Его начало отчаянно трясти, все тело покрылось холодным потом, несмотря на ветерок, который дул с улицы.
Слова Пророка окружали его со всех сторон, но он больше не слышал их. Его мысли вернулись в прошлое, и де Лорье увидел другого Пророка и землю обетованную, в которую он повел свой народ. Он вспомнил эхо шагов огромной армии на марше, вой ракет и бомбардировщиков, разрывающий ночь. Он вспомнил запах гари, повисший над полем боя, и ужас, который испытал, услышав стук в дверь.
А еще он вспомнил газовые камеры, приготовленные для представителей низшей расы. И руки у него больше не дрожали.
— Если бы он умер раньше, — сказал Максимиллиан де Лорье самому себе в кромешной темноте, — как бы они узнали, чего им удалось избежать?
Он навел перекрестье прицела на затылок Пророка, его палец на курке напрягся.
И винтовка выплюнула смерть.
Норвел Арлингтон Борегард, который вознес над головой кулак, вдруг резко дернулся и повалился с платформы вперед, прямо в толпу, собравшуюся внизу. В следующую секунду ночь разорвали пронзительные вопли, а люди из секретной службы, отчаянно ругаясь, бросились к поверженному Пророку.
К тому моменту, когда они до него добрались, Максимиллиан де Лорье уже поворачивал ключ в замке зажигания, чтобы направить свою машину в сторону платного шоссе.
Новость о смерти Пророка потрясла страну, и со всех сторон понеслись горестные стоны.
— Они его убили, — рыдали люди, — проклятые коммунисты поняли, что он сможет их уничтожить, и они его убили.
А иногда говорили:
— Это ниггеры, проклятые ниггеры. Они знали, что Борегард намерен поставить их на место, и потому отняли у него жизнь.
Порой раздавались следующие утверждения:
— Это демонстранты! Проклятые предатели! Борегард вывел их на чистую воду, он произнес вслух их имя — кучка анархистов и террористов. Вот за что они его убили, грязные ублюдки.
Той ночью по всей стране горели кресты, и пики уставились остриями в небо. Пророк стал Мучеником.
А три недели спустя помощник Борегарда объявил по национальному телевидению, что он намерен стать его преемником.
— Наше дело не умерло! Я обещаю вам сражаться за идеалы Бо. И мы одержим победу!
Люди рукоплескали и радостно вопили, услышав его слова.
Максимиллиан де Лорье сидел в номере отеля, и его лицо казалось белой маской ужаса.
— Нет, — задыхаясь, прошептал он. — Только не это. Так не должно было случиться. Это неправильно, неправильно…
Он спрятал лицо в ладони и зарыдал.
— Боже мой, что я наделал?
Рыдания и всхлипы сменились долгим молчанием. Когда он наконец поднялся, его лицо было по-прежнему бледным, но в глазах вспыхнул новый огонь.
— Может быть, — проговорил он, — может быть, я еще смогу…
И он принялся чистить винтовку.
Часть вторая Грязный профессионал
Грязный профессионал © Перевод В. Гольдича, И. Оганесовой
Забыть первый раз, когда ты сделал это за деньги, невозможно.
Я стал грязным профи в 1970 году, летом, за год до окончания Северо-Западного университета.
Рассказ назывался «Герой», я написал его еще в самом начале обучения (это было домашнее задание по творческому письму) и с тех пор упорно пытался продать. «Плейбой» увидел его первым и вернул с официальным уведомлением об отказе. «Аналог» отослал рассказ назад, сопроводив лаконичным письмом, подписанным Джоном У. Кэмпбеллом-младшим, — первый, последний и единственный раз, когда я удостоился личного ответа от легендарного издателя. После этого «Герой» отправился к Фреду Полу в «Гэлэкси»… и исчез.
Прошел целый год, прежде чем до меня дошло, что Пол больше не работает редактором в «Гэлэкси», а сам журнал поменял как адрес, так и издателя. Когда я это понял, то перепечатал рассказ со второго экземпляра — ура, начал пользоваться копиркой! — и отправил его новому главному редактору «Гэлэкси» Эйлеру Якобсону на новый адрес журнала. И он снова испарился!
Тем временем я отпраздновал окончание университета, хотя впереди меня ждал целый год магистратуры. Школа Медилла предлагала пятилетний курс журналистики — после четырех лет вы получали степень бакалавра, но вам предстоял еще один год, во время которого один семестр студенты писали политические репортажи в Вашингтоне. В конце пятого года вам присуждали степень магистра.
