— Вера, я найду вас вечером? Посидим где-нибудь.
— Да негде тут у нас сидеть, — самородок ревниво посмотрел на журналисткиного спутника. — Только у нас, в буфете в доме культуры.
* * *Что она скажет дома? Как посмотрит на Игоря с Мишкой, как будет дальше жить? Правду говорят — от добра добра не ищут. Да она же не искала, оно само в купе вошло и напротив село.
В этой гостинице, в этом забытом богом городке Верка нашла, зачем жила на свете — затем, чтоб случилась эта командировка, чтоб рука Бориса легла на ее плечо и не отпускала всю ночь, чтоб качался потолок и чтоб текли по лицу слезы — радостные и горючие одновременно.
Борис позвонил домой — доехал, встретили, все в порядке. Через два дня вернусь, пока-пока.
Он никогда не думал, что так бывает. Приятели иногда рассказывали о своих похождениях, летучих романах. Иногда с не очень приятными последствиями. А Борису и рассказать было нечего, у него все просто — Бориска плюс Алиска равняется любовь. И так оно и было. И никогда ничего, кроме этого, Борису не хотелось. Алиска, и все. Она красивая такая, тоненькая, как девчонка, совсем не изменилась с тех пор, как они тогда на красном светофоре застряли. Как услышит дома — Борька пришел, — в коридор как космическая ракета вылетает и подпрыгивает, чтоб его чмокнуть. И не ссорятся никогда, живут, жизни радуются.
Вера эта, не такая красивая, как Алиска, невысокая, глаза серьезные. Но что-то такое необъяснимое есть в этих глазах — Борис замер и отмереть не может. Как в детстве играли — замри, отомри. А Вера «отомри» не говорит. Наоборот, сама замерла.
Так на обрыве лета случилась эта любовь. Случайная ночь заколдовала мужчину и женщину, запутала их такие складные, счастливые до этого, жизни. Не такие они, Вера и Борис, не должно было это между ними произойти. Не должно-то не должно, а вот произошло. И как жить дальше?
* * *Борису пришлось задержаться на пару дней, и Вера уезжала одна. Очерк о самородке откладывался до тех пор, пока остынет голова и сможет думать о чем-нибудь, кроме Бориса.
— Не звони, — Вера старалась не плакать. «Ты позвони обязательно, не исчезай», — кричала ее душа. — Слышишь, Борис, пусть все будет как раньше, не звони…
Поезд ушел в полночь, и время пошло отсчитывать часы, отдаляющие Веру от счастья.
Борис знал, что никогда не позвонит больше, чтоб не разрушать сразу несколько жизней. Пусть так и останется — уездный город, гостиница, уходящий в ночь, увозящий его любимую поезд. И — хорошо, что темнеть стало рано, дни быстрей будут проходить. Может позвонить Алиске, чтоб, когда приедет, встретила, а то таксисты ранние так дорого дерут…
Король и садовница Не сказка
У Танюши было четыре бабушки. Не понятно, как? Да очень просто — мамина мама, папина мама, да у каждой из них по одной сестре. И сестры эти одинокие и бездетные, как будто под копирку две одинаковых биографии — по одному неудачному замужеству, по одному разводу, и все. Остальная биография — Танюша — одна радость на всех. Когда она подрастет, то узнает, что кто-то из бабушек родная, кто-то двоюродная, но это все равно — всех Танюша любит одинаково. Да и как не любить, у других по одной завалящей бабушке, а у кого и вообще ни одной. А тут целых четыре — кто пироги печет, кто гоголь-моголь взбивает, когда у Танюши горло болит, и вслух по очереди книжки ей читают. Живут они все вместе — мама, Танюша и четыре бабушки. А папа живет отдельно уже пять лет, как бросил он их всех сразу. Он художник, сам как с картины — высокий, волосы волнистые. Имя как у русского князя — Олег, хотя корни его где-то в Норвегии, короче, там, где Сольвейг свою песню пела. А композитор Григ заслушался и нотами эту песню записал.
Это всё Танюша от бабушки Эли узнала, что по прадедушкиной линии течет в ней норвежская кровь, и когда она вырастет, то обязательно в Норвегии побывает и в музей Грига сходит.
Папа любил свое дело, правда, работы его не выставлялись в музеях, но зато он красиво писал плакаты, и они украшали стенды на всяких выставках.
Мама, детский доктор, целыми днями своих маленьких пациентов лечила, слушала, лекарства назначала. И не заметила, как папа стал задерживаться допоздна на работе — срочные заказы, а потом и вообще домой приходить перестал.
Его новая любовь — Тамара — позвонила однажды, когда все были дома, и попросила Олежкины вещи сложить в чемодан, и она завтра сама заедет и заберет, потому что он очень занят — надо много плакатов написать.
