***
Через тридцать минут стюард просунул в приоткрывшуюся дверь двуспального купе завтрак на три персоны, старательно подавляя в себе презрение к «этим янки», которые даже представления не имеют об этикете и требуют черт знает что.
Красавчику Баркеру впервые в жизни было настолько хреново, что он не стал даже настаивать на виски, а сделал глоток вонючего французского пойла прямо из горла. На запах и вкус коньяк был отвратительным, но Баркера чуток отпустило. По крайней мере, он перестал дрожать, а предательская слабость в желудке сменилась относительно здоровой потребностью немедленно заглянуть в клозет. Однако он не решался отойти, опасаясь по возвращении не обнаружить в купе ни Ходулю, ни того, что выглядело как Малыш, но Малышом не являлось.
— Не мнись, братик. Ступай. Куда я от тебя денусь? Да и майор вряд ли так быстро покинет наш тесный дружеский кружок, — подмигнул мнущемуся Красавчику «Малыш Стиви», который теперь (от этого Баркера снова замутило) оказался мадемуазелью Марго. — Иди уже, иди — как там тебя?..
— Томпсон, — выдавил Баркер в ответ на ее кивок (хоть двигалась при этом голова Малыша, Баркеру было куда легче считать, что это она… так у него внутри немного меньше путалось).
— Разве? Мы ведь уже встречались. В Чикаго. Помнишь? Ты — Генри Баркер. Тот самый, за кого в Штатах обещают джек-пот. Как жаль, что мне сейчас недосуг радовать дядюшку Сэма добрыми новостями.
— Зови хоть эрцгерцогом Фердинандом, только ответь: жив ли Малыш? Или…
— Что — или? — продолжала издеваться мамзель, скалясь в лицо Красавчику баркеровской широкой улыбкой. — Или-или-или… Или жив, или мертв. Или тут, или там. Или вист, или пас… Или пан, или пропал. Или в ловушку попал? Ладно, братик. Я скажу тебе, какой может случиться у нас с тобой «или»… Или ты сам уже догадался? Или нет? Ах милый, милый мой Генри — охотник за бабочками… На! Лови! Она же тебе тоже нужна? Лови! Или кишка тонка?
Сидящий перед Красавчиком «Малыш» дернул за тонкий шнур, распустил узел и сорвал с тощей кадыкастой шеи амулет. Бабочка закачалась туда-сюда прямо перед вспотевшим от напряжения носом Баркера. Красавчик невольно сравнил кулон с изображением — тем, что он видел в Чикаго. Абсолютная точность… Он перевел взгляд на то, что выглядело как Стиви, чтобы сказать ему что-нибудь смачное, обидное, но с ужасом обнаружил, что Стиви скривился лицом, будто гуттаперчевый, потом сморщился, расплавился… Начали проступать чужие, грубые и резкие, словно волчьи, черты. Но тут он… она… оно снова намотало на себя шнурок, и через секунду перед Генри Джи Баркером сидел Генри Джи Баркер и очаровательно облизывал языком верхнюю губу.
— Давно пора подровнять усы, Генри, — пробасила Марго и деловито начала крючок за крючком расстегивать гульфик пижамных штанов. — Прости. Но все это время меня терзало любопытство, как ты можешь такими толстыми пальцами справляться с такими крошечными крючочками…
— Черт… черт… — Баркер сделал приличный глоток, поставил бутылку на стол и зажмурился, чтобы не видеть того, что произойдет дальше. Почему он не вслушался в то, что пытался вдолбить ему Капрал? Почему он не переспросил про «видения» и «иллюзии»? Догадывайся он тогда хотя бы на четверть, на что похожи эти «иллюзии», он бы драпал от масонов до самой мексиканской границы, прихватив с собой Малыша и наплевав на премиальные. Теперь же ему…
— …Теперь тебе выбирать не приходится, мы словно ниточка с иголочкой. Куда ты, туда и я… — пропела, словно прочитав его мысли, мамзель.
