него почти ничего не знаю. Возможно, здесь существуют свои сезоны, и река времени, которой я доверился, судоходна только в строго определенные периоды. Тревожит только то обстоятельство, что перемены к худшему начались непосредственно после моего неудавшегося покушения на Минотавра, то бишь Астерия.

Попробуем взглянуть на проблему более узко. Скорее всего я имею отношение только к ничтожной части ментального пространства, представляющей собой отпечаток судеб всех моих предков, каким-то мистическим образом запечатлевшийся в памяти мироздания и условно именуемый «генеалогическим древом».

Но что значит одно дерево по сравнению с огромным миром, где, условно говоря, существуют и бездонные моря, и неприступные горы, и необъятные пустыни? Практически ничего. Зато весь род человеческий, взятый совокупно, – это уже целый лес, а вернее, несколько отдельных лесов, потому что индоевропейцы, к коим я имею честь принадлежать, связаны с аборигенами Австралии и Америки весьма условно.

Дерево живет до тех пор, пока целы его корни и крона (всякие там саксаулы мы пока в расчет не берем). То же самое, возможно, касается и «древа генеалогического», существующего только в ментальном пространстве. Однако корни его уходят так далеко в прошлое, что повредить их практически невозможно. Этого нельзя сказать о кроне.

Если срезать все ветви, а проще говоря, на каком-то историческом этапе уничтожить всех моих родственников, то древо жизни может засохнуть. Не сразу, конечно, но в ментальном пространстве понятия «быстро» и «медленно» отсутствуют.

Допустим, что Астерий, сразу после визита Тесея осознавший всю меру угрожающей ему опасности, стал интенсивно уничтожать род человеческий и добился в этом деле немалых успехов, которые в дальнейшем развили его потомки. Множество отдельных «генеалогических древ» лишились кроны, вследствие чего их корни, проросшие сквозь века, стали засыхать. На месте человеческого леса возрос лес минотавров.

Версия, конечно, небезынтересная, но, как и всякое умозрительное построение, скорее всего неверная. Однако другой пока нет.

Что она мне дает, так сказать, для понимания текущего момента? А то, что минотавры при всем их старании вряд ли смогут уничтожить человечество целиком (хотя кроманьонцам в свое время удалось провернуть такое дельце против неандертальцев).

Значит, где-то сохранилась живая веточка (и даже не одна), с помощью которой я покину ментальное пространство.

Для чего это, спрашивается, мне нужно? Не для того, чтобы начать новую жизнь в первом подвернувшемся теле, хотя сие было бы вполне объяснимо. И, конечно же, не для того, чтобы полюбоваться на мир будущего, в котором свирепые чудовища уничтожают моих братьев, и где смертный враг представлен не в единственном числе, а в миллионах экземпляров.

Цель у меня будет одна – любым способом добраться до Астерия. Не важно, что он будет собой представлять – плод, зреющий в утробе матери, ребенка, забавляющегося игрушками, или доблестного мужа в расцвете сил. Теперь, когда я знаю истинную цену этого чудовища, ему не миновать смерти.

А если понадобится, то мы умрем вместе.

Я понимаю, что это звучит чересчур напыщенно и, в общем-то, не согласуется с моими прежними взглядами, но иногда жизнь ставит нас перед суровым выбором. Или – или. Даже Сократ, пузатый циник и пустобрех, в лихую годину стойко сражался в рядах афинских гоплитов и не однажды смотрел в лицо смерти.

Остается, правда, еще Ариадна и молодая поросль наследников, но без защиты главы рода они вряд ли выживут.

Дело за малым – вырваться из этой ловушки, в которой я застрял, как муха в паутине (или, хуже того, как муха в янтаре).


Возможно, я и обманываюсь, но временами возникает ощущение какого-то движения, направленного в сторону прошлого. Как будто бы сверху давит поршень, медленно-медленно отжимающий меня вниз.

Между прочим, моя теория позволяла объяснить это явление. Дерево жизни постепенно засыхает, и то, что еще недавно было живой, кипучей, невесомой, как эфир, плотью, цепенеет, превращаясь в непроницаемую мертвечину.

Как выразился бы врач, процесс некроза идет от центра к периферии, то есть к корням. Туда же, на правах инородного тела, следую и я. Знать бы, как долго это продлится. Неужели, в конце концов, мне придется вселиться в тело первого хомо сапиенс, который по всем научным данным был бабой, да к тому же чернокожей.

Внезапно я ощутил знакомый толчок – слабый, совсем иной, чем прежде, но тем не менее узнаваемый. Вот они, последние почки гибнущего древа!

Судьба давала мне шанс, но я не успел им воспользоваться. Просто-напросто прозевал. Будем надеяться, что ситуация повторится.

