– Женя, пошли в поликлинику! Пусть там врач посмотрит, назначит лечение.
Это была моя ошибка. Гришин, правда, возражать не стал:
– Ну ладно, пошли!
Отыскали ближайшую поликлинику, зашли к главврачу. Я представился и объяснил, что вот-де олимпийский чемпион и у него такая-то травма. Гришина направили к хирургу-женщине. Она положила Женю на кушетку, начала щупать, велела «спустить трусики». А Гришин – он же с характером, железный человек – смотрю, у него глаза нехорошо засверкали, скулы задвигались. Словом, пронзил меня взглядом, когда хирург к нему полезла. Она ему выписала какую-то болтушку. Но когда мы вышли, Гришин сердито выговорил:
– Учти, это в последний раз! Есть ты! Тебе я доверяю. И ни к каким врачам меня больше не води. Лечи сам!
Это было первое ЧП и одновременно очередной урок. Я, конечно, поставил в известность руководство. И в принципе все завершилось благополучно. Но гришинская отповедь запомнилась крепко-накрепко. А далее он больше никого из докторов, кроме меня, не признавал…
– Да, непростой и хлопотной оказалась ваша работа в сборной конькобежцев. Все-таки более 12 лет. Да и в коллективе, где кого ни возьми – «звезда» и личность. Не устали за столь долгий срок друг от друга?
– Нет. Там сложилась комфортная обстановка. А главное – я чувствовал свою востребованность. Единственное «но» – бесконечные разъезды: Москва – Иркутск, Москва – Свердловск, Москва – Челябинск…
– А за границу когда впервые выехали?
– В 1958-м. В Финляндию, на первенство мира. По дороге сначала заехали в Швецию, на чемпионат Европы, где нам не повезло. Искусственных катков тогда не было. А тут грянула непредвиденная оттепель. Организаторам чудом удалось сохранить лед. Но наши ребята попали в 3-ю, заключительную группу. И бежали по расквашенным дорожкам. Тем не менее, выступили хорошо. И в Эскильстуне (Швеция), и в Хельсинки (Финляндия). Как раз тогда Гончаренко дубль сделал – последний раз стал чемпионом мира и Европы. После чего с двумя лавровыми венками мы вернулись в Москву.
– Там, получается, вам было 26 лет. Времена «железного занавеса». Тогда в жизни любого гражданина СССР это становилось событием. Волновались перед выездом?
– Мое волнение, если можно так выразиться, носило прозаический характер. Я был из малообеспеченной семьи, одет более чем скромно. За год до того, работая участковым врачом, получал около 80 рублей. При этом, насколько позволяли возможности, старался выглядеть аккуратным. И, в общем-то, внешне производил благоприятное впечатление. Только куда мне было до ребят из сборной. Все-таки они уже не раз выезжали. И даже на сборах выглядели по тем временам щеголевато. А у меня – костюмчик из ГДР за 30 рублей и пальто, перешитое из отцовской шинели. Обувь какую-то – кажется, югославскую – я приобрел перед отъездом.
– Но уж, наверное, за границей появилась возможность приодеться?
– Да. Нам выдавали суточные в местной валюте. И того, что я получил, хватило, чтобы купить костюм, белую нейлоновую рубашку – тогда последний писк моды, галстук. Кстати, в стокгольмский магазин меня ребята потащили. Они там бывали не раз, знали про скидки. Инициатива от Гончаренко исходила. У полок я от одного выбора костюмов растерялся. И все боялся, что денег не хватит:
– Успокойся, – утешал Олег. – Не хватит – добавим.
Словом, выбрали костюм.
– А это, – настоятельно посоветовали, – в чем приехал – можешь выбросить в урну.
Когда вернулся с покупками в отель и, надев обновку, вышел к обеду, меня не узнали. Я и сам поначалу чувствовал себя непривычно. На фоне того, что можно было видеть тогда в социалистическом Советском Союзе и капиталистической Швеции – небо и земля, конечно. Но процесс пошел. И имел продолжение в Финляндии, где снова выдали суточные. Кстати, там инициатива снова исходила от «звезд» – Гончаренко, Гришина, Меркулова.
– Знаешь, – сказали они, обступив меня со всех сторон, – давай-ка бросай свое пальто к едрене фене!
И повели в универмаг, где купили то, что сами носили, – нечто вроде макинтоша. На теплой подстежке – ее можно было оставлять и осенью. Я в этой обновке по возвращении в Москву наделал фурор…
– ???
– Уже после чемпионата мира в Хельсинки Международная конькобежная федерация организовала турне по Скандинавии с участием всех призеров, включая Гончаренко и Гришина. А остальные возвращались домой. Олег, напомню, стал обладателем двух лавровых венков. Поскольку мы с ним еще до поездки – на сборах – подружились, он по-свойски попросил:
– Слушай, Савелий! Захвати венки. В Москве, в аэропорту, будет жена Шура встречать. Я ей звонил…
Ну, прилетели. У трапа толпа встречающих, журналисты… Все недоумевают:
– Где же Гончаренко?
