— Есть множество легких и дорогих грузов, которые правительство у меня с руками оторвет. Например, лекарства. Кстати, дорогая патриотка, почему вы, со всем вашим пылом, не работаете в госпитале?
— Не могу. От одного вида крови в обморок падаю. Я трусиха, Норман.
— Если я ненароком забрел на исповедь, признаюсь в ответ: у меня тоже есть недостаток. Я практичен. Не умею работать без прибыли… Вообще, вы больше похожи на меня. Вам есть дело до войны, мне нет, но мы видим, что к чему. А эти… — Капитан широким жестом обвел зал. — Они радовались, что русские пришли — как же, блокадная эскадра чуть поредела. Радовались, когда русские ушли — значит, англичане не присоединятся к блокаде, да и янки могут отправить в погоню за корветами пароход-другой. Сейчас радуются бумажке, официальному признанию, которое обретет реальность лишь в случае победы… И никто из них не слышит, как щелкают стрелки часов, отсчитывающих время до поражения. Даже вы, хоть вы и умница. Вам кажется — достаточно обустроить копи в Джорджии и Флориде, и металл потечет рекой. Не рекой, поправлю я вас, а струйкой. Если эта живительная влага вообще доберется до жаждущих пастей ваших домен. Север тратит на войну с нами два с половиной миллиона долларов в день. Золотых долларов! Наши ричмондские умники заявили об отделении, имея в казне жалкие двадцать семь миллионов золотом. Даже при том, что наши собственные расходы на войну едва ли превышают полтора миллиона долларов в день, весь золотой запас Конфедерации был израсходован на семнадцатый день войны, и то, что Юг до сих пор живет и воюет, — чудо, по сравнению с которым библейские хлебы и рыбы просто ярмарочный фокус! Вот русский офицер не даст мне соврать — почему в прошедшую войну был дурно снабжен Севастополь?
— Недостаток железных дорог, — немедленно отозвался Алексеев, — припасы приходилось доставлять воловьими упряжками… Долго!
— Вы видите Юг, — заметил Норман. — Вообще, поскреби Конфедерацию, найдешь Россию… и наоборот. Кстати, именно поэтому нашим странам стоит дружить. Двое больных с одинаковым диагнозом всегда поймут друг друга, да еще и рецептами поделятся. Один мой знакомый, янки из Нью-Йорка, сильно страдавший от ревматизма, рассказывал мне, как однажды ночью к нему забрался вор… впрочем, история, где фигурируют клистирные трубки, явно не для дамских ушей… Сколько, по-вашему, на Юге железных дорог? Так вот — есть места, где с востока на запад ведет одна. И стоит янки ее повредить…
— Невозможно! — ахнула Берта. — Абсурд. Это мы стоим под Вашингтоном, а не они — под Атлантой!
— Я же не говорю, что, к примеру, Шерман завтра каким-то чудом возьмет Атланту, — пожал плечами капитан, — но диверсии на дорогах были. Помните рейд Эндрюса? Северяне его зовут «большой паровозной гонкой». Два десятка сорвиголов чуть не оставили армию Теннесси без снабжения — всего лишь захватив паровоз и сжигая за собой мосты. Даже теперь у наших солдат не хватает пищи и одежды не потому, что у нас всего этого нет, — а потому что нам приходится выбирать, доставить им патроны или галеты. И со всем, что не влезает на поезд, приходится — как это говорили под Севастополем? — vola tyanut! Но если бы не было морской блокады, мы и на потерю Виксбурга бы чихали. Какая была бы разница, кто ходит по Миссисипи, если бы из Галвестона в Саванну ежедневно выходило полсотни грузовых шхун? Конфедерацию душит не столько отсутствие внешней торговли, с этим мисс Берта управится шутя, сколько прибрежной торговли между штатами. И чтобы руда из Флориды потекла в Южную Каролину, нужно, чтобы вокруг портов и между ними не было блокадных станций янки. А они есть. Их ровно четырнадцать… и тринадцать работают как часы.
— А еще одна? — жадно спросила Берта.
— Это мы. Чарлстон. Скажите спасибо мистеру Алексееву…
— Спасибо, сэр.
Ни смешинки, ни восторженности.
— Это план «Анаконда». Петля на шее Конфедерации. Четыре морские блокадные зоны, одна речная. Удавка. Все остальное — Макклеллан, Грант, Шерман, Роузкранз — всего лишь палач, выбивающий из-под ног осужденного табурет. Даже взятие Балтимора не поменяло ничего. Просто в зоне ответственности Североатлантической блокадной эскадры прибавилась одна станция. Часы продолжают отсчет.
— Изменилось, — заметил Алексеев, — им придется размазывать те же корабли на большее число станций. Удавка стала тоньше.