Время тянулось так медленно, что невольно напрашивалась мысль – вместе с моим генеалогическим древом умирает и оно. Окружающее меня ментальное пространство вырождалось, меняя былые свойства. Я опускался все глубже и глубже в прошлое, но в каком же черепашьем темпе все это происходило!

Как я и ожидал, ситуация, способствующая переходу в реальный мир, повторилась. Причем вплоть до самых мельчайших деталей, в том смысле, что я опять не успел воспользоваться представленным мне шансом. В первый раз проморгал, а теперь, ради разнообразия, проворонил. Ничего не поделаешь – трудно находиться в состоянии постоянной готовности, то задремлешь, то чем-то отвлечешься.

Как я и ожидал, ситуация, способствующая переходу в реальный мир, повторилась. Причем вплоть до самых мельчайших деталей, в том смысле, что я опять не успел воспользоваться представленным мне шансом. В первый раз проморгал, а теперь, ради разнообразия, проворонил. Ничего не поделаешь – трудно находиться в состоянии постоянной готовности, то задремлешь, то чем-то отвлечешься.

Удача улыбнулась мне лишь с пятой или шестой попытки.

Прежде я вылетал из ментального пространства пробкой, а теперь едва-едва выкарабкался.

Опять была ночь, опять меня угораздило вселиться в женщину, и, конечно же, со мной опять сотворили непотребство. Вдобавок все это происходило на колючей соломе, в скрипучей арбе, высокие колеса которой спицами пересчитывали звезды.

Отрадно, что люди здесь продолжали жить и размножаться. То, что происходило в ментальном пространстве, их совсем не касалось. Как, впрочем, и печальные перспективы человеческого рода.

Спешка сейчас была вряд ли уместна, но тянуть время тоже не стоило. Еще даже не одернув свои изрядно растрепанные одежды, я сунул руку между спиц колеса.

Боль, сопутствуемая мерзким хрустом, дошла аж до пяток. Прости меня, бабушка в энном поколении. Вопрос стоит о жизни и смерти человечества. А перелом со временем заживет, даже открытый. Поверь на слово благодарному пациенту трех больниц, двух клиник и одного госпиталя.

В ментальное пространство я влетел пушечным ядром – наверное, душа получила слишком большое ускорение. Конечно, возвращаться в заведомо гибнущий мирок генеалогического древа было большим риском, но выбора, увы, не имелось.

К сожалению, мои надежды не сбылись. Ментальное пространство было перекрыто и здесь. Меня вновь медленно потянуло вниз.

Ну и пусть. Не стоит драматизировать ситуацию. Сам я, надеюсь, неуязвим. Времени в запасе – немереное количество. Упорства хватит. Будем трепыхаться дальше.

Невозможно даже подсчитать, сколько раз я выходил в реальный мир и вновь потом возвращался обратно. Боже, кем я только не был в бесконечной череде новых жизней! И жрецом-предсказателем при каком-то мрачном идоле, и храмовой танцовщицей, и поваром в богатом доме, и тюремщиком, и канатоходцем, и тяжеловооруженным воином неведомой державы. Но чаще всего почему-то рабом, пастухом, земледельцем и нищим, а однажды даже совершенно отмороженным дикарем, питавшимся сырым мясом и скрывавшим свой срам пучком пальмовых листьев.

Надежда на успех таяла, зато соблазн остаться на бессрочную побывку в каком-нибудь достойном теле – возрастал.

А затем, когда от усталости и отчаяния я потерял интерес не только к себе самому, но и к грядущей судьбе человечества, случилось нечто невероятное.

Предварительно повесившись на воротах своего собственного жилища, я проник в ментальное пространство, но угодил не в привычную мертвую зыбь, а в нечто вроде смерча, способного вознести к небесам что угодно, вплоть до таких нелетающих предметов, как железнодорожный состав или рыболовный траулер.

Меня уносило в будущее прямо-таки с бешеной скоростью. А привычные толчки, означавшие сами знаете что, усилились до такого предела, как будто бы мои неизвестные родственнички зачинали не ребятишек, а, по крайней мере, слонят.

Куда же я попал? Ясно, что в ментальное пространство. А откуда тогда такие непривычные ощущения? Наверное, это другое генеалогическое древо, совсем не похожее на то, к которому я успел привыкнуть. Дуб по сравнению с осиной.

Считать канувшие в прошлое поколения не имело смысла – я давно уже утратил ориентацию во времени. Приходилось, как и прежде, действовать наудачу.

Еще не опомнившись толком от столь бурных и неожиданных перемен, я изо всех сил рванулся на волю (честно говоря, за последнее время ментальное пространство успело мне изрядно осточертеть).

И опять все вышло вопреки ожиданиям. Мало того, что меня занесло на какое-то постороннее генеалогическое древо, так и на свет божий я проник совсем иным способом, чем прежде, – без всяких там сексуальных эксцессов и сцен насилия. То есть как солидный и порядочный человек.

