Небольшой караван из трех бронетранспортеров, кустарно усиленного броней «Урала» со спаренным «ДШК» в кузове и двух «Тойот» с «ДШК» остановился на обочине у самого городка Шарман на пакистанской территории. Несколько минут назад они прошли никем не охраняемую границу и теперь достигли места. Рынок — на самой окраине города, скопище автомобилей и морских контейнеров, перегруженное товаром. Когда-то давно это был обычный маленький городок, ничем не примечательный, тут просто останавливались караваны с товарами, чтобы караванщики могли перекусить. Потом в соседнюю страну пришли шурави, и этот город вырос вдвое населением, за счет беженцев, здесь открылись вербовочные пункты всех партий «Альянса семи», здесь же, на окраине, в чистом поле вырос большой базар из старых морских контейнеров — порт-то был совсем недалеко. Потом на какое то время, на два-три года, рынок этот увял, но теперь снова воспрянул, не в последнюю очередь благодаря усилиям его, Алима Шарифа, майора межведомственной разведки Пакистана.
За все прошедшее время Алим Шариф разочаровался в коммунизме и в том, что он несет, — он стал приверженцем теории жесткого порядка, и порядок этот должна была поддерживать армия. Он сильно пожалел о том, что выдал мятеж Таная, правильно тогда поступил рафик Шах Наваз, надо было взять Кабул и всех повесить. Вот Пакистан — как только Бхутто начал разводить демократию, его взяли и повесили, и в стране порядок. А разве людям нужно что-то, кроме порядка, разве им интересна правота тех, кто грызется в Кабуле за власть, как беспородные дворняги грызутся за брошенную в пыль кость? Разве им интересно это, когда в стране упадок и хаос, разве важно — кто тогда прав? Нет, людям просто нужен порядок, и армия должна его обеспечивать. Вот и все.
Сначала к нему присматривались. Не доверяли, задвигали. Только с прошлого года, как пошли деньги, реально большие деньги от караванного пути, его признали, потому что каждый хочет кушать, и неважно, кто поставит перед тобой тарелку с ароматным, дымящимся пловом.
Майор Шариф спрыгнул на обочину, держа руки на автомате, повешенном на груди, — раньше так не спрыгнешь, везде мины — огляделся. Базар жил собственной жизнью, покупатели покупали, торговцы торговали, обманывали, как могли, но уже стояли у контейнеров нагруженные добром машины, и уже бежали к Уралу торговцы — записываться в караван. Платили всем — русскими рублями, иранскими туманами, пакистанскими рупиями, в последнее время — много китайскими юанями. В Афганистане не было валюты, новое правительство не выпустило своих денег, их элементарно было не на что напечатать, в ходу были старые деньги, от королевских до коммунистических — но здесь их не принимали. Любые нормальные деньги нормальной страны — с удовольствием, но только не эти.
— Алиджон! — не оборачиваясь, позвал Шариф.
От «Тойоты» к нему подбежал человек, рафик, бывший майор, учился в Союзе. Один из немногих, кто хорошо знает грамоту и языки.
— Сегодня по три восемьсот за маленькую машину, по пять с половиной за большую. Пусть выстраиваются заранее, чтобы не ждать, как прошлый раз. Кто не успеет — уйдем без него. До четырнадцати ноль-ноль все свободны, только посты выставьте.
— Кха, рафик джагран.[33]
Конвойщики тоже закупали товар, небольшой, поценнее, обычно аппаратуру, чтобы немного подзаработать. Алим Шариф делал вид, что не замечал этого. Он сам ничего не закупал — вместо этого он пошел в то место, где когда-то давно была вербовочная контора Хекматьяра. Сейчас там было что-то вроде харчевни, недорогой — а он был голоден. Сам не зная почему, он всегда заходил пообедать в это место.
