Выходит, что блокада-«Анаконда» никого больше не душит, с трудом дышит сама. У блокадных флотилий теперь одна мечта — русского догнать! Но вторая серия мониторов, «Диктаторы», тоже не годится в охотники — у них парадный ход шесть узлов. Русские выжимают побольше — четырнадцать большой и шестнадцать маленький. До вооружения было восемнадцать, но с пушками он столько ни разу не показывал…
Пришлось морскому секретарю США Гидеону Уэллсу просить президента о политическом решении. В конце концов, англичане едят американское зерно? Так пусть помогут не только оружием. А то, глядишь, и поставки зерна окажутся под угрозой…
Британский лев размышлял недолго. Русские и пруссаки надежно заперты на Балтике, итальянский флот разгромлен — смешно сказать! — австрийским. Да и защита торговых путей всегда входила в число жизненных интересов Империи. Потому Джон Буль порылся в необъятных закромах и нужные корабли, сильные, быстрые и мореходные, отыскал. Тут ведь броненосцы не нужны. Хватит и быстроходных фрегатов…
Которые выйдут в поход тем быстрей, чем чаще среди жертв русского крейсера будут попадаться английские корабли…
Первый выстрел «Сити оф Балтимор» благополучно проигнорировал, как и реющий на короткой голой мачте сигнал с требованием остановить машины и лечь в дрейф. Но когда граната с точно выставленной трубкой разорвалась точно перед носом, торопливо сбросил пары и изъявил готовность принять призовую партию.
Дальше? Привычная процедура. Шлюпку на воду, досмотровая партия поднимается на борт… Только на этот раз вдоль борта жертвы толпятся зеваки.
Пассажиры! Публика уже поняла, что страшный русский крейсер их топить не собирается. Да, «Невский» все чаще называют именно так — ну не смотрится фрегатом нечто без парусов, по форме напоминающее не то гроб, не то утюг. Теперь с палубы английского корабля на это русско-конфедеративное чудище пялятся зеваки. Вот леди наводит театральный бинокль… Который иных смущает сильней, чем пэрротовские или армстронговские жерла!
— Так что, Евгений Алексеевич, кого на досмотр пошлете? Из механических кого?
Молодой капитан — леди с «Винчестера» одобрили бы блондина в черном сюртуке, да сквозь щель рубки немного разглядишь, даже в бинокль — одну руку заложил за пояс, другую вскинул в жесте нарочитого удивления.
— А вы, Дмитрий Иванович, разве по-английски разучились уже?
— Так у меня язык-то того-с. Портовый. Капитанам трампов — куда как сойдет, а тут… Боюсь, обходительности не хватит.
Алексеев ощутил мгновенное колебание. Выбор… Нет. Решил себя приспосабливать, а не переделывать, — стоит приспособить и остальных. Таких, какие они есть. Опять же, никак нельзя выказать недоверие офицерам из унтеров. После боя за остров Морриса на корабле установилось взаимное уважение без счетов, кто благородие — но с нижних палуб, а кто сверху, но лямку от рядовых тянет… А еще заслать к просвещенным именно этого мокрого прапора — хочется, хоть лопни! Просто ради того, чтоб они послушали смесь каролинской тянучки с солидным поморским оканьем…
— Трамп, пассажирский — какая разница? Или вам сегодня нездоровится? Тогда, конечно, ступайте к доктору. А партию и Гришин сводит.
То есть — еще один бывший унтер с солдатским Георгием. Расклад обозначен, и следует ожидаемое:
— Никак нет, я здоров. Теперь же веду партию…
И вот шлюпка уходит… Стоит взяться за трубу — поглядеть на лица англичан. Вот партия поднялась на борт. Встречают… Партия разделилась: часть лезет внутрь корабля, начальник отправился проверять судовые бумаги. Жаль, стены капитанской каюты никакая линза не возьмет!
Но вот — матросы поднялись снизу. Появился и мокрый прапор, за ним капитан-британец — ох и злой! Говорит зло. Десант берет ружья на изготовку. Что-то не заладилось? Ладно, мы своих не бросаем, если что, разберемся на борту. А пока — грубить, так грубить — под носом непослушного корабля чертит полоску фонтанчиков «кофемолка».
Между тем мокрому прапору приходилось несладко. Нужно было решать… причем поперек начальства. Вот она, запись в судовом журнале:
«Отпущен под выкуп в пятьдесят тысяч фунтов стерлингов, подлежащих выплате после войны, о чем составлен надлежащий протокол…» А вот и сам протокол. Капитан подсовывает бумаженцию так, чтобы в глаза бросалась подпись капитана первого ранга Бутакова. И ведь не знает, зараза, что на «Невском» сжимает и разжимает кулаки всего лишь мичман.