Красавчик приоткрыл один глаз. Обнаружил себя, сидящего нога на ногу строго напротив. Еле подавил стон. Потом незаметно перевел глаза на свой живот, не на свой, который находился сразу внизу, если опустить подбородок, а на тот… другой. К огромному облегчению Баркера, все крючки были на месте. «Да. Побриться не мешало бы», — мелькнула вдруг мысль. А за ней вторая: «Толстуха, пожалуй, права… Я неплохо смотрюсь со стороны». Ну а третьей поразительной мыслью было то, что, возможно, он сумеет со всем этим свыкнуться, раз уж его перестало трясти и он в состоянии разглядывать собственную трехдневную щетину на лице у расстрелянной два года назад немецкой шпионки.
— Что хочешь за Малыша? — спросил Баркер сам себя. Точнее, со стороны это смотрелось именно таким образом. И если бы в купе случайно заглянул кто-нибудь посторонний (например, та самая английская пожилая леди, что именно в этот момент прогуливалась по коридору с корзиной для вязания), он бы несказанно удивился.
— Хочу? — Марго сверкнула баркеровским жемчужным оскалом. Покосилась на внешне равнодушного Артура и пожала томно плечами. Странно было наблюдать этот нарочито-женский жест у крупного, заросшего щетиной мужчины. — Я хочу получить ма-а‑аленькую Гусеничку. Только ее. И очень быстро. Пока никто другой не дотянулся до нее своими жадными ручками. Ты все же глуп, братик… Подставился. Я бы вполне удовольствовалась твоими записями, раздобыла бы милую безделушку сама, но ты утратил мое доверие. Хочу Гусеницу. Чем скорее, тем лучше. Иначе наш с тобой маленький Стиви будет страдать! Так страдать, что электрический стул покажется ему «Мулен Ружем»!
— Ах ты… — Баркер запнулся. Он был парнем тертым и понимал, когда лучше не спорить, но соглашаться. — Лады. Сколько у меня есть времени?
— Скажи спасибо, что я не истеричная морфинистка, а женщина, способная мыслить логично. Поэтому даю срок до марта. В марте остановишься в Пера-паласе. Я сама тебя разыщу.
— Будет тебе Гусеница… Подавись. Но если хоть волос упадет с головы Малыша, я тебе руки в задницу…
— Тс-с‑с, милый. Не забывай, что это твоя же задница! И не пугай меня. Когда я боюсь, становлюсь непредсказуемой. Майор подтвердит. — Она послала Баркеру воздушный поцелуй образца «Красавчик Баркер целует Красавчика Баркера». — Ну, джентльмены, вам найдется о чем посплетничать. Я же иду переодеваться в женское. Милый Генри, твой м‑м‑м… организм очарователен, однако я привыкла некоторые вещи делать сидя. Милый Артур, я тепло вспоминала о тебе все эти годы. До встречи. О’ревуар.
Звук «баркеровских» тяжелых шагов приглушали ковровые дорожки, но все равно было еще долго слышно, как она неловко переставляет большие мускулистые ноги и с трудом держит равновесие.
***
— Мне жаль… — обронил Артур. — Следовало пристрелить ее еще десять лет назад. За то, что она обвела меня вокруг пальца, сломала мне всю жизнь и к тому же выставила совершеннейшим идиотом. Но я солдат, а не убийца. А она все же… женщина. Мне жаль. Баркер, вам придется отдать ей то, что она просит.
