Бочка - Вениамин Каверин

Вениамин Каверин Бочка

Сестра милосердия прошла, осторожно ступая по длинному коридору, и, дойдя до кабинета, постучала. Никто не отозвался. Она постучала еще раз, открыла дверь и остановилась на пороге.

— Простите, сэр, что отрываю вас от работы. Я пришла сказать, что сэр Рэджинальд, кажется, умирает.

Маленький старик в огромных очках и высоком воротничке, сидевший за письменным столом, поднял голову и внимательно поглядел на сестру.

— Одну минуту, — ответил он, — я кончаю.

— Простите, — сказала снова сестра, — но мне кажется, что сэр Рэджинальд может вас не дождаться.

Старик в очках посмотрел на бумагу, покрытую цифрами, бросил карандаш и, накинув на плечи пиджак, вышел из комнаты. Сестра прошла вслед за ним. Дверь в конце длинного коридора отворилась: на узкой кровати лежал, вытянувшись, худощавый, бледный человек. Черные волосы падали ему на лоб. Рядом с постелью сидел, задумчиво поглядывая на него, толстый человек в пальто.

— Умер, — сказал толстый человек в пальто, увидев Стейфорса. — Сердце не выдержало. Я с самого начала говорил, что сердце ни к дьяволу не годится.

Математик Мэтью Стейфорс остановился возле постели сына, посмотрел на его бледное лицо и отвел со лба черную прядь волос.

— Я пойду, сэр, — сказал толстый человек в пальто. — Кажется, мне больше нечего у вас делать. Прощайте, Стейфорс.

И толстый человек вышел вместе с сестрой милосердия.

Мэтью Стейфорс поправил очки, сел в кресло, подставил под подбородок руку и задумался.

Он глядел на неподвижное лицо сына, машинально отодвигая и вновь приближая к глазам огромные очки.

После долгого молчания он позвал дрожащим голосом: «Рэджи!» — но тотчас же, махнув рукою, выпрямился и твердыми шагами вышел из комнаты.

Среди ночи он вернулся, сел за письменный стол и стал пересматривать бумаги сына.

Раскладывая их по порядку в аккуратные стопы, он прочел:

«1. Королевская Академия наук

Сэру Рэджинальду Стейфорсу.

Настоящим доводится до Вашего сведения, что предлагаемый Вами проект детального исследования небесного свода при помощи сигма-лучей отклонен за невозможностью выполнения.

Пред. (подпись).

Секр. (подпись)».

«2. Я бы не стал тебе писать, Рэджи, если бы не проклятая нужда. Отец перестал высылать деньги. Будь что будет. Я все-таки счастлив, что ушел из нашего проклятого дома. Пришли мне сколько можешь. Я бросил пить.

Джордж.

P. S. Лучше быть живым бродягой, чем мертвым математиком».

«3. Завещание.

Я, Рэджинальд Стейфорс, в здравом уме и твердой памяти, сим завещаю:

Оборудованная химическая лаборатория и библиотека в три тысячи томов, находящиеся в доме № 39 по Малборо-стрит, переходят моему отцу сэру Мэтью Стейфорсу, действительному члену Академии по разряду теоретической математики. Мои рукописи и письма, все без исключения, переходят мисс Эллен Броун (Эссекс-стрит, 11). Ее же прошу: 1) на могильном камне собственноручно вычертить теорему Блексфорда о неподвижных телах в безвоздушном пространстве и 2) издать мою работу по применению сигма-лучей к исследованию небесного свода.

Через двадцать четыре часа после моей смерти прошу поместить во всех газетах следующее объявление:

„Внимание! Умер математик Рэджинальд Стейфорс. По воле покойного объявляется во всеобщее сведение: 1) что в окрестностях города Норсуэй, возле Литльлэйк, в левой остроконечной скале, в сорока семи шагах от Каменной дороги, зарыто четыреста пятьдесят тысяч фунтов и на такую же сумму драгоценных камней; 2) что Р. Стейфорс, находясь в здравом уме и твердой памяти, клятвенно при свидетелях трижды подтверждал означенное заявление“.

Тысячу фунтов, лежащих на моем счету в Королевском банке, завещаю брату моему Джорджу Стейфорсу.

Рэджинальд Стейфорс.

Год — месяц — день.

Сие заверено в нотариальной конторе „Перидудл и Пери-дудл“, Лыверпуль-стрит, 412».

Сэр Мэтью прищурился и, поправив очки, посмотрел завещание на свет: на оборотной стороне бумаги среди наскоро набросанных цифр он увидел небрежные строки:

«Левая остроконечная скала, Норсуэй, Литльлэйк, сорок семь шагов от Каменной дороги».

