Ее зерна упали в благодатную, удобренную идеями богоизбранничества и колониализма почву. Задолго до Дарвина, в 1798 г., Томас Мальтус[247] издал свой «Опыт о законах народонаселения» (он и по сей день — настольная книга апологетов «золотого миллиарда»), где предрекал в будущем так называемую Мальтузианскую катастрофу, когда, грубо говоря, людей разведется столько, что корма для всех не хватит, и тогда бесчисленные полчища нищих, голодных и цветных ринутся на приступ цитадели, где засядет гордое и сытое белое меньшинство. «Человек, пришедший в уже занятый мир, если родители не в состоянии прокормить его или если общество не в состоянии воспользоваться его трудом, не имеет ни малейшего права требовать какого бы то ни было пропитания, и в действительности он лишний на Земле, — писал Мальтус. — На великом жизненном пиру для него нет места. Природа повелевает ему удалиться и не замедлит сама привести в исполнение свой приговор, если он не найдет сочувствия нескольких участников пира. Но если они потеснятся, чтобы дать ему место, вскоре появятся новые, требуя для себя той же милости. Весть о том, что пища есть для каждого приходящего, наполнит зал многочисленными просителями. Порядок и гармония праздника нарушатся, изобилие, которое господствовало прежде, сменится недостатком, и радость приглашенных будет уничтожена зрелищем нищеты и скудости, свирепствующих во всех концах зала, и назойливыми криками тех, кто по справедливости возмущен, не находя пропитания, на которое они рассчитывали». Вот так вот. Иными словами, как в присказке, на чужой каравай рот не развевай, вот она, квинтэссенция главной идеи Мальтуса. Пожалуй, не стоит акцентировать ваше внимание на том, как подобный подход согласовывался с провозглашенными в Вестминстере принципами предопределенности. Кстати, забыл сообщить: Томас Мальтус был священником…
Вне сомнений, Чарльз Дарвин был хорошо знаком с теориями Мальтуса, во многом даже соглашался с ними, при этом, правда, предлагая делать поправку на человечность (все же не все люди — животные) и на хваленую изобретательность человека. Мол, даже если предсказанное Мальтусом перенаселение конкретно прижмет, лучшие умы человечества что-нибудь да придумают, фермы в океане там, модифицированные на генном уровне продукты, гидропонику или, скажем, СПИД. При этом и Дарвин отмечал, что, возможно, «уже через несколько сотен лет цивилизованные расы целиком вытеснят или уничтожат все варварские расы в мире».
6.4. Выживают сильнейшие…
Как бы там ни было, социал-дарвинизм был принят на вооружение, это и понятно: по мере расширения сфер влияния правящей верхушке Британской империи требовалось обновлять идеологические концепции. А социал-дарвинизм и английский пуританский патриотизм с креном в ветхозаветный расизм подошли друг другу, как две половинки одной фотографии из шпионского романа, породив доктрину расового превосходства, которую британцы вполне могли использовать вместо герба. Интересно, что одним из самых ярких выразителей идей социал-дарвинизма называют Герберта Спенсера,[248] автора постулата «выживают сильнейшие». Спенсер основал так называемую органическую школу в социологии, в которой общества рассматривались как некие своеобразные живые организмы. Он же считается одним из главных идеологов либерализма,[249] экономической теории и агрессивной идеологии одновременно, которая отвергала и регуляторные функции государства, и какое бы там ни было влияние церкви. Ну и прочую аналогичную лабуду, поскольку либеральное общество в идеале представлялось как некая общность свободных индивидов, каждый из которых волен делать, что заблагорассудится, в рамках собственноручно принятых самым открытым и демократичным путем законов.