— Тем сильней она в нас врезается. Длинней побережье — больше мест для высадки. Мы потеряли Норфолк, Порт-Роял, Новый Орлеан, Галвестон переходит из рук в руки… Судьба этой войны решается на море. Эх, если бы у нас было хоть что-то, похожее на флот… Но русская эскадра ушла — пугать английских купцов.
— Но мистер Алексеев остался!
— Но что один, самый лучший, корабль сделает с «Анакондой»?
Алексеев хотел ответить, но — не успел.
Вокруг серело и посверкивало золотым шитьем южное общество. Беседовали джентльмены — с повязками и лубками, проездом из огня в полымя. Люси Холкомб-Пикенс служит приятным дополнением к мужскому обществу — тем более что на ней новое платье, протащенное через тело страшной «Анаконды». Скорее всего, одним из присутствующих. Что ж, это зрительное подтверждение того, что флоту янки можно утереть нос! Рядом — старший помощник. Неужели Адам и здесь повторяет очередную литанию старпома, вроде: «Пшеничная мука, солонина, лимоны, гвозди номер десять?» Нет. Лезет за отворот сюртука, выуживает ладанку. Белокурый локон… Невеста. Сколько ей придется ждать? Жених уходил в практическое плавание по Балтике — а где оказался?
Вот Джек Гамильтон, строитель и командир броненосной батареи, о чем-то спорит с офицером — у того перебинтовано горло. Занятно — один говорит, другой в ответ пишет — одновременно. Губернатор — бывший, но южане сохраняют это звание пожизненно, — Пикенс, муж прекрасной Люси, стоит у окна, словно к чему-то прислушивается.
Человек, который начал войну, хотя и не желал ее. Теперь в отставке… но влияние убавилось ненамного.
Тяжелое гудение слышно сквозь любые трубы. Знакомое гудение. Берте вспомнился отцовский полигон. Что-то следовало сделать или сказать, но ту секунду, что оставалась до удара, она так и простояла, глядя, как перед ней смыкаются мужские спины. Берта всего и успела — вскинуть к лицу руки. Спустя мгновение — звенящий хруст стекол.
Миг — и остались пороховая гарь да холод, что рвется в разбитое окно. Некоронованная царица Юга копается в окровавленной руке мужа золоченым перочинным ножичком… вынимает занозу?
— Берта, отвернись…
Поздно. Отвести глаза она не успела. Кровь… Сознание попыталось устоять, но так и померкло — на позиции. Чьи руки ее подхватывали? Наверное, русского, потому что водой в лицо брызгал Норман. Отчего-то запомнилось его дурацкое обещание привезти десять галлонов нашатырного спирта.
Потом — провал. До самой воронки. Ветер цепляется за платье, норовя сбросить в яму, на месте которой утром стоял дом. Красивый, кирпичный, в три этажа. Беленые ставни, плющ вокруг парадного… Теперь — ничего. Даже голых стен без крыши и перекрытий, как бывает после корабельных мортир. Даже печной трубы — эти остаются после большинства пожаров. Ничего. Только вал из грязи и мусора, а внутри яма, глубже любого подвала. Нет смысла раскапывать.
У воронки стоит отец. Рядом — фигура в сером, золотой галун на рукавах — офицер из форта. Фигура в темно-зеленом — русский. Фигура в черном — Норман.
— …бомба, — вещает отец, — в пересчете на пироксилин больше тысячи фунтов. Пересчитывать на черный порох у меня желания нет… Да и серой не воняет. Душок, скорее, азотистый. Так что, скорее всего, двадцать дюймов.
— Двенадцать? — с надеждой переспрашивает артиллерист.
— Двадцать. Никак не меньше.
— Тут кто-то жил? — русский рассматривает воронку, в которой ветер шевелит обрывок ткани. Кажется, такого цвета были шторы на окнах…
— Семья. Старик с невесткой, трое внуков. Сын воюет в Виргинии. Ему напишут.
Час спустя над крышами вознесся еще один столб из дыма и пламени. Еще через час — третий. Четвертый поднялся в гавани. К тому времени Берта успокоилась и принялась за дело, надеясь хоть немного сократить грядущее ночное бдение. Падающий на город гром отмечал часы, но не заставил поставить ни единой кляксы.
— Берта, ты слышала? Очередной снаряд разорвался на дороге, как раз запруженной беженцами. Несчастные! Еще несколько минут, и они были бы в безопасности. Это ужасно! Ужасно!
Услышав новость, Берта подняла голову и отложила перо.
— Ма-а? Да, жалко. Но — поделом. Нечего бегать. Мы люди, а не крысы.
— Горацио тоже не хочет уезжать… И в форт переселяться — тоже. Но почему?