Но, помимо этой записи, есть и иная — в грузовой декларации. Которая гласит, что основной частью груза парохода «Сити оф Балтимор» являются предметы снабжения гарнизонов британской Вест-Индии. Продовольствие, амуниция, обмундирование, всякая всячина, потребная в гарнизонном быту. И, в дополнение к военному грузу, — больше ста пассажиров. Их, как и команду, по морскому закону нужно или брать себе на борт, или отпускать вместе с кораблем. Почему командир «Осляби» предпочел вариант с выкупом, обычно применяемый к судам, пусть и неприятельским, но несущим только пассажиров или нейтральный, ничем не вредный воюющей стороне груз, — ясно. Почему военный груз поместили на грузопассажирский корабль, на котором немало женщин и детей, — нет.
Мокрый прапор вздохнул. Раз решение принимать ему, так все будет строго по уставу. Ну или по трактату — какая, собственно, разница? А капитаны пусть потом сами разбираются — кто больше прав.
— Дрянь у вас машина, — сообщил англичанину Дмитрий Иванович. — На приз не годитесь. Потому — сажайте пассажиров и экипаж в шлюпки, свозите на борт… крейсера. Ясно?
Даже на чужом языке не вышло назвать корабль фрегатом. Фрегат — это паруса, наполненные ветром или свисающие, и пушки в две палубы, и линьки с плетками, не без них. Теперешний «Невский» — дым, стелющийся по крыше каземата, бурун, чуть-чуть не захлестывающий низкий нос на экономическом ходу, и плещущий чуть не до каземата — на полном. Ну и, после царского-то указа, — человеческое обхождение с матросом. Порка — только по суду, мордобой отменен… Ну, кое-кто решил, что под это дело можно и загулять. А что молодой командир грозится судом — так молодой, добрый! По мордам никого ни разу не обидел! Не Степан Степаныч Лесовский, царствие ему небесное, тот был суров…
И ведь почти дал слабину Евгений Иванович. Но — почти. Подергал пальцами, покатал желваки. И озвученный трибуналом приговор — утвердил. Алексеев в деда пошел; Николай Незабвенный, по декабрьским событиям, правление с виселицы начал. А внуку, значит, пришлось с расстрельной команды. Одна душа, только и виновная, что перепила сверх меры и на корабль вернулась не к вечеру, а с утра, на небо отправилась.[4] Как говорят союзники-конфедераты, дерево свободы следует поливать кровью тиранов и патриотов. Стоит добавить — и дураков, которые считают, что вежливое обращение означает конец дисциплины.
Так что — всяк делай, что должно. А повиниться за цыганский табор на палубе можно и тогда, когда однотрубный пароход с белоснежной надстройкой получит несколько залпов болванками и нехотя зароется в воду. И даже не в рубке — в капитанской каюте. С глазу на глаз.
Извиняться, оказывается, не за что — Евгений Иванович доволен. Даже не щурится. Наоборот, раскрылся весь, сияет. На столе — ворох трофейных газет. Поднялся навстречу:
— Штатских разместили? Ну и отлично!
Когда услышал осторожные намеки про Бутакова-второго, мол, не вышло б ссоры, ну махать обеими руками:
— Иван Иванович по-другому поступил? А что такого? У нас корабли разные, и решения тоже. Он может крейсировать месяцами — паруса же! Потому ему лишние рты — сокращение рейда, дурная забота. Он прав! А мы идем бункероваться, и как раз в нейтральный порт. Ну, три дня потерпим тесноту. Главное, чтобы мятеж не подняли, ничего не отвинтили…
А вот это забота старшего помощника! Который заодно вынужден беспокоиться и о том, чтобы новости из взятых на призе газет не просто дошли до команды, но сделали это правильным образом.
Адаму Филипповичу Мецишевскому, и верно, начинает казаться, что на борту нужен отдельный помощник по политической части. Чтобы разъяснял происходящее. Иначе моряки поймут все сами, и не обязательно так, как требует государственный интерес.
Хорошо хоть корабельный священник помогает. Вот кто-то пожалел «баб с детишками».
— А британцы в Крымскую, на севере, кого жалели? Деревни жгли, монастыри из пушек расстреливали. Вовсе не волновались тем, что русских баб с детишками на мороз гонят, в лапы зверей лютых, волков да росомах. Так что мы еще добрые… Вот взяли бы око за око!
— А как насчет левой щеки, батюшка?
Такой вот экипаж. Между боевой учебой нашлось время и для обычной: «Аз, буки, веди»… Так что Евангелие читали все. Тем более, корабельная библиотека погибла, и на «Невском» остались лишь книги церковные и медицинские.