После окончания я вернулся в Байонну и к своей летней работе в качестве спортивного журналиста и специалиста по связям с общественностью в Департаменте парков и отдыха. Город спонсировал несколько летних бейсбольных лиг, и в мои обязанности входило описывать их игры в местных газетах — «Байонна таймс» и «Джерси джорнал». Лиг было около полудюжины для разных возрастных групп, и каждый день проходило сразу несколько игр на разных полях в разных районах города, поэтому хорошо выполнять свою работу я не мог просто физически. Поэтому я не покидал офиса, а после каждой игры ко мне приходили судьи, сообщали счет и кое-какие подробности, я их использовал в качестве основы для своих репортажей. Вот так я четыре лета рассказывал о бейсбольных играх, ни разу не побывав ни на одной из них.
В августе исполнился год, как «Герой» исчез в недрах «Гэлэкси». Я решил — не стоит обращаться к ним письменно, а лучше позвонить в офис журнала в Нью-Йорке и просто спросить про свой пропавший рассказ. Женщина, снявшая трубку, сначала вела себя довольно резко и недружелюбно. Когда я пролепетал что-то насчет пропавшей рукописи, которую отослал им давным-давно, она заявила, что «Гэлэкси» не в состоянии отслеживать судьбу всех рассказов, не принятых в печать. Я почти сдался, но мне удалось выдавить из себя название рассказа. Она тут же замолчала, а потом — наверное, прошла целая вечность — сказала: «Подождите-ка». И добавила: «Мы купили этот рассказ». (Много лет спустя я узнал, что женщину, с которой я разговаривал, звали Джуди-Линн Бенджамин, позже она стала Джуди-Линн дель Рей, именно она придумала знак «Дель Рей» для издательства «Бэллантайн»).
Оказывается, рассказ купили несколько месяцев назад, но каким-то образом рукопись и чек завалились за шкаф, их нашли едва ли не вчера. (В другой, параллельной вселенной никто не стал заглядывать за шкаф, и я по сей день остаюсь журналистом.)
Я повесил трубку, чувствуя, как мое лицо сияет от счастья, а потом помчался на работу. Наверное, мои ноги не касались тротуара, когда я спешил в офис.
Позже, когда ни договор, ни деньги так и не пришли, я решил, что женщина, ответившая мне по телефону, что-то перепутала, — возможно, существовал другой рассказ с таким же названием. Меня охватил параноидальный страх, что «Гэлэкси» сойдет со сцены, так и не успев напечатать мое творение, этот страх разгорелся с новой силой, когда лето подошло к концу и я вернулся в Чикаго без своего чека.
Позже выяснилось, что «Гэлэкси» отправил чек и договор на адрес отеля «Северный берег», из которого я выехал, закончив в июне университет. К тому времени, когда бумаги наконец переслали по моему летнему адресу, я вернулся к занятиям и поселился совсем в другом месте.
Итак, в конце концов я получил свой чек. Мне заплатили 94 доллара, довольно приличные деньги для 1970 года. «Герой» увидел свет в феврале 1971-го, в мой последний год в Школе Медилла. Поскольку машины у меня не было, я обратился с просьбой к одному из своих друзей — мы объехали северное побережье, и я скупил все номера журнала, какие только смог найти.
Тем временем мое обучение в колледже подходило к концу. Я брал интервью, рассылал свои резюме и с нетерпением ждал того момента, когда буду выбирать из предложений работы то, которое больше остальных придется мне по душе. В конце концов, я ведь закончил самое лучшее учебное заведение для журналистов в стране, вскоре должен был получить степень магистра. За этот год я сильно похудел, и мне пришлось сменить весь гардероб. Так что я прибыл в Вашингтон на практику этаким журналистом-хиппи: отрастил волосы до плеч, носил круглые очки, расклешенные штаны и горчичного цвета полосатый пиджак спортивного покроя.
Практика оказалась сложной, но доставляла мне массу удовольствия. Весной 1971 года народ Америки пребывал в возбужденном состоянии, и я оказался в самом центре событий, брал интервью у конгрессменов и сенаторов, расхаживал по коридорам власти, сидел в Сенате на местах, отведенных для прессы, рядом с настоящими журналистами. Служба новостей Медилла имела газеты по всей стране, и потому часть моих репортажей увидела свет. Возглавлял программу Нил Макнейл, крепкий политический обозреватель, который сидел в своей каморке, читал наши статьи и диким голосом выкрикивал имена авторов, если ему что-нибудь не нравилось. Мое, признаюсь, звучало очень часто. «Слишком красиво», — писал Макнейл на моих черновиках, и мне приходилось все переделывать, оставляя лишь голые факты, прежде чем он позволял напечатать статью. Меня это страшно возмущало, но я многому у него научился.