Под надписью стоял чертеж, на первый взгляд напоминавший бочку. Этот чертеж привлек внимание сэра Мэтью.

— Для тела вращения, произведенного вращением дуги S, — пробормотал он задумчиво. Он промолчал с минуту и продолжал, схватив со стола карандаш:

— Крайние координаты соответствуют абсциссам икс нулевое икс прим, отрезок дуги равен…

Сухой и серый, как мышь, почти незаметный в огромном кожаном кресле, он принялся вычислять, засыпая цифрами оборотную сторону завещания.

Наутро из похоронного бюро принесли гроб. Худощавый, белый и очень спокойный человек, вытянувшийся в струну, был уложен в гроб. Служитель похоронного бюро, распоряжавшийся похоронами, заметил по этому поводу, что ему редко приходилось видеть более покладистых и послушных покойников.

— У него тело эластично, как резина, — сказал он, оборотившись к сэру Мэтью.

Гроб закрыли крышкой, обтянули белым полотном, поставили на белые дроги, и лошади с высокими султанами между ушами повезли дроги по городу.

Сэр Мэтью Стейфорс шел за гробом, покусывая губы и глядя вокруг невнимательными глазами. Цифры появлялись перед ним повсюду.

На углу Норуич-авеню он споткнулся о тумбу, и в голове его возникло на одно мгновение: «Норсуэй, Литльлэйк, остроконечная скала, сорок семь шагов от Каменной дороги». Он вытащил записную книжку и, думая о другом, машинально записал адрес.

К нему подбежал расторопный служитель.

— Может быть, вам угодно в карету, сэр?

В то же время из-за угла Норуич-авеню, беззаботно размахивая палкой, вышел джентльмен в проломленном цилиндре. Левая сторона его лица была украшена рыжей бакенбардой; взамен другой бакенбарды — справа — не было ничего. Увидев похоронную процессию, джентльмен состроил печальную гримасу и догнал сэра Мэтью.

Дроги докатились до кладбища. Сторожа сняли гроб, донесли его до могилы и на полотенцах опустили вниз. Сэр Мэтью и джентльмен с одной бакенбардой остановились у свежей могилы неподвижно.

— Джентльмены, — начал дрожащим голосом джентльмен с рыжей бакенбардой, хотя перед ним не было никого, кроме сэра Мэтью. — Я не знаю, как звали этого человека и что он делал, находясь в состоянии движения. Человек минус постоянное движение плюс бесконечность равен нулю. Он утверждает, что он мертв, — отлично! Значит, закон сохранения энергии еще раз доказал свою полную целесообразность. Прощай, будь счастлив, дорогой покойник! Ничего не произошло, и мне нет никакого дела, что этот человек умер. Но я считаю своим долгом выразить мое искреннее сожаление оставшимся еще почему-то в живых родственникам и друзьям покойного.

— Благодарю вас, сэр, — сказал Стейфорс, задумчиво поглядев на джентльмена с рыжей бакенбардой.

И он с признательностью протянул ему руку.

Собственно говоря, то, о чем я пишу, будучи человеком с одной бакенбардой, вполне заслуживает того, чтобы я писал об этом, будучи человеком с двумя бакенбардами. Я пишу об относительности мирового движения и о последовательности беспричинных событий во времени. Все это в конце концов стоит одной оторванной бакенбарды конусообразного вида, острым концом вниз.

Я бы не стал и пытаться разрешить мои сомнения, если бы сегодня не исполнилось ровно шесть лет с того дня, как я лишился бакенбарды. Я утверждаю: каждый предмет любого формата, вида и состояния есть измерение объема его мирового места, который неизбежно связан со всеми другими предметами, занимающими определенное место в мире.

Поэтому отсутствие на моем лице одной рыжей бакенбарды есть факт огромной важности и почти космического значения. Рыжая бакенбарда английского джентльмена в оторванном состоянии нарушает мировой порядок. Констебль, оторвавший мою бакенбарду, стоял на Риджент-стрит — улицы, которая, в числе прочих, и до сих пор служит мне местом прогулок. Пиво, стакан, бочки и хозяин кабака в Питт-Роу в тот день, как обычно, были в полном моем распоряжении. Сидя за квадратным столом у окна, я размышлял об отсутствии пустоты в мировом пространстве. Напротив меня слева сидели двое джентльменов с одинаковыми лицами и в одинаковых цилиндрах.

Напротив меня справа сидел с газетой в руках толстый, как йоркширец, фабрикант, который, вероятно, и был йоркширцем.