— А так и есть: подставить левую щеку — значит, сохранить веру в человеков. Но при том нигде не сказано, что тех же человеков не надо наставить на путь истинный понятным для них способом. То есть сначала семижды семью дюймами, а там можно и другую щеку. Добрым словом и главным калибром оно как-то доходчивей получается, чем просто добрым словом…
А потом были газеты, вывешенные для ознакомления нижних чинов — прежде всего с карикатурами. Англичане и французы постарались, после них никакой пропаганды не нужно.
Вот тощий, лохматый медведь с надписью «Russia» вдоль шкуры, за спиной, словно ружье у охотника, «глаголь» виселицы, в лапах — поводки. Со сворки рвутся собачонки: Румыния, Сербия, Черногория, Словакия, Чехия. Турецкий павлин и венгерский олень изображены с куда большей симпатией…
Вот казаки — куда лохматей и зверообразней того мишки — раскуривают гнутые турецкие трубки среди гор трупов. «В Буде — мир и порядок». Приблудная собачонка лижет из лужи кровь.
Вот — уже против собственного флота. Снова медведь — с выражением детского любопытства на морде топит лапой игрушечные кораблики под звездно-полосатыми флагами. Мальчик в матроске, подозрительно напоминающий Линкольна, ревет. А на борту настоящего, большого британского корабля настоящие, взрослые джентльмены мило беседуют:
— А что, сэр, у русских есть флот?
— Можно сказать, что есть — до тех пор, пока в Америке нет британского…
Вот еще рисунок: зверообразный казак сжимает вырывающуюся красотку в конфедератке, пруссак задирает юбку венгерке, а британский гвардеец и француз-зуав спешат на помощь! Близехонько им топать до Вислы и Нарева, с Рейна-то и Дуная. Только на душе все равно — осадок, а разъяснять сущность вражеской пропаганды — ему, Мецишевскому.
Тем более, в свежих газетах есть новость, что затмевает любые рисунки. Капитан объявил на построении — «Ура!», верно, было слышно за горизонт. Но и это нужно разъяснять. Не лично каждому — и не успеть, и много чести, да и слушать офицера будут куда хуже, чем своих, кто в павы не выбился и дальше тянет кондукторскую службу. Вот этих Адам Филиппович и собрал. После чего принялся излагать видение, что следует заронить в матросские головы.
— Рисунки, конечно, со зла и вранье, — говорил старший помощник, — но взбеленились враги на правду. Которая такова: в России отменено временнообязанное состояние. Через сто лет после провозглашения вольностей шляхетных и народ дождался — не отмены рабства, а настоящей свободы. Отчего именно теперь? Посмотрим, как это происходило. Сначала Польша, потом Литва, потом — вся империя. Понятно, связано с бунтом в Царстве Польском. Так за что награжден народ? За то, что остался верен. Значит, шумело только панство, да и то не все — меня вы отлично видите, а я, как ни крути, и поляк и пан. Значит, бузили только худшие людишки из одного сословия… Те, кто жил с холопьего пота, — я вот, по иному обыкновению, саблей кормлюсь. Им и определено наказание, а верным — награда…
Зная отчизну, Мецишевский, конечно, понимал — все не настолько просто. Между строк видно, что отряды под бело-красными знаменами между собой разнились и нередко сходились в смертельной схватке. Одни бились за землю и волю, другие — за то, чтоб от можа и до можа ломали перед ними шапки польские, литовские, украинские хлопы и за порку только благодарили. Верховой пожар не мог пойти дальше Литвы, низовое же тление могло растечься по всей империи. Что поделать, великая Речь Посполитая, кроме поляков, никому не сдалась, а за полоску пашни любой крестьянин за вилы или косу возьмется. Так что, верней всего, «добрый белый царь» попросту решил, что дать окончательную волю собственному народу куда дешевле, чем содержать в мятежных губерниях сильные гарнизоны. Разумеется, это тление осталось незамеченным и безымянным.
И все-таки одно имя проскочило в газеты. Калиновский! Не посоветовавшись с капитаном и батюшкой, на такой тонкий лед он бы не вступил. Но теперь…
— Хороший был человек, — сказал старший помощник, — так и говорите, так оно и есть. Молодой, восторженный. За счастье народное дрался, чтоб всем и каждому, без обид. Ну а банду кормить надо… Грабить пришлось. Сперва и панских закромов хватало и вежливых просьб под наставленные косы, потом легкий хлеб закончился, пришлось и к бедному люду в клети заглянуть. Опять же, солдат убивал, окаинился. Миловать такого не с руки. Казнен, и верно. А помолиться за душу, через которую до царя донеслось, можно и нужно…
Так вот и пролетели три дня — в хлопотах. Но когда Гавана, жемчужина испанской Вест-Индии, встретила побеспокоивший давних обидчиков корабль одобрительными взглядами старинных фортов, дел только прибавилось.