— В форт… Ма-а, на свете нет человека, что разбирался бы в пушках лучше, чем отец. Если он не затолкал нас в самый глубокий каземат, это может означать одно: куда бы бомба ни попала, спасения нет. А попасть она может куда угодно. Янки совершенно не целятся. То ли не могут, то ли не хотят.
— Но почему нельзя уехать?
— Сначала уедем мы. Потом вывезут завод. Потом уйдут солдаты. А потом янки просто перетащат свою громыхалку. Нет уж! Будем жить, как жили. И надеяться, что наши мужчины уберут эту штуку. Сколько бы дюймов в ней ни было!
Ближе к вечеру явился отец — со стрельбища, и брат Дэниэл — с броненосца. Оба довольны.
— Придется терпеть обстрел, — сообщил отец с торжеством.
— Но недолго, — уточнил брат.
— Вы нашли пушку?
— Трудно было не найти — над островом Моррис встают дымки. Зря мы его сдали в сентябре. Теперь придется брать обратно.
— Придется похлопотать, — пожал плечами брат, — зато потом отоспимся. И хорошо бы уговорить русских. Втроем веселее: мы, «Невский» и «Чикора».
— Но у них же нет брони! И пушек…
— Будут. По крайней мере, пушки.
Неяркие зимние дни сменяются непроглядными ночами, над фарватером по утрам висит непроглядная мокрая пелена. Рай для блокадопрорывателей! Формально можно было бы снимать блокаду: вывезти испанского консула на внешний рейд, официально составить протокол о том, что кораблей блокады не видно в течение суток… Увы, речь идет уже не о блокаде: город официально осажден и бомбардируется. Взрывы гремят, как метроном. К ним привыкли, иные часы по разрывам бомб проверяют. И анекдоты рассказывают:
— Хорошие ли артиллеристы янки?
— Очень хорошие! Попасть в женщину или ребенка куда трудней, чем в верфь или завод…
Страх отступает перед смехом. Перед гневом. Перед заботами. Чарлстонцы не молятся, чтоб чаша миновала, только исполняют долг старательней, а живут — ярче. Балы, гремящие на улицах военные оркестры, обеды и ужины. Обычное гостеприимство превратилось в вызов врагу. На неприятельские снаряды Чарлстон отвечает ароматным дымком кухонь.
Но больше всех чадят броненосцы конфедеративного флота, «Палметто Стэйт» и «Чикора». Недавно мирно парившие на позициях, корабли словно с цепи сорвались. На внешнем рейде от темна до темна продолжается тяжеловесный таранный балет. Пожалуй, именно в эти дни вкус чарлстонцев поменялся бесповоротно. Их сердца изменили белокрылым парусникам, еще недавно — пока гавань не покинул последний русский клипер — казавшимся олицетворением удали и морского умения.
Теперь место парусов заняли чернильные плюмажи над трубами, скошенные вперед и вниз носы, заваленные внутрь стены казематов. На полном ходу корабли зарываются носами в волны, но вода бессильно стекает с выгнутых, как спина недовольного кота, палуб. Это вам не северные мониторы! Созданные на пределе возможностей государства, броненосцы Конфедерации действительно красивы — красотой, что порождает утилитарное стремление конструктора выжать до донышка каждую тонну водоизмещения, каждый дюйм брони или орудийного калибра, каждую лошадиную силу.
Броня тонковата? Что ж, на то есть рациональный наклон. Пусть круглые ядра дульнозарядных орудий рикошетят, словно бильярдные шары. Маловат калибр орудий? Зато они нарезаны и стянуты тремя стальными кожухами каждое. Снаряды невелики, но злы, да и стрелять можно так часто, как получится. За два года войны ни одну семидюймовку Уэрта еще не разорвало. Чего никак не скажешь об орудиях федеральных, с ними главный вопрос не в том, разорвет ли их, а в том, на котором выстреле. К сожалению, Северу не приходится экономить ни пушечный металл, ни-канониров.
Для ближнего боя у «Пальметто Стэйт» есть и главный калибр, снятый с потопленного в прошлый штурм монитора янки. Этот стреляет редко, но может неплохо предварить удар главным оружием близнецов: тараном.
В нанесении удара они и тренируются, кружа вокруг своей увеличенной копии. «Александр Невский» выполз из дока. Совершилось обратное превращение: бабочка стала гусеницей. Бывший фрегат не похож на отчаянную белоснежную птицу, что нанесла первый удар федеральному монитору. В обновленном корабле не осталось ничего хрупкого. Это больше не морской странник — это боец, что вправе поучать южных коллег. Он раз вступил в безнадежный бой — кровь текла по палубам, — но победил. Именно тараном.