Никто в доме ничего не обсуждал, мама, правда, иногда плакала ни с того ни с сего. А так все остались вместе, такая необычная, но очень дружная семья. Танюше хорошо — каравай, каравай, кого хочешь выбирай. Все готовы для радости своей сделать, что бы она ни попросила.
И выросла Танюша в любви и внимании в прелесть-девушку, правда, немного полноватую из-за бабушкиных пирожков и блинчиков.
— Пусть идет в иняз, на норвежский, это же родной язык ее предков?
— Да куда она потом с ним денется? Работу же не найдет — Норвегия маленькая страна, да и вообще, что у них свой язык, что ли, есть? Будет она доктором, как мама.
— Ой, не надо как мама. В медицинском одни девчонки учатся. Где потом женихов искать?
— Посмотрите, как она хорошо рисует. Быть ей художником, продолжать семейную традицию в этом направлении.
— А вот это уж точно нет — художники нам в семье больше не нужны.
Весь этот горячий спор происходил на кухне как раз в тот день, когда Таня подавала документы в МГУ — на журналистику. Решение было принято уже давным-давно. Осталось только рассказать об этом дома.
* * *Аля с детства была чудно´й и чу´дной одновременно. А когда из подростка стала в девушку превращаться, эти качества никуда не делись, и все сразу их замечали. Конечно, одни замечали, что чуднаґя, и вслед крутили пальцем у виска, другие — что чуґдная, прижимали благоговейно руки к груди.
Алька сама этого ничего за собой не замечала — человек как человек. Лицом ничего, но бывают и краше, характером добрая, но бывают и добрее, умом — вот это как раз просто так не объяснишь. Умными какие-то другие люди называются. А Алька — то ли книжек начиталась, то ли наслушалась где — любого умного переговорит, и все ее слушают, оторваться не могут. А память, как энциклопедия, про людей — всех по именам помнит, у кого как собаку или кошку зовут, кто, где и что сказал. А люди, между прочим, любят, когда про них помнят, — значит, они интересны, тем более всякие подробности эта Александра им напоминает.
Александра — это Алька и есть. Других Александр Сашеньками и Шурочками зовут. А она как родилась, так только Алькой, Алечкой ее называют.
— Кем ты, Алечка, стать-то хочешь, когда вырастешь?
Кем, кем — диктором Центрального телевидения, конечно. Говорит-то как — все хвалят. Жалко, зубы в серединке со щелочкой — ни у кого из дикторов Алька таких не видела. Но это, наверно, можно исправить, — размышляла Аля, выдавливая перед зеркалом откуда-то взявшийся прыщ. Эх, если бы дело было только в этой щелочке! У нее все гораздо хуже — в аттестате одни тройки. Куда ж учиться с такими отметками! Хорошо, что печатает быстро и без ошибок — какая-никакая работа найдется.
И нашлась, да еще какая хорошая — корректором в толстом литературном журнале. Ура! Исправлять грамматические ошибки в романах, повестях, стихах — радость-то какая!
Правда, коллектив староват — в редакции всем за тридцать, но одна девчонка-ровесница все-таки есть. Курьером работает, целый день бумажки всякие развозит, но ничего, ей полезно — толстушка эта Танька, а глаза какие-то гордые. Еще бы — на журналистику поступила, а бумажки носит, чтоб в редакции к ней привыкли и через пять лет на работу уже журналисткой взяли. Она ничего, умная, у нее отец — художник, норвежская кровь в венах, четыре бабушки. И на курсе уже парень, Митя какой-то, во Франции два года с родителями жил, все студентки сохнут, а он ее из всех выбрал, встречаются.
Танюше Алька понравилась — забавная, разговаривает как-то по-своему, слова употребляет неожиданные, рассуждает обо всем интересно. С Митей, конечно, пока знакомить не стоит, но так — дружить-водиться.
Посреди первого курса Митя предложил Тане выйти за него замуж, а то родители опять в Париж, а ему одному в пятикомнатной квартире что делать? А Таню он, чуть не забыл сказать, любит, и родителям про нее рассказал, и они совсем не против, чтоб Митя женился, тем более что невеста норвежских кровей, тоже будущая журналистка.
На свадьбу Альку не позвали, вернее, Таня сказала, что свадьба — пережиток, тем более, белая фата и пупсик с шариками на машине — одно сплошное мещанство. Потом она как-то проговорилась, что свадьба все-таки была, но с ее, Таниной стороны, был только папа-художник, тезка русского князя.