Но я больше не был человеком…


Сначала о том, что я увидел чужими глазами.

Туман, белый и густой, словно парное молоко, закрывал три четверти горизонта, а за ним, в неимоверной дали, прежде недоступной для моего зрения, вздымались покрытые снегом горные кряжи.

Где-то там было и солнце, лучи которого освещали только самые верхушки гор, да перистые облака, скупо разбросанные по ясному небу. День намечался великолепный.

Справа и слева от меня тоже вздымались горы, но уже совсем другие – сглаженные временем, пологие, обильно поросшие лесом. Прямо из-под ног вниз уходила широкая долина, которой до полной гармонии не хватало только тучных стад да счастливых пейзан.

В противоположном конце долины копошились люди, отсюда казавшиеся маленькими, словно жучки-навозники, облепившие зеленую коровью лепешку.

Внимательно присмотревшись, я понял, что эти люди сплачиваются в боевые порядки – передние в рассыпанные цепи, задние в плотные колонны. Мелькали там и всадники, но по сравнению с пехотой их было немного.

До того места, где я стоял, из долины не доносилось ни единого звука.

Молчали и те, кто находился подле меня. Молчали не потому, что им было нечего сказать, а в силу моего бесспорного превосходства.

Все мои соратники были облачены в сверкающие доспехи, чешуей спускавшиеся ниже колен, зато головы их были не покрыты.

Но что это были за головы, что за лица!

Огромные шишковатые черепа, височные бугры, нависающие над ушами, тяжелые лбы, глубокие провалы глазниц, каменные скулы, плотно сжатые безгубые рты, гири-подбородки, Далеко выдающиеся вперед.

Все были подстрижены на один манер – череп вплоть до затылка выбрит до блеска, а сзади свешивается густая, жесткая грива, в нескольких местах перехваченная золотыми фибулами.

Меня окружали минотавры.

Теперь о том, что я ощутил, оказавшись в чужом теле.

Первое впечатление было, как у автомобилиста, пересевшего из легковушки в тяжелый грузовик. Мощь, уверенность, презрение ко всем встречным-поперечным и сознание своей исключительности, так и сквозившее в сознании предка, действовали просто угнетающе.

Мысли возникали так внезапно и проносились так быстро, что я почти не улавливал их. Да и строй этих мыслей был совсем иной. Там, где обычный человек размышляет, прикидывая различные варианты, у моего предка уже имелось неизвестно откуда взявшееся готовое решение. Он как будто бы знал все наперед. Киммериец Шлыг или уличная девка Ампелида были ближе и понятнее мне, чем это существо.

Есть такое выражение – «душа содрогнулась». Душа вообще-то не может содрогаться, так говорится для красивого словца, но с моей собственной душой это, клянусь, случилось.

Я, Олег Наметкин (будем для ясности придерживаться моего первого имени), странник в ментальном пространстве, защитник человечества и охотник за минотаврами, сам стал минотавром!

Надо признаться, что каша, по моей инициативе заварившаяся на ложе лукавой Ариадны, получилась отменная. Прижив с ней ребенка, я помимо воли сделался родней всего этого свирепого племени. Не иначе как от нашей злосчастной связи пошел род быкочеловечьих аристократов, ведь его основатель, мой кровный сын, приходился племянником самому Астерию, патриарху минотавров.

Не знаю, сколько лет прошло с тех пор и сколько поколений успело смениться, но вот я стою сейчас среди врагов человечества, готовый к очередному бою, к очередной победе, к очередной резне, приближающей торжество дела, задуманного Астерием еще много веков назад.

– Не пора ли начинать, – вкрадчиво произнес один из минотавров, отличавшийся от всех прочих огромным драгоценным камнем, сверкавшим в ухе. – Зачем ждать, пока туземцы построятся в боевой порядок.

– Пусть себе строятся, – небрежно ответил мой родственник-минотавр. – Скоро солнце поднимется выше, и в долине станет жарко. Попарятся они в своих доспехах. А сюда туземцы вряд ли сунутся, слишком долог и тяжел подъем.

– Твои стратегические таланты общеизвестны, – минотавр вынул драгоценный камень из уха и на манер пенсне приставил к правому глазу. – Но я вижу, что в тылу туземцев происходит какая-то странная суета. Как бы они не отступили, уклонившись от битвы.

– Будь спокоен, Перменион. Я заранее послал в обход отряд под командованием Клита. Да и река не позволит им уйти. Чувствуешь запах гари? Это горят переправы, еще до рассвета подожженные нашими лазутчиками. Туземцы в западне, хотя еще и не знают об этом.

– Я преклоняюсь перед твоей прозорливостью, Александр Двурогий. – Перменион поклонился и отступил за спины других минотавров.

Назад Дальше