Уинсли взял со стола бутылку и сделал глоток. Самым верным, самым разумным, правильным и честным сейчас было бы встать и уйти. Может быть, домучить наконец-то модный романчик мистера Моэма или написать Сесилии. Когда экспресс наконец-то прибудет в Константинополь, спокойно добраться до гостиницы, выспаться, помыться, переодеться и наутро отправиться в генштаб. Потом найти менялу, забрать у него Божью Коровку… и дальше в Россию, а потом обратно, и дальше в Галлиполи за ребятами… И дальше. И дальше… Слишком много у него дел, чтобы помнить о нелепой сегодняшней истории. Вместе с этим взъерошенным янки, его братом и Марго… Марго… Артуру не хотелось вспоминать о бурном, скоротечном и стыдном романе, который случился у них здесь же в Константинополе, страшно подумать, одиннадцать лет тому назад. Марго тогда бесцеремонно им воспользовалась… настолько бесцеремонно и грубо, что Артур на какое-то время даже решил, что стал женоненавистником. Если бы не он, разве удалось бы ей заполучить злополучную Бабочку?
Лживая, подлая… бесстыжая Маргарита Зелле, называющая себя Мата Хари… Он влюбился в нее, едва увидел ее лицо — нестерпимо прекрасное, нервное, с капризным тонким изгибом пухлого рта.
«Для вас я Марго, мой мальчик». Когда кто-то, кажется Стивен Райли, их представил друг другу, она курила пахитоску, жадно глотая сладкий дым. Марго была одета в шелковые бирюзовые шальвары и прозрачное болеро, расшитое золотыми монетками. Монетки звенели при каждом ее жесте. Артур смотрел, как лениво она танцует, разглядывал капельки пота на ее шее, слышал запах ее духов и боялся, что, когда музыка закончится и она исчезнет, ему нечем станет дышать.
«Проводите меня, милый Артур», — она отыскала его в толпе поклонников. Коснулась рукава его взятого напрокат фрака пальцами с длинными, покрытыми золотом ногтями. «Будто жар-птица», — зажмурился Артур от невероятной, невозможной надежды. И потом еще целую неделю с благоговейным изумлением трогал на груди ранки, оставленные позолоченными коготками. Еще через неделю, она, спускаясь со сцены, безразлично приняла от него букет и отвернулась, чтобы продолжить кокетливую беседу с французским послом — низкорослым щуплым бородачом, от которого за версту несло табаком и пачулями.
А ведь Артур просто обязан был заподозрить, что интерес к нему не случаен. С детства воспитанный в осторожности и недоверии ко всем, кроме членов ордена, он в каждом новом знакомом в первую очередь должен был предполагать разведчика, охотника за вещами и информацией и лгуна… и лишь потом, после многолетних проверок, возможно позволить себе немного дружеского доверия. Очень немного. Но она вскружила ему голову. Свела его с ума. Она заставила его поверить ей и… открыть каждую свою тайну, рассказать о всяком сомнении, поделиться неуверенностью и страхами… Она худыми пальцами с золотыми коготками выцарапала его из его чопорной скрытности, как улитку из домика. И ам… съела.
А как виртуозно она лгала! Как безутешно рыдала, как робко отдавалась, как потом засыпала в его объятьях, уткнувшись острым маленьким носиком в его подмышку… Искренняя, нежная, слабая… Как великолепно она разыграла спектакль с французом. И когда Артур почти умирал от ревности и отчаяния, она подослала к нему своего слугу с письмом, в котором каждая буква, каждый пробел между слов сочились ложью. Тогда она была уже настолько уверена в победе, что даже не сочла нужным выглядеть убедительно. Тщательно разыгранный первый акт завершили фарсом. Вспоминая короткую беседу с Мустафой и ту злополучную записку, Артур до сих пор злился. Как? Ну как он не разглядел подделки, если даже запятые в письме дразнили его задорно загнутыми хвостиками?
«Поверьте, сэр. Мадам Маргарит любит вас и только вас… Лишь страх за вашу жизнь заставляет ее держаться холодно. Она умоляет вас уехать…» — Мустафа передал Артуру маленький конверт, от которого пахло ее духами. Корица, лаванда и немного лимонной цедры.