То есть, иными словами, перенося действие из абстракций на нашу рыхлую постсоветскую почву, хочешь — иди учись, если, конечно, средства позволяют, хочешь — гуляй и пей, протрынькивая мамкину хрущевку в спальном районе или дедов надел земли, полученный при распаевании колхозных угодий, никто и слова не скажет, как-никак, свободный индивид, а то и вовсе автохтон. Здесь я, конечно, умышленно сгущаю краски, но лишь затем, чтобы дать понять, какую угрозу привившийся в Англии либерализм представлял для ее далеких и близких соседей, где организмы-общества (по Спенсеру) были сословными, а мануфактурные производства находились в зачаточных состояниях. Где сельское хозяйство носило патриархальный характер, а влияние веры (православия, ислама или даже католичества) было еще велико. Для них британский либерализм означал смуты и гражданские потрясения, экономическую разруху и унизительную зависимость от иностранных капиталов — словом, все то, что в свое время очень четко подметил и перечислил В. Ленин: «невиданное разорение, нищету, голодную смерть, одичание, проституцию, сифилис».[250] В XVI в. англичане не раз использовали оспу, чтобы бескровно уничтожать многие тысячи аборигенов. Можно сказать, британский либерализм был одной из ее разновидностей.
6.5. Мы строили-строили и вот, наконец, построили…
По мере организации мироустройства по-британски, при котором, словами пионера германского колониализма Карла Петерса,[251]«многие сотни тысяч людей в Англии могли наслаждаться досугом, потому что на них работали многие миллионы представителей чужих рас», идеи расового превосходства, внедренные социал-дарвинистами, были подхвачены и другими представителями британской элиты. О мире как джунглях, где «выживает сильнейший», тот, у кого «сердце викинга», а в придачу и ружьишко с хорошими оптикой и боем, заговорили и английские поэты, вроде Редьярда Киплинга[252] и Эда Янга, упивавшегося «ветхозаветной силой единственного избранного народа».[253] Писатели и даже священники, представляете? «Мир — это шатер для истинных властителей», — провозглашал Мартин Таппер.[254]«Китай, Япония, Африка и Южная Америка вскоре должны достаться всепобеждающим англосаксам», — предрекал путешественник и литератор Чарльз Дилк.[255]«И вот туземцы Северной Америки, Австралии и Новой Зеландии исчезают перед лицом завоевателей всего — англосаксов. Так прочь с дороги, которую проложил Господь», — вещал проповедник-конгрегационалист Джозия Стронг,[256] секретарь Евангелического союза США и председатель Лиги за социальную службу.
Чего уж требовать после вышеперечисленного от профессиональных колониальных чиновников, им ведь по роду службы полагалось не отставать. Они и не отставали. Альфред Милнер искренне восхищался британской расой, которая «создала империю и единственной способна сохранить ее», Сесил Родс[257] вообще ратовал за мировое господство нордической расы, заявляя, будто этого желает сам Господь. Ну а раз Он Сам такого желает, то какие у кого возражения? И, кстати, если уж на то пошло, давайте отметим и такой момент. Разглагольствуя о том, что Британия должна завладеть «каждым куском свободной плодородной земли», Родс не уставал повторять: «Если вы не хотите гражданской войны, вы должны стать империалистами». Почему? Ответ на этот вопрос можно найти у английского экономиста XIX столетия Джона Гобсона,[258] который писал: «Господствующее государство использует свои провинции, колонии и зависимые страны для обогащения своего правящего класса и для подкупа своих низших классов, чтобы они оставались спокойными». И английские низы именно такими и оставались, спокойными и дисциплинированными. Лишенные избирательных прав вплоть до 1920 г., они не просто довольствовались правлением трех сотен аристократических семей, поставлявших человеческий материал для парламента и министерских кабинетов, но еще и боготворили правящую верхушку, называя «нашими лучшими» («our betters»)! Что, к слову, считалось главным залогом английского процветания и успеха.[259] Ну что же, отдадим должное английской правящей элите: отламывая от колониального пирога, она не забывала и о низах. Ну а чтобы почувствовать себя настоящим «белым сахибом», представителям этих самых низов предлагалось отправляться в колонии, где было полно представителей множества низших рас, которые прямо-таки нуждались в управлении. Что английские низы с ними и делали, причем с энтузиазмом.