Заказал он, как всегда, плов и лаваш с мясом, дорогие, очень дорогие блюда, в детстве они совсем не видели мяса, потом пришли шурави, и мясо появилось, но его было немного. Теперь он был караванщиком и одновременно пакистанским разведчиком и мог кушать мясо хоть каждый день. Чтобы запить, он попросил бутылку обычной кока-колы. Все здесь было привычно — низкий потолок, мухи, заунывная мелодия из дешевого магнитофона, и когда ему принесли заказанное, с аппетитом принялся за еду. Ложкой, он всегда ел ложкой, носил ее с собой — приучили шурави, которые не ели руками.
Так как он сидел спиной к стене и лицом ко входу, то и нового посетителя он заметил сразу. Посетитель был одет в недорогой, синий с белым, китайский спортивный костюм — дешевые китайские вещи здесь носили все больше и больше людей, у него не было ни оружия, ни рации, ничего — только небольшая сумка. Ходить так по городу было опасно — могли ограбить и убить.
Это был бригадир Фахим.
Бригадир Фахим, ставший одним из руководителей пакистанской разведки, был тем, кто «открыл» Алима Шарифа, и поэтому благоволил ему. Только поэтому его направили на станцию в Кандагар, в один из приоритетных для ИСИ городов, и направили оперативным, а не техническим работником. Алим догадывался, что бригадир Фахим был основным адресатом заработанных им денег в Равалпинди.
Бригадир Фахим подошел к нему, присел.
— Разрешите?
В ответ Алим крикнул:
— Эй, бача! Принеси моему другу то же, что и мне!
Бача — афганский пацан, из беженцев, уже новое поколение, афганцы, не знающие Афганистана, родины, родившиеся здесь и как-то устроившиеся — понесся на кухню. Официальным владельцем этой харчевни, конечно же, был пакистанец, афганцам, за редким исключением, оставалась роль наемных работников или рабов, даже такие харчевни открывали на имя пакистанцев.
— Рад тебя видеть, Алим, — сказал негромко бригадир.
— И я рад вас видеть…
— Называй меня только по имени, — мгновенно предупредил бригадир, — мы только старые друзья, меня зовут Ага.
— И я рад тебя видеть, Ага…
Генерал зачем-то оглянулся по сторонам.
— Тобой довольны. Ты хорошо работаешь.
— Слава Аллаху.
Бригадир поморщился:
— Не надо. Какой Аллах? Аллах на небе, а мы здесь, на земле, и нам надо кормить себя и свои семьи. Есть мнение присвоить тебе досрочно полковника и перебросить в Исламабад.
— Мне два месяца назад присвоили звание майора.
— Для хороших людей не жалко. А хочешь — через год будешь начальником станции, если не хочешь в Исламабад?
Принесли еду, бригадир принялся с аппетитом есть.
— Вкусно… — пробормотал он с набитым распаренным рисом ртом. — Давно такого не ел. Простая еда — она самая вкусная. Так как?
— Нет, — отрицательно покачал головой майор.
— Но почему?
— Меня устраивает то, что я делаю здесь. Меня устраивает служить, когда-то я дослужусь до подполковника, а потом и до полковника. Я не хочу в кресло своего начальника, которое я не заслужил, это плохо.
Бригадир продолжал есть. В молчании…
— Странный ты человек, Алим… — сказал он, когда съел свою порцию и обтер ложку куском лепешки. — Я не знаю ни одного человека, кроме тебя, который не согласился бы на то, что я тебе предложил. А ты — отказался.
— Я такой, какой я есть, Ага.
— Хорошо. Тогда окажи одну услугу. Мне. Можешь?
— Могу.
— Тогда доедай. Поговорим по дороге.
* * *— Ты знаешь этого человека?
Они шли по улице, неспешно шли, направляясь к базару. Алим смотрел на фотографию, фотография была плохая.
— Нет.
На фотографии был человек в форме генерала пакистанской армии, Алим его и в самом деле не знал.
— Это Насрулла Бабар, генерал-полковник. Министр внутренних дел. Этот человек пуштун. А ты сам…
— Я тоже пуштун. Но не каждый пуштун — мне брат.