А я один венок на себя надел, другой в руке понес. Все объективы направили, естественно, на меня. Правда, журналисты разобрались быстро – Гончаренко многие в лицо знали. Зато меня в макинтоше даже мои школьные и институтские друзья не сразу распознали. Для них мой выезд за границу стал экстраординарным событием. Так что ребята меня встречали так, как позже приветствовали космонавтов после их полетов. Тогда как уезжали мы без помпы. Пройдя перед этим процедуру, о которой ныне многие забыли, а молодые, слава богу, и вовсе не имеют представления.
– Насколько понимаю, речь идет о беседе с выезжающими за рубеж, наличии в делегации специального сопровождающего? И как было у вас?
– На инструктаж пригласили аж в ЦК КПСС. Там заводили в спецкомнату, где рассказывали, что нас ждет, как мы должны себя вести. Каждый подписывал какой-то документ, что-де с правилами поведения ознакомлен… А в составе делегации в обязательном порядке выезжал сотрудник Комитета государственной безопасности (КГБ).
– И как его официально представляли?
– В списках для принимающей стороны значился как тренер или переводчик. Словом, «сочиняли» маскировочные должности.
– Забавно! Особенно насчет «тренера Ивана Иваныча», который внезапно, перед выездом возникал в делегации. А к чему вас готовили на инструктаже?
– Ну, что вы! Все происходило очень серьезно. Нас, например, предупреждали: по одному в город не шастать, особо с иностранцами в полемику не вступать. Если я, допустим, куда-то отлучался – скажем, в магазин, должен был «Ивана Ивановича» известить.
– А между собой общаться это лишнее «ухо» не мешало?
– Да мы его присутствия не замечали. Нас же на привязи не держали. Но внутренне, конечно, ощущали ограничения, рамки, которые нельзя нарушать.
– Кстати, а как у вас со знанием иностранных языков дело обстояло?
– Сначала слабовато. Хотя я хорошо учился и в школе, и в институте. Немецкий на бытовом уровне был у меня вполне. Но с этим «вполне» – даже если бы я и хотел «вступить в полемику», вряд ли удалось бы. В дальнейшем, правда, я практиковался. В результате – свободнее и разговаривал, и понимал. Особенно после того, как мы проводили сборы в Берлине – там появилась искусственная дорожка, а у нас долго ее не было. По этой причине, готовясь к сезону, мы в ГДР оставались чуть ли не по месяцу.
– Никаких ЧП за рубежом не возникало? Ну, например, когда в Швецию впервые выехали?
– Нет, не было. А позже «Иван Ивановичи» даже не всегда в делегации присутствовали.
– Неужели стали больше доверять?
– Трудно сказать! Но не припомню, что когда, например, в 1963–1964 годах выезжали, нас кто-то из «конторы» сопровождал.
– Предполагаю, что и без них находили в делегации человека, которому нештатно поручали вас контролировать.
– Вероятно. В конце концов, в любой делегации назначался руководитель. Или его заместитель. Судя по тому, что один из них вдруг в одночасье сделал меня «невыездным», функции «Ивана Ивановича» в их должностные обязанности входили…
– Когда и как это случилось?
– В 1959-м, незадолго до выезда на чемпионаты Европы и мира, меня вдруг «отсекли». Я у Кудрявцева спрашиваю:
– В чем дело, меня даже не оформляют?
А он:
– Там какая-то заковырка.
Где я «прокололся», так и не понял. Причем официальные лица ничего даже объяснять не стали. Просто вместо меня в поездку взяли другого врача. Тогда по собственной инициативе решил все выяснить. Пошел на прием к тогдашнему председателю Спорткомитета СССР Романову. Но он с отговорками особо не мудрил. Нес какой-то примитив: вот, мол, есть мнение, чтобы не только ты в «коньках» работал, чтобы еще кто-то из врачей там сотрудничал… Напоследок даже такую фразу кинул: дескать, давай, работай в других видах спорта.
Итак, «отцепили». И прикрепили к стрелкам – должно быть, потому, что врач с ними за рубеж не выезжает: нет необходимости.
– И сколько же вы оставались невыездным?
– До 1962 года.
– И сколько же вы оставались невыездным?
– До 1962 года.
– Чем эти годы занимались?