Кто бы сомневался, после всего перечисленного выше, что именно в Британии родилась евгеника,[260] квинтэссенция социал-дарвинистских теорий, наука, призванная слегка подправить несовершенного человека путем селекции представителей высших рас с одновременным устранением от процесса репродукции всевозможных разнообразных уродов. Ну а там уже и до насильственной стерилизации «неполноценных», и до масштабных программ эвтаназии «больных», и до «окончательного решения еврейского и прочих вопросов» было — рукой подать. «Слабые нации мира неизбежно должны уступить дорогу более благородным вариететам человечества», — провозглашал «отец-основатель» евгеники сэр Фрэнсис Гальтон.[261]«История показывает, что существует один путь, при котором возможно возникновение высокоразвитой цивилизации, — это борьба расы против расы и выживание расы более одаренной в физическом и духовном отношениях», — твердил его последователь Карл Пирсон.[262] Ну а британского социал-дарвиниста Хьюстона Стюарта Чемберлена[263] сам Геббельс назвал «отцом нашего духа» и «пионером» нацизма.
Кстати, Арнольд Тойнби[264] отмечал презрительное отношение представителей «нордической» расы господ к «романцам», которых они полагали «весьма сомнительной категорией белых людей». Это тем более интересно, поскольку речь-то о французах, колониальную империю которых германские нацисты полагали чем-то вроде недоразумения. Или ошибки природы, если хотите. Между тем именно Франция стала первой мишенью своей соседки Англии.
Глава 7. Через тернии к звездам
Уинстон Черчилль, принимавший участие сразу в двух мировых войнах, причем не каким-нибудь там занюханным фельдфебелем, а на самых ответственных постах, называл Семилетнюю войну в Европе Первой мировой и, по-своему, был абсолютно прав. При этом, правда, Черчилль предпочитал не распространяться о роли, игравшейся в ходе конфликта Британией, а ведь она была весьма примечательна. Еще бы, ведь Британия в этой войне делала то, что позже вошло у нее в скверную привычку. Подпитывала бушующий на континенте конфликт деньгами, и, пока противоборствующие стороны драли друг дружке чубы, преспокойно собирала в корзинку заморские колонии. Их варварская эксплуатация с лихвой окупала затраты. Кроме того, у Англии появился свой банк, субсидировавший любые «благие» начинания правительства под проценты. Прямым следствием крупных британских субсидий противоборствующим лагерям стал стремительный рост могущества института так называемых придворных факторов — европейских финансистов, кровно заинтересованных в том, чтобы английские вливания «масла в огонь» не прекращались.
7.1. На пути ко владычеству на морях
Итак, во второй половине XVIII в. Англия превратилась в ведущую мировую державу, процветавшую главным образом за счет безжалостной эксплуатации колоний, хотя и эксплуатацию собственно английского населения я бы не спешил сбрасывать со счетов. Английская промышленность не знала равных, но ее поразительные успехи стоили дорого. Британские пролетарии вкалывали в адовых условиях за нищенские зарплаты, позволявшие еле сводить концы с концами, по 16 часов в день, и ни о каком привычном сегодня для них соцпакете и речи, естественно, не шло. Широко применялся и детский труд, детям, понятно, платили гораздо меньше. Да, флот Ее или Его Величества господствовал на морях, только вот под гордыми вымпелами картина была диаметрально иной, и жизнь рядового матроса мало отличалась от той, что некогда вели гребцы венецианских галер. Слов нет, британские моряки служили по контракту (как правило, приложив смоченный чернилами палец), но сути дела это обстоятельство не меняло. Экипажи сплошь и рядом пополнялись несчастными, которых специальные флотские патрули ловили на улицах портовых городов, чтобы силком притащить на корабль. Жизнь контрактника не стоила ломаного гроша, порой, толком не успев удивиться, он оказывался висящим на рее — наказания были драконовыми, мало-мальское неповиновение каралось смертью. Как я уже упоминал, всеобщее избирательное право пришло в Британию лишь в 1920-х, так что… Недаром известный немецкий историк Манфред Мессершмидт, говоря об английской демократии и гуманности, утверждал, что она определяется «крупнейшей аристократической и военной организацией, какую только знает мир, а именно — Британской империей».[265] Империей, которой, добавлю от себя, заправлял фунт стерлингов и, следовательно, финансовые воротилы.