— Хорошо, что ты это понимаешь. Предают только свои. Этот человек отправил караван, восемь дней назад.
— Какой караван?
— Тридцать большегрузных машин. «Мерседесы».
— Такого каравана не было.
— Просто Бабар решил, что нам совсем ни к чему знать о караване. И делиться — тоже ни к чему. Этот караван шел без нас.
— И? Его ограбили?
— А сам как думаешь?
— Где? — вопросом на вопрос ответил Алим.
— В районе Тулькалач.
— Зеленка…
Она самая. Страшная кандагарская зеленка, каждая сотня метров которой отмечена рытвинами от фугасов и остовами сгоревшей советской техники. Теперь эта зеленка жила исключительно грабежом.
— Но получается, мы не отвечаем за этот груз.
— Не отвечаем. Но это шанс, который надо использовать. Генерал Бабар отправлял груз не сам. Его отправляли уважаемые люди, а бригадир дал гарантию, что груз дойдет до места назначения. Он проплатил сколько надо всем по пути следования. Оказалось, что этого недостаточно.
— Всем не заплатишь.
— Это верно. Если мы вызволим груз и вернем его уважаемым людям, они сделают правильные выводы. Выводы о том, кому следует платить в Афганистане, если хочешь, чтобы твой груз дошел до места цел и невредим. И выводы о том, что связи генерала Бабара с пуштунами, о которых он рассказывает всем, кто пожелает его слушать, — не стоят хорошего плевка. Как думаешь, это будут благоприятные для нас выводы?
— Это верно. Если мы вызволим груз и вернем его уважаемым людям, они сделают правильные выводы. Выводы о том, кому следует платить в Афганистане, если хочешь, чтобы твой груз дошел до места цел и невредим. И выводы о том, что связи генерала Бабара с пуштунами, о которых он рассказывает всем, кто пожелает его слушать, — не стоят хорошего плевка. Как думаешь, это будут благоприятные для нас выводы?
— Полагаю, что да, Ага.
— И я тоже так полагаю. Груз взял Джемаль-ака, он находится в Ходжамульке, там стоит его банда. Он торгуется, потому что столько груза ему не нужно. Он не знает, куда его девать, но не может договориться о возврате.
— У него в банде больше ста человек. Ходжамульк — там раньше стояли шурави, есть укрепления, не хуже чем у нас. Нам потребуются люди.
— Люди будут. — Бригадир Фахим передал еще одну фотографию.
— Омар.
— Мохаммад Омару Ахунзада. Ты его знаешь?
— Да, эфенди.
Бригадир никак не отреагировал на уважительное обращение к нему.
— И что ты скажешь про него? Можно ему доверять?
— Нет.
Бригадира Фахима это так удивило, что он остановился посреди улицы.
— Почему? — осторожно спросил он.
— Это фанатик. Безумец.
Бригадир махнул рукой, снова пошел.
— Я-то думал… Они все фанатики. И психи. Фанатик и псих — лучший инструмент в разведке, это как самонаводящаяся торпеда. Спасения нет.
— Вы не поняли, Ага-эфенди. Он фанатичен настолько, что с ним нельзя иметь дело. Он ненормальный, это понимает любой разумный человек, который оказывается рядом с ним. За последние два года я видел немало фанатиков, призывавших к джихаду. Этот — единственный из всех, кто говорил искренне. Если ему дать возможность усилиться — он начнет менять мир, а это плохо.
— Не так уж и плохо. Ты стал консерватором, Алим, не ожидал. Разве коммунисты не хотят изменить весь мир?
— И что получилось? Наша страна разорвана! Сейчас мы наладили — с вашей помощью, Ага-эфенди, — хоть какое-то подобие порядка. Вот я сейчас поведу караван. В караване везут товары, они будут привезены в Кандагар и проданы там. Каждый торговец меняет свои деньги на гарантию того, что по дороге его не ограбят и не убьют. Это хоть какой-то порядок.