В редакции была большая библиотека, и Аля буквально глотала книги одну за другой, переживая вместе с героинями и героями перипетии их жизни. По ее лицу всегда было видно — что она читает — о веселом или о грустном. Она читать всегда любила, а сейчас тем более — чтоб от будущей журналистки не отстать, да и вообще, когда-никогда в институт поступать все-таки надо.
Однажды Таня пришла на работу очень радостная, нарядная — во всем новом. Даже сумка и часы на руке новые. Она рассказала, что Митины родители приехали ненадолго, ей целую гору подарков привезли — они ее обожают. И вдруг — Аль, а ты приходи к нам в воскресенье, я тебя с ними познакомлю. И Митя будет рад, ведь он еще ни с одной Таниной подружкой не знаком.
В разгаре были семидесятые годы прошлого века, кто в то время жил, хорошо помнит, что поездка в Париж считалась ошеломляющим фактом биографии. Немногим доставалось такое счастье. И даже посидеть рядом с этими счастливчиками тоже было большой удачей. И вот эта удача появилась на горизонте такой простой Алькиной жизни. Она даже пока никому об этом не скажет, чтоб не сглазили.
Весна в тот год не торопилась, но все-таки веточку мимозы раздобыть удалось. Не идти же с пустыми руками в такой дом.
Аля нажала на кнопку звонка и замерла, ожидая. Таня открыла дверь, Алька протянула мимозу и сделала шаг вперед, улыбаясь и не скрывая своей радости.
— Бонжур, Таняґ! — с ударением на последнем слоге, как полагается у французов, чтоб подружка поняла, что она ее не подведет и любой разговор — вуаля — в смысле — пожалуйста — поддержать сможет.
Таня стояла перед дверью на пушистом коврике и второй шаг делать было некуда.
— Ой, Алька, хорошо, что пришла, но… понимаешь, извини, у нас в гостях француз, и, посторонние, в общем…
Алька все поняла, повернулась и быстро захлопнула дверь лифта.
— Спасибо за цветы, — услышала, уже вылетая из парадного.
— Се ля ви, пардон, мерси, мадмуазель, — ерунда какая-то в голове. Расстроилась, дурочка, из-за чего? В дом не пустили? Нехорошо, конечно, но причина-то уважительная. Ничего, вон в библиотеке сколько книг французских писателей на полках стоит! — завтра возьму, буду читать, и сама как будто во Франции побываю. У них там сыров очень много разных, а я, кстати, сыр вообще не люблю. Я же не ворона какая-то из басни Крылова!
В редакции праздники любили, складывались понемножку — вино, салатики, колбаски купить — и в кабинете главного редактора все вместе выпивают, умные разговоры ведут. И равенство полное — известный писатель или модный поэт, а рядом буфетчица редакционная, корректоры — никакого различия. И сам Главный всех по именам знает, по рюмочкам разливает и бутерброды передает.
В День Советской армии, как всегда, скинулись, собрались. Хорошо так на душе. Главный войну застал, потом в пограничных войсках служил, даже роман об этом написал. Правда, ни его имя и фамилия, ни название романа особенной известностью не отличались, но в редакции Главного все любили, уважали и роман его пограничный читали. Евгений Павлович встал, поздравил всех с праздником, поднял свою стопочку — за армию!
Алька и Таня сидели почти напротив, и Главный подвинул к ним тарелку с бутербродами:
— Закусывайте, Александра!
Надо же! По имени знает! А Таньку не назвал.
— Спасибо, — Аля подняла глаза, — Евгений Павлович!
Господи, вот что это было? Так, как будто за оголенный провод схватилась. Сильнейшее напряжение и шевельнуться невозможно.
Таня все время в общем разговоре участвовала и постоянно старалась перевести его на парижскую тему. Но не очень-то успешно это у нее получалось — как раз в журнале печатался новый роман с продолжением, и все говорили только о нем.
Алька — дура-дурой — молчала, не пила, не ела, глазами с Главным встретиться боялась. А секретарша Валентина не боялась — так и лезла к нему со своими заботами — пейте, ешьте, про границу расскажите…
Сколько, интересно, Главному лет? Он на вид высокий, стройный, симпатичный. Можно подумать, лет сорок. А как же он, тогда, войну застал? Значит, ему уже лет под пятьдесят. Кольцо на левой руке носит — разведенный, что ли? А может, на войне его в правую руку ранило, и пальцы не гнутся? А жена у него, наверно, тоже старуха, как и он. Может, даже внуки у них есть, — Алька размышляла про себя, не поднимая глаз и все еще чувствуя как будто ожог, после того как старик этот бутерброды подвинул и ее по имени назвал.