Конечно, у Англии еще были конкуренты, но им от англичан в XVIII столетии регулярно перепадало, причем с самой зари века. Начало процессу было положено еще в 1702–1713 гг., в ходе так называемой Войны за испанское наследство, которая стала самым настоящим геополитическим межконтинентальным конфликтом, принимая в учет, что боевые действия велись и в Америке, и в Европе. Поводом для начала войны стала смерть испанского короля Карлоса II Околдованного (1661–1700) из династии Габсбургов, правнука того самого Филиппа II, которому британцы времен королевы Елизаветы основательно намылили шею вместе с его Непобедимой армадой. В царствование Карлоса Испания переживала закат, ставший неотвратимым после внезапной смерти сводного брата, чрезвычайно болезненного монарха, доблестного дона Хуана Австрийского,[266] которого историки по традиции зовут Младшим, чтобы не путать с его предшественником, доном Хуаном, победителем турок при Лепанто. Ага, тем самым, что лелеял честолюбивые планы женитьбы на Марии Стюарт и последующего вторжения в Англию. Дон Хуан Младший, такой же королевский бастард, фактически исполнял при Карлосе Околдованном обязанности короля, сражаясь за интересы короны то на море, то на суше, пока его не унесла неизвестная болезнь, столь же смертоносная, что уложила в могилу его знаменитого предшественника! Поскольку последний испанский Габсбург Карлос, скончавшийся чуть позже своего брата-бастарда, так и не оставил наследников, соседи кинулись на его бесхозные владения, как стая волков на старого и больного лося. По завещанию Карлоса трон отошел его внучатому племяннику, герцогу Филиппу Анжуйскому, внуку французского короля Людовика XIV. Англичан это категорически не устроило, как и их союзников, голландцев и австрийцев.
Началась война, продлившаяся целое десятилетие и окончившаяся тяжелым поражением Франции и Испании. Первая, получив по носу, обязалась прекратить поддержку католиков Стюартов и признала английскую королеву Анну. Испания же недосчиталась многих своих заокеанских владений. Британия, напротив, по условиям Утрехтского мира, заключенного в финале войны за Испанское наследство, обеспечила себе гегемонию на море, а заодно и вожделенную монополию в работорговле, став крупнейшим поставщиком живого товара в обе Америки. И это было только начало.
В середине ХVIII столетия грянула новая война за наследство, только теперь уже за австрийское (1741–1748). И снова французы вместе с испанцами сражались и в Европе, и в Новом Свете против англичан, выступивших на стороне австрийской принцессы Марии-Терезии, только теперь союзниками Туманного Альбиона зачем-то стали еще и русские, положив начало нашей «славной» традиции работать у Британии пушечным мясом, доведенной до абсолюта в ходе Первой мировой войны. И опять испанцам с французами досталось на орехи, причем в колониях еще больше, чем в Европе. Если раньше испанские военные корабли еще хоть как-то боролись с потоками английской контрабанды, то после конфликта Британия расставила все точки над «i». Взяла под контроль морские коммуникации, заодно выдворив французов из значительной части их канадских владений.
7.2. Война «трёх баб»
И все же окончательный крах Франции как морской державы состоялся чуть позже, в ходе войны, которую принято называть Семилетней (1756–1763). Уинстон Черчилль даже именовал ее Первой мировой, поскольку кровь лилась как в Старом, так и в Новом Свете, в странах Карибского бассейна, в Индии и на Филиппинах. Война, собственно, и началась-то, по большому счету, не в Европе. Первые выстрелы загремели на Северо-Американском континенте, где англичане и французы уже несколько лет палили друг в друга. И только потом перенеслась в Европу, где британским дипломатам, которые никогда не жалели средств, поскольку те у них всегда окупались, удалось выставить лишь одного солдата, но какого — самого прусского короля Фридриха Великого, искушенного, как порой пишут историки, «английским золотом» и английскими, опять же, обещаниями удержать от вступления в конфликт Россию.