Я наливал уже из третьей бутылки, как вдруг внезапно почувствовал подземный удар; на одно мгновенье под моими ногами, под кабаком, под улицей, под городом что-то переместилось. Лондон споткнулся, закачался из стороны в сторону и как будто подпрыгнул вверх.

Не прошло и минуты после этого, как фабрикант сказал, ни к кому, в сущности, не обращаясь:

— Дьяволы!

Помолчав с минуту, он снова повторил:

— Дьяволы!

— Хамы! — заорал он бешеным голосом, вскакивая и ударяя об стол обеими руками. — Эти мерзавцы лезут в парламент!

— Что вы изволили сказать, сэр? — спросил хозяин.

Я не успел еще допить свой стакан, как йоркширец разбил всю посуду на столе.

— Эти мерзавцы лезут в парламент, — повторил он с бешенством.

— Вы, конечно, говорите о лейбористах, сэр? — осведомился хозяин.

— Да! — подтвердил йоркширец с бешенством. — Дьяволы! Внесли билль. О новом представительстве. Долой! Билль! Билль! Бей!

— Да что вы, взбесились, что ли? — вскричал хозяин, но, увидев, что йоркширец ловко нацелился в него бутылкой, сел под прилавок и тоже закричал:

— Билль! Долой билль!

Двое джентльменов, сидевших в глубине кабака, поставили цилиндры на стол и в один голос повторили:

— Долой билль!

Спустя минуту йоркширец и двое джентльменов разбили всю посуду на столах и буфете, повалили стулья и, вылетев из кабака, с криком понеслись по лондонским улицам.

— Билль! Долой билль! Билль! Бей!

Я допил стакан и, ничего не уплатив за пиво, побежал за ними.

— Джентльмены! — кричал йоркширец, придерживая обеими руками живот и тряся жирными щеками. — Джентльмены! Лейбористы душат нас! Известно ли вам — черт возьми! — что они внесли в парламент новый билль? Долой билль!

Двадцать шесть лавочников и четырнадцать дам, согласно моему точному подсчету, через семнадцать минут присоединились к демонстрации. Констебли были подкуплены за те же семнадцать минут.

Мы пролетели одну, другую и третью улицу, джентльмены в цилиндрах с одинаковыми лицами увеличили толпу в четыре раза.

Йоркширец, взлетевший на чьи-то плечи, продолжал речь:

— Джентльмены! Идет зараза! Зараза, джентльмены! Лейбористы побеждают! Лезут в парламент! Пьют кровь! Бездельники! Мерзавцы! Джентльмены! Долой билль! Билль! Бей! Бей, джентльмены!

— Долой билль! — кричали цилиндры.

На углу Риджент-стрит стоял, как я об этом уже упоминал, констебль. Констебли, как я упоминал, были подкуплены. Поэтому, когда я проходил мимо него, он наступил мне на ногу. Пересекая под углом воображаемую воздушную плоскость, я выбросил руку вперед и ударил констебля в зубы.

Вечером того же дня, когда Рэджинальд Стейфорс был плотно закупорен в гроб, а гроб опущен в землю, трое сидели за круглым столом в трактире «Встреча друзей», Пэтерностер-Роу, 13. Каменные ступени вели вниз, к пыльным лаврам, которые росли в бочонках. Трактир был почти пуст. Между омарами, розовевшими под стеклянным колпаком, колбасами и ветчиною катался толстый и веселый трактирщик.

На огромном прилавке лежали охотничьи сосиски и сыр с немигающими глазами.

— Норсуэй, Литльлэйк, — сказал один из сидевших за столом, высокий человек с острым носом. — Черт возьми, пожалуй, не меньше, чем два дня пути? Как ты думаешь, Джорджи?

Вор Джордж Стейфорс сидел на стуле верхом, опершись локтями на спинку стула и положив ноги на пивной бочонок. Он склонился над бумагой, которую держал в руках, и ничего не ответил.

— Лезла сорока под собачий хвост, — проворчал третий бродяга по прозвищу Шарманщик.

Они помолчали. Веселый трактирщик поглядел на них и с треском раскупорил бутылку.

— Нет, — вскричал Джордж Стейфорс, — не пойму! К черту! Хозяин, пива!

Хозяин, как детский мяч, подкатился к нему с бутылкой.

— Зачем тебе нужен этот чертеж? — сказал остроносый человек, шулер Джим Эндрьюс. — Место указано, деньги под скалою, чего ж больше?

Шарманщик встал и, хмурый, прошелся по комнате.