Всю ночь Артур читал и перечитывал написанные рваным почерком и не менее рваными фразами строки. Что ж. Ей вполне было под силу сочинять пошлые авантюрные романы. Тем более что благодарный читатель всегда рад обманываться. «Милый Артур… Не могу сказать вам всего… Но до встречи с вами я совершила столько ошибок. Теперь жизнь, моя судьба… они не принадлежат мне. Всякий, кого я люблю, — мишень. Знаю, что рву ваше сердце, но поверьте… мое кровоточит не меньше. Милый Артур, как жить мне вдали от вас? Стоит ли жить? Французская разведка, о которой я слишком много… За мной постоянная слежка… Нет! Не читайте! Я и так сказала больше, чем могла. Любовь моя, если бы можно было все изменить, стать другой, чтобы никто… никогда не смог меня отыскать. О! Мы бы уехали в маленькую теплую страну, купили бы домик возле океана, я родила бы вам дочь… Прощайте навсегда!»
Он ворвался к ней ранним утром. Она лежала на огромной кровати, накрывшись с головой пледом. Такая пошло-беспомощная, что Сара Бернар зашлась бы гомерическим хохотом при виде этой сцены.
— Марго!
— Артур! Зачем? Зачем вы… Зачем ты пришел? Не мучай меня… — прошептала она. Маленькая босая нога высунулась из-под пледа наружу. Марго пошевелила пальчиками. И это показалось Артуру совершенно уже нестерпимым. Хотя ровно после этого эпизода всякий уважающий себя режиссер гнал бы актрису вон из театра с криком «Не верю!!!».
— Мы уезжаем отсюда. Никто никогда тебя… нас не найдет! — Артур лихорадочно шарил в кармане, нащупывая шелковый футляр с металлической Бабочкой.
— Я так хотела умереть. Что? Что это…
— Это — спасение! — Артур надел на ее тонкую шею амулет.
Она так робко, так изящно подставляла голову. И так страстно отвечала потом на его поцелуи. И так очаровательно теряла чувства, увидев в зеркале свое «новое» отражение. «Для начала будет проще, если ты скопируешь меня», — посоветовал Артур. Хотя видеть, как любимая женщина на глазах превращается в твою точную копию, не доставило Артуру удовольствия.
— Жди на площади Султанахмет, возле стены… Буду где-то через час. Вот адрес и ключ. Пусть Мустафа немедленно привезет мне мои вещи… Надо было захватить их сразу, но я боялся. Так страшно было не успеть. А теперь езжай, езжай же! — Он все же не смог поцеловать ее на прощанье, хотя она смешно подставила ему его же губы.
Кстати, отсутствие прощального поцелуя хотя бы не превратило фарс в водевиль, что позже хоть как-то утешало Артура. Разумеется, когда он через три часа, правдами и неправдами уговорив беллбоя дать ему какие-нибудь лохмотья, добрался до Султанахмета, там никто не ждал. Артур еще долго искал бы объяснения случившемуся, но, к счастью, Марго оказалась достаточно великодушной. В его гостинице она оставила ему немного его же денег, смену белья, пару сорочек и записку: «Спасибо, дружочек! Обещаю ничего руками не трогать и бриться безопасной бритвой не реже чем раз в двое суток».
Артур печально усмехнулся. Прошло уже столько лет, а он все еще не забыл, какой предательски неустойчивой стала вдруг земля и как она стремительно выскальзывала из-под ног. И кислый вкус подушки, уголок которой он грыз, чтобы не кричать от отчаяния. И пьяную, дымную, крикливую ночь, что он провел в каком-то борделе, куда его затащил кстати подвернувшийся Райли. И как он, совсем, как выяснилось, маленький и глупый, потом еще долго хранил ее портрет, содранный с афишной тумбы в Пера. И надеялся, что она вернется.
Марго… Вряд ли через неделю она вспомнит, что встретила его сегодня в поезде. Она всегда жила слишком жадно, торопливо и широко, чтобы захламлять свою память мелочами вроде недолгого любовника. А оброненная ею фраза — всего лишь реплика перед уходом со сцены в очередном акте старой постановки. «Примадонна поворачивается к статисту, внезапно замечает его и произносит: «Не гасите свечи. Я вернусь». Статист кланяется».