– Сначала работал со сборной СССР по стрельбе. Был у них главный тренер – Андреев Илья Константинович. Так он «пробил» для меня поездку с командой в Венгрию. Тогда в социалистическую страну с оформлением было проще. Все равно хоть какая-то подвижка. Потом меня перевели к ватерполистам. На соревнования за рубежом они ездили без меня: врачи по определению есть в каждом бассейне. Сама сборная представляла собой плеяду «звезд»: Виталий Ушаков, известный в прошлом пловец, рекордсмен, Петр Мшвениерадзе, Владимир Семенов, Анатолий Карташов…
– Савелий Евсеевич! А тогда, в 1958-м, вы разве не находились в рядах КПСС?
– В том-то и дело, что еще не стал коммунистом. Меня тогда главврач Куприянова чуть ли не силком заставляла:
– Знаешь что! Вступай-ка ты в партию! Может, это тебе поможет?!
Все, кстати, кто меня знал, недоумевали, почему это я вдруг невыездным стал. Как писали в тогдашних характеристиках, в порочащих связях замечен не был, в контакт с иностранцами не вступал. Да и в партию, что самое интересное, меня без проблем приняли. Случилось это, кажется, в 1961-м. Получается, не посмотрели, выездной/невыездной я.
В том же году все прояснилось. Причем случайно. Дежурил я как-то в диспансере. На прием зашел прикрепленный к нам сотрудник протокольного отдела Спорткомитета Ломакин. Чтобы современному читателю было понятно, это, считай, тот же чекист, но под «крышей». Тогда об этом никто вслух не говорил, но все знали. Ну, пришел и пришел. Направили его ко мне. Мне его звание до «фонаря». А вот состояние встревожило – очень уж на воспаление легких похоже. Взялся я за лечение всерьез. А в процессе выяснилось, что человек очень даже симпатичный. Общались мы раз, другой, третий. А потом он вдруг спросил:
– А что ты тут делаешь? Почему не со «своими» конькобежцами?
– Да сам без понятия. Съездил в Швецию, Финляндию. А потом как отрубило!
Словом, рассказал всю историю. Он выслушал и говорит:
– Ну, ладно! Чем смогу, помогу. По крайней мере, выясню, в чем дело.
Я уж не знаю, в каких документах он копался, но отрыл интересную бумажку – объяснительную записку руководителя нашей делегации в Швеции. Звали его Дмитрий Григорьевич Кузнецов. В те годы завкафедрой гимнастики Государственного Центрального ордена Ленина института физкультуры (ныне – Российская госакадемия физической культуры. – Прим. Г.К.). Так вот этот главный в делегации деятель про меня в записке черт-те что сочинил – например, что я чуть ли не валютными махинациями занимался. Тут надо пояснить, о какой «махинации» речь идет. Когда выезжали за границу, то получали суточные в валюте. Но по-разному. Если я, например, питался с ребятами, то получал 30 % суточных – где-то 5 долларов в день. А если ел самостоятельно, то получал все 100 %.
– Понятно, возникал соблазн самостоятельно устраиваться с едой, чтобы получать полноценные суточные…
– Да нет. При чем тут соблазн?! Все гораздо проще. Ребятам деваться было некуда. Им нужно было полноценно питаться. И получать свои 30 %. А тренерам-то, скажем, чего ходить в ресторан, когда можно взять кипятильник, пакетики суповые, консервы, кормить себя в номере и получать 100 %? А это уже 15 долларов за день.
– Да! Если знать, как тогда котировался невиданный доллар…
– Лучше припомнить, что я тогда копейки получал…
– То жизнь подсказывала.
– Да и было-то все честно, без урона и подтасовок. В самом начале Кудрявцев у меня спросил:
– Ты как питаться будешь, с ребятами?
Я говорю:
– Нет уж, лучше с вами…
Но я врач – должен контролировать их питание. Поэтому приходил в ресторан, где кушали ребята, составлял меню, но за столом с ними не оставался.
Вот Кузнецов в своем доносе, простите, отчете, все и перевернул. И понятно почему. Когда мы находились в Финляндии, он как-то зашел ко мне с просьбой: «Доктор, спирт есть?» Ни по имени, ни по отчеству, просто – доктор. Я и ответил: «Есть, но для работы». У меня, действительно, немного было. Но он в это «немного» не поверил. «Как же ты, – говорит, – выезжаешь за границу без запаса?»
Словом, отказал я. Вот он в отместку и накатал потом, что я «в корыстных целях» пошел поперек «логики», согласно которой должен питаться вместе со спортсменами. Будто я действительно не только обязанностей своих не выполнил, но еще и «казну объел»!
Вот такой мстительной сволочью Кузнецов оказался!
– Еще бы! Он, понятное дело, рассчитывал, что вы его каждый день будете спиртом обеспечивать.
– Наверное. Он пьющий оказался: всю водку, которую взял с собой, в первый же день за границей выжрал.
– Ну, а после того, как с помощью Ломакина концы нашлись, что-то удалось предпринять для исправления ситуации?