— «Я, Рэджи Стейфорс, в здравом уме и твердой памяти»… — пробормотал вор задумчиво. Он выпил пива и сказал, оборотясь к Эндрьюсу:

— Послушай, Джимми, ты не знал моего брата? Он не стал бы писать эту формулу напрасно. Он в отца, а отец не роняет ни одного слова впустую.

— Адрес у нас в руках, — сказал шулер, — неужели из-за каких-нибудь несчастных чертежей мы остановимся на полдороге? Довольно болтать, пора идти, время не терпит.

— Шел осел по дороге, хмм-прр-прр, да и лопнул, — проворчал Шарманщик.

Шулер допил свое пиво и с треском поставил бокал на стол. Он вышел в соседнюю комнату и принес связку толстых веревок, кирки и железные лопаты. Каждый нацепил на плечи мешок и засунул кирку за пояс.

запел вор.

— Путь простой, — сказал шулер, — я все узнал подробно. Мимо предместий на Норсуэй за тремя поворотами дом дорожного сторожа. Влево от дома узкая тропинка, через долину, прямо к Каменной дороге.

— Расплатись с ним, — добавил он, кивнув головой в сторону трактирщика.

Трактирщик снова подкатился к ним, размахивая салфеткой.

— Пожелай нам счастливой работы, трактирщик, — сказал Джордж Стейфорс, бросая монету на стол.

— Ловить не переловить, таскать не перетаскать, — вскричал трактирщик.

Все трое вышли из комнаты. Шулер притворил за собою дверь.

запел, хитро улыбаясь, трактирщик.

И сам ответил, хлопнув себя по лбу:

— Молчи, ворона!

Газетчик Джой Уайт сидел у окна в трактире «Олд Фрэнд» на Уотерлу-Род и молча пил пиво. Справа от него пил виски кучер, который ехал на стуле верхом, как на коне, перед каждой бутылкой подгоняя себя пощелкиванием пальцев, а слева джентльмен в проломленном цилиндре. Джентльмен в проломленном цилиндре задумчиво опустил, сам того не замечая, свою единственную бакенбарду в бокал с пивом.

— Известно ли вам, трактирщик, — говорил Джой Уайт, с тоской глядя на пустые бутылки, — известно ли вам, что отец моей невесты имеет ветряную мельницу?

— Известно, — сказал трактирщик.

— А известно ли вам, трактирщик, — продолжал Джой Уайт, — что чиновникам королевского суда на полтора шиллинга в день увеличили жалованье?

— Неужели? — удивился трактирщик.

— А известно ли вам, трактирщик… — начал было Джой. Но в это время джентльмен с рыжей бакенбардой вздрогнул как бы от подземного удара. Он вскочил и стал смотреть вниз, — пол шатался под его ногами. И в то же самое мгновение произошло нечто необъяснимое: газетчик Джой Уайт вскочил, ударил стулом об пол, разбил две бутылки и хриплым от перепоя голосом заорал во всю глотку:

— Долой консерваторов!

Двое рабочих, сидевших в глубине трактира, оглянулись на Джоя Уайта с одобрением.

— Долой! — повторил газетчик, опрокинув над глоткой бутылку. — Довольно над нами властвовали эти пустословы! Долой!

— Будь осторожен, дружок, — отвечал трактирщик, — тут на углу констебли.

— Долой констеблей! — кричал газетчик. — Долой! К дьяволу! Вон!

— Долой! — закричали рабочие дружно и, точно сговорившись, в одну минуту рассадили шесть бутылок с пивом о прилавок.

— Да что вы, взбесились, что ли? — вскричал трактирщик, но, увидев, что газетчик ловко нацелился в него бутылкой, сел под прилавок и закричал вслед за ним: — Долой консерваторов!

Спустя минуту рабочие, разбив всю посуду на столах, выкатили бочку и, поставив на бочку газетчика Джоя Уайта, понесли его по лондонским улицам.

— Рабочие! — кричал газетчик. — Пустословы из парламента завладели нами! Черт возьми! Они живут на доходы от фабрик и заводов, а мы работаем для того, чтобы они в парламенте занимались краснобайством! Долой твердолобых!.. Налоги! Мы выбиваемся из сил, чтобы не умереть от голоду, а они издают законы о налогах. Долой! Бей!

Толпа вокруг него увеличивалась. Триста клерков бросили работу и присоединились к демонстрации.

У здания суда Джой Уайт продолжал свою речь.

— Британцы! Мы ли выбирали этих гордых лордов и жирных купцов?.. Они объедаются, а мы продаем наших детей, чтобы не сдохнуть от голода! Долой консерваторов! Долой! Бей!

Джентльмен с одной бакенбардой, не выпуская из рук карандаша и записной книжки, бежал за бочкой, на которой волчком вертелся газетчик.