***
— Эй, Ходуля, а теперь назови мне хотя бы одну причину, по которой я не должен сейчас тебя прихлопнуть? И почему я вдруг должен взять и поверить в то, что ты не сдашь меня местным копам или английским дружкам, целующим козлов в волосатые задницы? Или в то, что вы с этой, — Баркер грязно выругался, — не заодно?
Артур пожал плечами.
— На все ваша воля. — Артур протянул Красавчику бутылку. — Но мне кажется, вы меня не убьете, Генри. Вы неплохой человек, к тому же я вам все-таки помог. И готов помочь еще немного. У вас ведь остались вопросы? Спрашивайте. Однако не обессудьте, если что-то я не захочу или не смогу вам рассказать.
Услышав, как Баркер обиженно крякнул, Артур сделал грустную мину, мол, увы, «чем богаты», и ободряюще улыбнулся. Артур сам точно не понимал, чем ему нравился этот неотесанный грубый янки, и уж вовсе не находил объяснения тому, что до сих пор еще здесь и предлагает обыкновенному чикагскому гангстеру то, за что многие секретные службы готовы платить неплохие деньги. Подозрения в том, что его самого мучает жгучий интерес — что же, кроме Бабочки и Гусеницы, разыскивают американские Охотники, Артур с негодованием отверг. Пожалуй… Артур повертел это предположение в голове и так, и сяк… Мысленно представил себе его (предположение) в виде печально улыбающегося кота, взглянул на него сперва саркастично, потом с обреченностью человека чести, потом не без самолюбования…
Да. Пожалуй, Артур просто решил помочь попавшему в крепкий переплет бедолаге, которого обвели вокруг пальца, выставили посреди поля гигантской мишенью, вынудили выполнять задание невероятной, на грани человеческих возможностей, сложности и, по сути, обрекли на… Здесь Артур на секунду задумался, заставил кота пройтись на задних лапах и перекувыркнуться в воздухе, но нет, никаких сомнений быть не могло — и обрекли на смерть.
— Ты ведь во всех этих фокусах шаришь, да? — Красавчик сглотнул. — Скажи, что они делают? Про Бабочку я уже сообразил. А остальные? Скажи, Ходуля, чего мне еще ждать… Гусеница, к примеру? На кой ей сдалась эта Гусеница? А?
— Гусеница… — Артур поморщился, вспомнив, где и когда он последний раз слышал про этот предмет. — Как бы поточнее? Это копилка времени… Предлагает владельцу молодость взамен на жизнь. Хочешь стать моложе на год — пожалуйста. И ровно год спишут с твоего личного счета в депозитарии госпожи Смерти… Эти уже безымянные годы будут Гусеницей тщательно заморожены. А теперь туш! Раз в полсотни лет Гусеница возвращает все накопленное одним махом. Тот, кому повезет, срывает банк. Понимаете, Баркер? Если пользоваться этой Вещью осторожно и с умом, то получаешь бессмертие. Или долгую… очень долгую жизнь.
Баркер икнул и с огорчением потряс пустой бутылкой. Ему сейчас не помешало бы подкрепиться.
— Боже! Генри! — расхохотался Артур, поймав жадный, какой-то даже затравленно-жадный взгляд Красавчика. — Не вздумайте! Понятия не имею, кто сейчас владелец Гусеницы, но с такими вещами добровольно не расстаются. А насильно отобранную — ее можно разве что как заколку для галстука использовать. Вам нужна заколка для галстука стоимостью в жизнь вашего брата Стивена?
— Да я бы и так не стал бы! Еще связываться! Тьфу! Бес попутал! Тьфу! — пришел в себя Баркер и разозлился не на шутку. — Бессмертие! Вот чертовы финтифлюшки…