— Говори тише, — недовольно сказал бригадир. Алим почувствовал это недовольство и мгновенно замолчал.
— Когда ты пришел к нам — ты был коммунистом… — начал свою речь бригадир, — и это было плохо. Сейчас ты говоришь как офицер пакистанской армии, но в этом тоже нет ничего хорошего, Алим, пусть ты и стал одним из нас. Если мир не изменим мы — его изменят другие так, как сочтут нужным. Твои слова — сами того не желая — подтвердили мне то, что мы делаем правильную ставку. Ты прав, Алим, Афганистану нужен порядок. Порядок под единой властью. И не только Афганистану. На север от вас лежат богатейшие земли, там люди пришли к исламу, но власть остается в руках муртадов и мунафиков. Скажи, Алим, ты можешь назвать меня истинно верующим человеком?
Алим подумал над ответом. Решил сказать правду.
— Боюсь, что нет, Ага-эфенди…
— И это в самом деле так, Алим, я им не являюсь. Джихад для меня лишь инструмент, в то время как для Омара и таких, как он, — он суть и смысл их жизни. И я не намерен лишать их этих заблуждений. К северу от вашей страны лежат богатые, но заброшенные земли. Там нет власти, способной повести за собой людей, русские оттуда ушли, а вместо русских никто не пришел. Да даже если русские придут туда — они ослабли, выдохлись и больше ни на что не способны.
Майор Шариф не стал бы так говорить про шурави — он знал шурави, учился у шурави, воевал с шурави и знал, на что они способны. Пусть и играл он теперь на другой стороне — шурави он уважать не перестал.
Но говорить об этом он тоже не стал. Он просто промолчал.
— Представь себе, Алим. Ты вряд ли сможешь это представить, чтобы это представить, надо жить в большой стране, — но все же представь. Представь себе государство, которое никого и ничего не боится — ни шурави, ни американцев, ни англизов, никого больше. Представь себе государство, в которое входят Пакистан, Афганистан и все то, что русские оставили нам в Азии, бывшие бухарские владения и эмираты. Там есть нефть в Каспии, есть золото, есть уголь. Есть все. Русские оставили там заводы и города — способны ли эти варвары, что там живут, понять, чтооставили там русские? Какую ценность все это имеет? Только представь себе, Алим, там есть страна, в которой население не превышает и двадцати миллионов человек, но живут они на территории, которая больше нынешнего Пакистана. А в нашей стране живет под двести миллионов человек, ты видел, как живут беженцы из твоей страны? Там, в той стране, много земли, уже распаханной — бери и паши ее. Там родится много хлеба — когда в твоем кишлаке, Алим, в том, где ты родился, ели досыта хлеба, скажи мне? Скажи, разве справедливо то, что у двадцати миллионов людей земли больше, чем у двухсот?
— Наверное, нет, — осторожно ответил Алим, отметив, что бригадир говорит громче, чем обычно, и на них уже смотрят.
— И в самом деле, нет, ты прав, Алим. Это несправедливо. У нас есть армия. У нас есть порядок. А скоро у нас будет то, что есть только у самых богатых держав, у самых сильных держав на планете. Никто не посмеет диктовать нам свою волю, Алим. Никто! И тогда мы пойдем вперед. Но мы пойдем вперед не сами — впереди нас пойдут такие люди, как Омар, — жестокие и фанатичные. Они будут умирать за нас — но не они наследуют политую кровью землю, чтобы ее наследовать, нужно учиться в британской школе при посольстве, а не в медресе «Хаккания»!
Бригадир вдруг замолчал, снова остановился, пристально глядя на Алима:
— Ты ничего не понял… — с сожалением констатировал он.
— Я стараюсь вас понять, эфенди, — осторожно ответил Алим.