Что чарлстонская эскадра склонна учиться на чужом опыте — честь и хвала. Так что стоило мистеру Алексееву помянуть читанные им в недавнем гардемаринстве «Несколько отрывков из опыта начальных оснований пароходной тактики» адмирала Бутакова, как он был немедленно допрошен. Имя героя Крымской войны, выигравшего первый в мире бой пароходов, оказалось известно. Слово за слово, и вот капитан Такер медленно тянет:
— Да, об этом мы и позабыли… Наверстаем! Вы не прочитаете ли нескольких лекций по русской теории пароходного боя?
Алексеев потирает глаза. Догадывается, что до своего обиталища опять не дойдет. Эх, не впервой! Вестовой привык: если командира к ночи нет на месте, значит, заснул у Пикенсов. Туда и следует явиться поутру… Взваливать на себя новую работу не хотелось. Все время уходило на корабль — и на дипломатию, без которой эскадра лежала бы на дне в виду форта Салливен, и вся история русского атлантического похода была бы завершена. Но то же искусство дипломатии сдержало отказ. Во-первых, союзники действительно нуждаются в помощи. Во-вторых, посланник Стекль давно уши прожужжал, что если дипломат говорит «нет», то он и не дипломат вовсе. Пришлось мыслить по-конфедеративному: как заменить одно другим, как убить одним выстрелом двух уток. Пусть и ледащих.
— Лекции тут не помогут, — заявил он, глядя в глаза союзнику самым честным взглядом, какой был припасен в арсенале, — нужны учения. Корпус, машина и пушки еще не всё. Помните историю «Атланты»?
Удар ниже пояса… Ничего. Союзнички заслужили. Пару месяцев назад в Саванне — городе и порте южней Чарлстона — завершили новый броненосец. И прямо со стапеля бросили в бой против блокадной эскадры. Надежда флота Конфедерации, красавица «Атланта» — что она смогла с неумелым экипажем? Два раза промахнуться по противнику, сдуру сесть на мель — в родных-то водах! Каземат перекосило, одни пушки смотрели в облака, другие — в воду… Ни стрелять, ни удрать. Спустили флаг. Даже корабль взорвать не озаботились. Теперь его осваивают янки.
— Учения? Во время войны?
— Да, разумеется. Мне все равно придется осваивать перестроенный корабль. А потому я был бы рад, если бы ваши броненосцы составили «Невскому» компанию. Настоящий соперник всегда предпочтительней воображаемого. А русские упражнения по групповому таранению совершенно безопасны…
Если верить адмиралу Бутакову, конечно. Чего не следует знать союзникам — так это того, что русский флот пока не провел ни одних учений по этой методике. За отсутствием таранных кораблей. Впрочем, система работает. А то, что среди маневрирующих кораблей то и дело поднимается бело-зеленый фонтан от двадцатидюймовой бомбы, — тоже хорошо. И обстановка ближе к боевой, и снаряд падает не на жилые кварталы. Среди ведущих эту войну не все джентльмены, но на федеральной батарее острова Моррис такой нашелся. Предпочел высокой вероятности убийства женщин и детей низкую — поражения военной цели. И это еще одна причина, почему каждое утро три броненосца обязаны начинать тяжеловесные игры, несмотря на то, что на русском корабле еще идет достройка каземата. Рабочие с верфи и матросы трудятся бок о бок, а командиру приходится чередовать команды военно-морские и строительные. И за «Самый полный!» следует «Вколачивайте гвозди номер пять!»
Рядом, неизменно — Адам Филиппович Мецишевский. В настоящем бою он уйдет из штурманской рубки в кормовую, чтобы корабль не потерял разом командира и старпома. Но здесь и сейчас — тоже учится. Он, пожалуй, единственный, кто понимает, насколько все происходящее внове для самого командира.
Вот по правой стороне вырос приземистый каземат «Чикоры». С учетом поправки — спасающей корабли от взаимоистребления — точно перед носом бывшего фрегата. Не уйдет! На этот раз. Впервые!
— Пятьдесят восьмая попытка — успех, — констатирует старший помощник, — занести в бортовой журнал: «В пятнадцать часов тридцать одну минуту условно уничтожен броненосец США „Чикора“».
— К чему так хвастаться, Адам Филиппович?
— А к тому, что нас они уничтожили семь раз. И не поленились внести в журналы. Я их видел.
— Ну и отлично. Во-первых, это им поднимает настроение. Во-вторых, еще раз доказывает, что адмирал Бутаков прав, и одиночный корабль, даже более быстрый, особых шансов на таранение подвижного и способного управляться неприятеля не имеет. В-третьих, наши южные друзья тоже не лыком шиты: эффективность их тактики показывает, что «Чикора» и «Пальметто Стэйт» теперь из отдельных кораблей превратились в сплаванную пару, наловчились создавать общие угрозы. Заметили — «Чикора» обычно действует как загонщик? Черт побери!
На этот раз разрыв пришелся почти вплотную к борту. Вода обрушилась на рубку.