Алькин папа тоже войну застал, в летном отряде в Литве где-то самолеты к вылетам готовил. А когда война кончилась, узнал он, что всех его родных немцы убили и в общую могилу зарыли. А на месте дома, где он рос, только пепел остался. Выходит, что песня про то, как враги сожгли родную хату, как раз про папкину судьбу.
Папка приехал в Москву, встретил симпатичную Алькину маму, женился, и вскоре родилась Алька, а потом братишка любимый. Алька, хоть и крошечная была, сама имя ему придумала. Как только малыша из роддома принесли, она к свертку подлетела, четырехлетняя дурочка, и стала ему половину шоколадной конфетки засовывать — ешь, Валерочка. Мама тогда чуть в обморок не упала, хорошо, что увидела, а то сынок мог подавиться. Алька удивилась, что братику конфетку нельзя, ведь бабушка приучала ее всегда, что одно из самых лучших слов на свете — слово «пополам». И делиться ей всегда с будущим братиком или сестричкой велела. А теперь мама ругает ее. Зато все обрадовались, какое красивое имя Алька придумала — Валерий.
Значит, Главный и папка — ровесники, и он на двадцать четыре года старше — вычисляла зачем-то Алька.
Праздник потихоньку подходил к концу, все стали расходиться. Главный стоял в дверях и со всеми прощался за руку. Алька хотела ускользнуть незамеченной, но Главный сделал шаг в ее сторону: «До свидания, Александра», — а Таню опять не назвал никак, правда, попрощался за руку.
Секретарша Валентина стояла последней. Алька уже не видела, что, когда все ушли, она захлопнула дверь изнутри, и еще долго потом они с Главным не выходили. А если бы даже Алька это увидела, то подумала бы, что они остались поработать. Потому что, несмотря на свои взрослые уже годочки, она не представляла себе, что бывают между женатым мужчиной и замужней женщиной какие-то там другие отношения.
* * *Щеки у Тани пылали, глаза горели, как будто она заболела лихорадкой.
— Аль, поди сюда, давай выйдем на лестницу.
Оказывается, Митя уехал на два дня на охоту с приятелем отца, а к ней завалился Пашка, его друг. И… в общем, все у них было, и оказалось, что она, Таня, любит именно Пашку, а никакого не Митю. И что теперь делать?
Вот это да! У Альки ничего такого в жизни еще не было. Вернее, было один раз после выпускного в школе, — они все, после того как рассвет встретили, зашли к однокласснику Борису, чаю попить. Ну и она потом осталась с ним, толком сама не поняв, зачем и почему. Ну, что было, то было. Борис потом куда-то уехал, и они больше не виделись. Но Алька не страдала — со всеми это когда-то случается. Ошибки молодости. Хорошо, что без последствий. А сейчас сердце Алькино было свободным и никому не принадлежало.
— Что, что мне теперь делать, что я скажу Мите, они же с Пашкой лучшие друзья с самого детства. Нет, он не переживет! Ну что ты молчишь, немая, что ли? — Таня говорила, говорила, а Алька не могла понять — хорошо ей или плохо.
Потом Митя вернулся с охоты и ничего не узнал. Наоборот, Пашка стал у них бывать еще чаще и иногда ночевать оставался — квартира у них здоровая, пять комнат. И Таня, когда Митя засыпал, нежным ангелом впархивала в комнату, где ее ждал Пашка, и повторяла все, что только что у нее было с Митей. И выходило, что всем троим хорошо. Митя рядом, а значит, подарки из Парижа никуда не денутся. И Пашка под боком — любовь бешеная.
Но подружке, дурочке этой Альке, совсем про это знать не обязательно. И про тот, первый раз, зря рассказала. Что она ей посоветовать может? — опыта никакого. Только завидовать может — у Таньки сразу двое, а у нее ни одного.
Работа корректорская Альке нравилась — сиди себе, читай, ошибки попадаются нечасто, а если попадаются, синим карандашом их исправь, и все. Когда начальница ее вызвала и строго сказала, что то, на чем пироги пекут, называется и пишется протИвень, а не протвень, и как она могла этого не знать! — взяла и букву «и» зачеркнула. А теперь их за ошибку, прошедшую в журнале, премии лишат, а у нее, у начальницы, были большие планы по поводу этой премии — подруга из Польши кофточки привезла на продажу и одну, как раз до премии, ей отложила. Алька сказала, что она получку свою начальнице отдаст, чтоб она кофточку эту выкупить смогла. А что же — сама виновата, сама и отвечает — так тоже бабулька ее учила.
А начальница покраснела вся — не нужно мне твоей получки. Иди вон на третий этаж. Тебя Главный вызывает. Может, за ошибку эту вообще уволят. Ведь журнал по всему Советскому Союзу люди читают, а она ошибки пропускает.