Тем более, любые хлопоты — с оглядкой. В море, в трех милях от гордых, хотя и устаревших, стражей, торчит североамериканский крейсер. Из гавани его не видно, но он есть. Один. Вряд ли больше — на Кубу телеграфный кабель пока не протянули, и северный консул никак не может оповестить блокадные эскадры, что главный противник явился, но надолго не задержится. Значит, неприятности воспоследуют, неясно только, какие.
Североамериканский консул, и верно, засуетился. Первое, что сделал, обнаружив у пирсов два русских корабля, — подал протест. Военные корабли не должны торговать, а коммерческие не могут быть вооружены. Парижский трактат! Соединенные Штаты Америки этот договор не подписывали, но Россия-то подмахнула. Портовое начальство вежливо слушает — и разводит руками. Продавать судовое имущество можно… Хлопок является формой защиты, документы в порядке. И уголь военный корабль любой воюющей стороны имеет право принять. Один раз! А крейсера Севера, иные, по несколько раз бункеровались. Испания строго нейтральна и не желает, чтобы победоносная Конфедерация потом спросила с нее компенсацию землей тропических островов. Ведь неизвестно, чем закончится война в Европе, а в Америке места битв куда ближе к Вашингтону, чем к Ричмонду! Пока, безусловно, пока. И никакого оружия! Только уголь, только почта, ну и деньги за хлопок. Кстати, хороший хлопок. Не нуждается ли Север в полутора тысячах тонн белого золота? Нет? Досадно. Да, разумеется, на всю стоянку — сутки. Испания строго нейтральна!
Потому кубинцам приходится пошевеливаться. Впрочем, покупателей и поставщиков предупредили заранее. Все готово, все ждет. Ни следа обычного кубинского «маньяна» — «завтра», что так и норовит растянуться на месяцок. Чудеса, что прежде были под силу лишь дону Дублону, сегодня творят сеньорита Песета и мистер Доллар — не жестяной, хлопковый. У пирса скопились краны, подводы, грузчики. В одну сторону — тюки, что еще недавно защищали и наполняли трюмы, в другую — мешки с углем. Многовато, но у русских нет парусов, значит, им приходится жечь топливо постоянно. И все-таки… несколько монет меняют владельца, и содержимое одного из мешков оказывается вывернутым наружу. Такая спешка! Под запачканной антрацитовой пылью тканью — рыжеватая земля, что никак не может быть каменным углем. Зато железной рудой с близлежащих рудников — вполне…
У начальника над портом — честные глаза человека, хапнувшего взятку больше сенаторской.
— Разумеется, я проверю лично. Разумеется, представитель Соединенных Штатов не может быть допущен к досмотру корабля враждебной страны… И, между нами, это всего один рейс!
Один рейс — но по объему это один процент годового вывоза блокированной Конфедерации. Он явно хорошо подготовлен преспокойно живущими в Гаване представителями мятежников. Но как ни готовься — а и у кубинских продавцов, и у капитана с помощником заботы плеснут через край. Завершать сделку придется в сумерках, а то и ночью. Это шанс, возможно — единственный.
Телеграфа у консула нет. Зато гелиограф имеется!
С мостика отлично видны алые с синим крестом флаги над русскими кораблями. Это на корме белые, но стоят они к морю носом. Значит, основной план — два быстрых тарана, разбитые рули кораблей противника, и пусть потом дипломаты разбираются, — пошел прахом. Вот из-под конического колпака боевой рубки русского крейсера высверкнул блик. Дежурный офицер изволит любоваться на противника в трубу или бинокль? Пожалуйста, есть на что посмотреть.
Буруны пены бьют из-под кожухов, которыми закрыты колеса. Высокие мачты и трубы чуть склонены назад, и корабль выглядит стремительным и стройным. Собственно, он таков и есть, и короткие ряды артиллерийских портов по бортам совершенно не портят впечатления, что неизменно производит во всяком порту флагман пассажирской линии Корнелиуса Вандербильта, скромно названный в честь владельца. Собственно, бывший флагман. Над кормой реет военный флаг — синее полотнище со звездами по числу штатов, и никаких полос! Корабль подарен правительству, теперь на нем военная команда. Быстрый ход, солидное вооружение, но никакой брони. Чем же заниматься «Вандербильту», как не ловить невооруженных, но юрких блокадопрорывателей и охотиться на слабые крейсеры южан?