Именно в Вашингтоне я принял участие в первом конвенте писателей-фантастов. Когда я вошел в отель «Шератон-парк» в бордовых расклешенных штанах и двубортном полосатом пиджаке горчичного цвета, меня приветствовал сидевший за столом, где регистрировали участников, тощий писатель-хиппи с жидкой бородкой и длинными рыжими волосами. Он знал мое имя и сообщил мне, что читает рукописи, которые приходят в «Гэлэкси». Оказалось, что именно он выловил из кучи дерьма моего «Героя», а затем отправил его Эйлеру Якобсону. Так что, полагаю, я обязан Гарднеру Дозуа тем, что стал профессионалом и любителем фантастики. (Хотя спустя некоторое время я начал сомневаться в том, что он на самом деле регистрировал участников съезда, скорее всего, увидел пустой стол и сообразил, что если сядет за него, то сможет собрать некую дань за регистрацию — «Гэлэкси» платила гроши за чтение рукописей.)
К тому времени уже был напечатан мой второй рассказ. За несколько недель до этого новый редактор «Эмейзинг энд фэнтестик» сообщил мне, что они покупают «Дорогу в Сан-Брета», рассказ в стиле футуристической фэнтези, который я написал во время весенних каникул в колледже. (Да, к сожалению, в то время как все мои друзья отправились во Флориду пить пиво со своими сокурсницами в бикини и валяться на пляжах Форт-Лодердейла, я вернулся в Байонну.) Мой второй рассказ, увидевший свет, до жути напоминал первый. В очередной раз положившись на список печатных изданий в «Писательском рынке», я отправил свое произведение Гарри Гаррисону по адресу, указанному в «Фэнтестик», и больше никогда его не видел. Лишь позже мне стало известно, что редактор и адрес стали другими. Короче говоря, пришлось перепечатать рукопись — и я уже начал думать, что, прежде чем рукопись увидит свет, она должна сначала потеряться.
«Гэлэкси» заплатил мне 94 доллара, приняв моего «Героя», а «Фэнтестик» обещал выплатить гонорар после публикации рассказа «Дорога в Сан-Брета» только в октябре. Когда пришел чек, оказалось, что они оценили мой труд всего в 50 долларов. Но коммерция есть коммерция, и вторая публикация волнует не меньше, чем в первый раз (все как в сексе). Стало быть, здесь нет никакой случайности, а тот факт, что два разных редактора взяли мои рассказы, означает только одно: у меня есть талант.
Действие «Дороги в Сан-Брета» происходит на юго-западе, где я сейчас живу, но когда я писал рассказ, то еще не бывал к западу от Чикаго. История от начала до конца посвящена автомобилям, хотя когда я ее сочинил, даже еще и прав не имел. (У нашей семьи никогда не было машины.) Несмотря на футуристические декорации, «Дорога» написана в стиле фэнтези, и именно по этой причине рассказ появился в «Фэнтестик», а не в «Эмейзинг», а я даже не стал тратить время и силы и посылать его в «Аналог» или «Гэлэкси». Вдохновившись примером «Духа копоти» Фрица Лейбера, я захотел забрать призрака из старого, покрытого плесенью викторианского особняка и поместить его туда, где по праву должен находиться призрак из двадцатого века, — в машину. Хотя самое страшное, что может случиться, это автомобильная авария — следовательно, «Дорогу» можно отнести к литературе ужасов. Если так, то первые рассказы, увидевшие свет, определили всю мою будущую карьеру, включив все три жанра, в которых я затем стал работать.
Гарднер Дозуа был не единственным писателем на том конвенте. Я познакомился с Джо Холдеманом и его братом Джеком, а также с Джорджем Алеком Эффинджером (которого тогда все еще называли Поросенком), Тедом Уайтом и Бобом Туми. Все они рассуждали о рассказах, которые или сочиняют, или уже написали, или только собираются писать. Терри Карр — замечательный писатель, редактор «Эйс спешиалз» и оригинальной антологии «Юниверс» — был почетным гостем. Он изо всех сил старался держаться дружелюбно и пытался помочь молодым авторам, тучами кружившим около него — включая и меня самого.
После завершения работы конвента я принял твердое решение и в дальнейшем принимать участие в подобных мероприятиях… и продавать свои рассказы. Естественно, чтобы выполнить обещание, данное самому себе, мне требовалось написать новые рассказы. Разговаривая с Гарднером и Поросенком, а также с Холдеманами, я понял, как мало написал — по сравнению с ними.
Этим летом должна была начаться моя настоящая жизнь: я куда-нибудь перееду, получу свою первую настоящую работу, буду жить в собственной квартире. Много месяцев подряд я мечтал о чеках, машинах и роскошных подружках, спрашивая себя, куда же занесет меня судьба. Будет ли у меня оставаться время, чтобы писать? Я не знал ответа на этот вопрос.