– Тут отмечу, что несмотря ни на что конькобежцы – и в первую очередь Кудрявцев – не прекращали усилий, чтобы меня вернуть в сборную. К тому же работал тогда в Спорткомитете начальник отдела конькобежного спорта Виктор Семенович Капитонов. Он ко мне очень хорошо относился. Вот они с Кудрявцевым за меня и бились.
– И это несмотря на то что вы уже, можно сказать, ушли к стрелкам и ватерполистам.
– Да, выпал вроде из «обоймы».
– А как о подкинутой вам подлянке узнали другие?
– Да очень просто. Как-то в конце 1961 года столкнулись мы нос к носу в Спорткомитете с Кудрявцевым. В 1960-м, оставаясь невыездным, Олимпиаду в Скво-Вэлли (США) я пропустил. А в 1962-м – первенство мира по конькам. Да еще в Москве. Двойная ответственность! У Кудрявцева, конечно, все мысли о предстоящем чемпионате. Вот и завел он меня в кабинет и спросил: «Ну что, как дела?» Тут я ему все и выложил: «А ларчик-то просто открылся. Кузнецов меня «закрыл». Кудрявцев лицом окаменел. Но вслух только два слова сказал: «Все ясно».
Потом я узнал, как он действовал. Уже в 1962-м он в кабинете председателя Спорткомитета прямо потребовал у Романова:
– Нам нужен Мышалов. Он необходим команде – раз мы нацелились выиграть предстоящий чемпионат. Ведь вы такую задачу перед нами ставите?
А тот ответил:
– Другой нет! И быть не может! Иначе вы все отсюда вылетите! Первенство мира в Москве – и чтобы мы кому-то уступили пьедестал?!
– То есть поставил вопрос ребром…
– Да! Но Кудрявцев его на том и подловил: «Тогда давайте нам врача Мышалова». И меня – на сбор. Для поездок за рубеж я еще оставался «закрытым». Но готовились в России. А по стране я оставался вполне «выездным». Далее нашу общую судьбу решали результаты. А они говорили сами за себя: два дня напряженнейших соревнований по многоборью, стотысячный стадион, и на пьедестале – абсолютный чемпион мира Виктор Косичкин!
– То есть победа сборной высветила и ваш вклад в нее. Означало ли это, что реабилитация не за горами?
– Не факт. Потому что вернуть-то меня вернули, но поеду ли дальше с командой, оставалось неизвестным. Однако главное в тот момент заключалось, пожалуй, в другом: все видели, что я работал. Нет, о том, как мы готовили Косичкина – знали лишь участники сборов. Что вообще отдельная песня. Но, думаю, большим начальникам и финала оказалось достаточно. Например, сцены, которая разыгралась после победного финиша Косичкина на заключительной дистанции.
Я в тот момент находился близ точки, которая у конькобежцев называется «биржей» – там обычно кучкуются тренеры, которые «ведут» с нее подопечных. Так вот, я тогда находился даже не на «бирже», а несколько сбоку. И весь стадион видел, что, победно завершив последний круг, Косичкин благодарно бросился мне в объятия…
– Когда же ситуация окончательно переломилась?
– Не скажу точно, но после того чемпионата предстоял выезд, по-моему, «на Европу», в Норвегию. Дежурю я себе в диспансере, как вдруг раздался звонок: срочно в отдел выездов Спорткомитета. Явился. А там работала женщина симпатичная – занималась делами конькобежцев. Она и сообщила: «Савелий, тебя оформляют».
– Именно Кудрявцев своим авторитетом, напором пробил ваше полноценное возвращение в сборную?
– Конечно, он. Кому еще нужен был Мышалов?
– А антигероя этой истории когда-нибудь встречали?
– Нет, Кузнецов вскоре умер.
Глава 3 Айболит на два фронта
– Итак, после благополучного разрешения истории с оговором в личном деле вы, Савелий Евсеевич, вновь оказались в сборной. Как прошло возвращение?
– Уточню: в конькобежной сборной существовало разделение на мужскую и женскую. Соответственно трудились и два врача. Я работал с ребятами. А с девушками – Полина Афанасьевна Судакова. Мы, единомышленники, вместе начали работать в 1957 году. Она, хороший доктор, до сих пор трудится иглотерапевтом, занимается рефлексотерапией. В сборной ее очень любили. Тогда ни тренеры, ни спортсмены не представляли кого-то других на нашем месте: только Судакова и Мышалов. Что для ребят имело большое психологическое значение. К тому же Полина Афанасьевна и я со спортсменами тогда были одногодками, что тоже играло свою роль. Они к нам обращались на «ты». Правда, потом переход все же произошел. Но я этот рубеж даже не сразу заметил. Спустя какое-то время вдруг обратил внимание, что ко мне все чаще обращаются на «вы». Лишь старожилы сборной – в частности, Гришин, Меркулов, Косичкин продолжали называть по имени. Ну, в крайнем случае, просто по отчеству…