— Ты пока не сможешь меня понять. Но рано или поздно поймешь. Знаешь, почему ты лучше их? Потому что тебя учили русские, а не полуграмотный мулла. Выходцы из медресе «Хаккания» нам тоже нужны, но такие, как ты, нужны больше. Я учился в британской школе, и это хорошо, потому что британцы создали величайшую империю, какую только видел мир. Ты учился у русских — но и это хорошо, потому что русские тоже создали империю, и значит — у них есть чему поучиться. Ты помнишь русский язык?
— Да, Ага-эфенди.
— Не забывай его. Он тебе еще пригодится, и скорее, чем ты думаешь. Скоро настанут перемены, великие перемены, мой друг. Ты и я — мы будем их причиной.
Бригадир какое-то время помолчал, потом протянул сумку, которую нес на плече.
— Возьми это. В этой сумке то, что ты должен будешь использовать, чтобы вызволить груз у бандитов. Деньги и приказ, которого Омар не посмеет ослушаться. Дай часть денег Омару, он их заслужил.
Алим не стал проверять сумку, вместо этого он задал вопрос, который его беспокоил.
— Что в машинах?
Бригадир Фахим облизал губы.
— Скажем так… это не должно тебя сильно беспокоить.
— Это меня беспокоит. Там есть, к примеру, то, что может взорваться?
— Может. И взорваться, и выстрелить — все может. Поэтому — будь осторожен.
— Кто руководит операцией?
— Ты, кто же еще? — сказал бригадир. — Те деньги, которые там есть, они твои, за исключением того, что ты сочтешь нужным дать Омару и другим людям. Полковник… уже осведомлен о твоем особом задании, ему приказано оказывать тебе полное содействие. Я… дам тебе совет. Когда ты будешь наступать — поставь вперед Омара и его людей, а за ними иди уже сам. Так ты кое-что поймешь, мой друг…
— Но Омар…
— Омар — агент Бабара. И фанатик. Его выдворили из Пакистана, потому что у нас и без него хватает работы. Таких Омаров, как он… найдется достаточно, медресе «Хаккания» работает и сейчас. Если Омар не вернется из этого боя — никто не будет горевать об этом, а я — меньше всего.
Тот же день, вечер Провинция Кандагар, Афганистан
К мулле Мохаммаду Омару пустили не сразу.
Под медресе — особо никем не признанное, но медресе не хватало, потому ходили и сюда — Омар и его люди заняли два небольших здания в пригороде Кандагара, даже не в самом городе, оттуда надо было ехать, это была уже кишлачная зона. Когда-то давно здесь была школа, когда-то давно здесь были учителя, которые пытались учить детей. Они погибали сами — для душманов учителя были смертельными врагами, их предписывалось уничтожать с особой жестокостью, чтобы отбить у других охоту учительствовать или учиться. Потом, когда пришли другие времена, в школьном здании, построенном на деньги шурави, открылось медресе, в котором преподавал Омар, рассказывая Коран и шариат так, как он знал их сам, как его научили ваххабиты в медресе «Хаккания». Поскольку в этом кишлаке не было муллы, его и стали называть мулла. Мулла Омар.
Майор Алим Шариф подъехал к зданию бывшей школы, когда был уже вечер, когда темнело, подъехал на «Тойоте» с пакистанскими номерами, которую сопровождала еще одна «Тойота» с пулеметом «ДШК» в кузове. Вместе с ними было несколько человек — наиболее опытных караванщиков. Над головной «Тойотой» развевался высунувшийся из окна черный флаг — флаг священной войны, джихада, с начертанной на нем шахадой. Майор вышел, огляделся, «Тойота» проехала дальше и остановилась, направив на медресе ствол пулемета. Все было как обычно — нищие, лепящиеся к горным склонам домишки, звенящий на галечном перекате ручей, зеленка рядом с ним, догорающий где-то за горами закат, как будто высвечивающий горы изнутри. Все было как всегда, как и сто лет назад, если не брать здание школы и ржавую тушу БТР с дырой в борту — у переката.