Однако судьба вернула меня назад, в мою старую комнату в Байонне. Несмотря на интервью, письма, резюме, а также степень магистра и практику на Капитолийском холме, мне не удалось найти работу.
Я рассчитывал получить предложение от газеты в Бока-Ра-тон, в штате Флорида, или от женского журнала, но в конце концов ничего из этого не вышло. Не знаю, может быть, мне следовало надеть на интервью мой любимый горчичный пиджак в полоску. Меня отвергли даже «Марвел комикс», на которых не произвели никакого впечатления ни моя степень магистра, ни премия «Элли».
Впрочем, я получил что-то вроде предложения от газеты «Байонна таймс», но стоило мне спросить про зарплату и бонусы, продолжения не последовало. «Новичок должен получить работу и опыт, — отругал меня редактор, — Об этом тебе следует думать в первую очередь». (Однако я был отомщен. «Байонна таймс» прекратила свое существование тем же летом, и редактор, а также тип, которого взяли вместо меня, оказались не у дел. Если бы я стал на них работать, то набирался бы опыта не больше пары недель.)
Вместо того чтобы начать новую жизнь в каком-нибудь экзотическом городе с зарплатой и собственной квартирой, я снова писал репортажи о летних бейсбольных играх для Департамента парков и отдыха Байонны, который еще подсыпал соли на мои бедные раны. Из-за сокращения бюджета они смогли нанять меня только на полставки. Впрочем, игр было не меньше, чем прошлым летом, и в мои обязанности входило писать о них за половину платы и за половину времени.
Тем летом я нередко погружался в черную тоску, размышляя о том, что зря потратил пять лет своей жизни и что мне навсегда суждено осесть в Байонне и писать статьи про бейсбол. Кроме того, впереди маячил Вьетнам. Мой номер выпал в лотерее призывников, и, сильно похудев за прошедший год, я лишился своего статуса 4-Ф[9]. Я был против войны и подал прошение в местный пункт призывников на получение статуса лица, отказывающегося от несения военной службы по религиозным или другим соображениям, но все в один голос твердили мне, что шансы получить его ничтожно малы. Пара месяцев гражданской жизни, и я окажусь в армии.
Но хоть сколько-то времени у меня оставалось! Я решил использовать его для того, чтобы писать рассказы — каждый день — и посмотреть, сколько я успею, прежде чем меня призовет Дядюшка Сэм. На департамент я трудился по вечерам, так что утро принадлежало мне. После завтрака я доставал свою портативную пишущую машинку, ставил на кухонный стол, включал, дожидался, когда она начнет тихонько гудеть, и принимался за дело. Я не позволял себе откладывать в сторону незаконченный рассказ, поскольку мне требовались завершенные произведения, чтобы попытаться их продать.
Тем летом я в среднем писал по рассказу каждые две недели. «Ночная смена», «Туннели были темными-темными», «Последний суперкубок», «Побочное дело» и «Никто не покидает Нью-Питсбург». А еще я написал «Мистфаль приходит утром» и «Второй вид одиночества». Итак, всего семь рассказов. Возможно, меня толкал вперед призрак Вьетнама, а может быть, чувство разочарования: у меня не было ни работы, ни подружки, ни той жизни, о которой я мечтал. («Никто не покидает Нью-Питсбург», хотя и самый слабый рассказ, написанный мной тем летом, очень хорошо отражает мои тогдашние настроения: Нью-Питсбург — это Байонна, а труп — я.)
Как бы там ни было, слова лились из меня рекой, как никогда. Все семь рассказов, которые я тогда написал, увидели свет, хотя некоторым из них потребовалось для этого несколько лет. Два из них оказались решающими для моей карьеры, и их я включил в данный сборник.
Правда, они были самыми лучшими! Я знал это, когда писал их, и сообщил свое мнение в письмах, отправленных Говарду Уолдропу тем летом. «Мистфаль приходит утром» стал самым совершенным рассказом из всех написанных мной, пока через несколько недель после него не появился «Второй вид одиночества». «Мистфаль» казался мне более гладким — грустный рассказ, где почти нет действия в привычном смысле этого слова, но, как мне казалось, пробуждающий чувства и хорошо написанный. С другой стороны, «Одиночество» представляло собой открытую рану, мне было больно его писать. Оно явилось настоящим прорывом в моем творчестве. Ранние рассказы рождались исключительно в голове, а этот был выстрадан сердцем — первый рассказ, заставивший меня почувствовать, что я уязвим, первый рассказ, который поставил передо мной вопрос: «Действительно ли я хочу, чтобы люди это читали?»