Легкий, изящный, в безукоризненном черном сюртуке, юноша взглянул на него лазоревыми глазами. Пристроив удобнее корзинку, он пожал протянутую руку:
— Эти двое, — он махнул на дом, — если их не покормить, так с голоду и умрут за своими математическими вычислениями. С Эстер на рынке был, рыба совсем свежая. А ты рано что-то, Джон, — он взглянул на мужчину.
Тот потер чисто выбритый подбородок: "И так — еле вырвался, парламент все обсуждает — что нам делать с колониями. Стивен, кстати, не вернулся еще из Бостона".
— А что нам делать с колониями? — Питер Кроу порылся в корзинке. Отломив горбушку от румяной буханки хлеба, он с удовольствием откусил кусок.
— И мне тоже дай, — велел Джон Холланд, герцог Экзетер. Прожевав хлеб, он сказал:
— А колонии, дорогой мой глава торгового дома "Клюге и Кроу", — нам надо отпустить. Без кровопролития. Но ведь они, — Джон махнул рукой куда-то на север, — предпочитают послать туда войска. Да и его величество…, - он усмехнулся и не закончил. "В общем, благо страны, конечно, предписывает дать им независимость, а вот личные интересы наших торговцев…"
— У меня там нет личных интересов, — холодно заметил Питер.
— Я, в общем, готов к тому, что они этот чай, на кораблях Стивена — сбросят в море, или сожгут. Или, я не знаю, птицам скормят. Этот убыток я предусмотрел. Меха и табак мне более интересны, и вообще, — он похлопал Джона по плечу, — мне вполне хватает Индии с Африкой. Если бы ты еще не забрал у меня Констанцу, — он вздохнул, — придется теперь нанимать троих для того, что она делала одна.
— Констанцу у тебя забрал Джованни, а не я, — усмехнулся Джон. "Впрочем, нет, сначала я, конечно. Написала она Стивену-то?"
— Написала, — Питер отломил еще хлеба. "Да то у них детское было, он шесть лет плавает. Констанца почти не видела его все это время. Ничего, — юноша улыбнулся, — мой кузен, как мне кажется, больше любит море".
— Море, да, — задумчиво сказал Джон. "Ты-то когда женишься? Я как раз в твои годы под венец пошел, и вот смотри — детям уже одиннадцать лет. Не затягивай".
— Когда встречу женщину, которая будет любить меня так, как моя сестра — любит своего мужа, — рассмеялся Питер: "Пошли, а то сейчас хлеба наедимся, и не сможем оценить этого карпа, что я купил".
— Слушай, — сказал Джон, когда они уже шли к дому, — а ведь у вас какие-то родственники в России были, ты говорил, я помню.
— У нас, где только родственников не было, — вздохнул Питер. "Что ты хочешь — в том лондонском пожаре, сто лет назад, весь город сгорел, не только архивы "Клюге и Кроу". Так что про тебя, — он широко улыбнулся, — я знаю, про всех остальных тоже, а кто там в других местах живет, — юноша пожал плечами, — они мне неизвестны.
— Жалко, — развел руками Джон, — если уж я посылаю агентов в Санкт-Петербург, было бы лучше, если бы не просто так — а к кому-то.
— Они и так едут к кому-то, — заметил Питер, стуча медным молотком в дверь, — к императрице Екатерине, любительнице образования, изящной словесности и, — он поднял палец, — математики.
Рыжеволосая девушка в чепце, на сносях, что стояла на пороге, оглядела их аквамариновыми, большими глазами и непонимающе спросила: "Что — математики?"
Джон помог затащить корзинку в переднюю и, ласково поцеловал Констанцу в щеку: "Ничего. Говорим, что Джованни будет преподавать наследным принцам математику".
— Их еще нет, наследных принцев, — заметила Констанца, разбирая припасы. "Сын Екатерины только этой осенью женился. Карпа я зажарю, с картошкой".
— А ты как себя чувствуешь? — вдруг спросил Питер. "Иосиф был?"
— Был, и сказал, что у меня все хорошо, осталось несколько дней, — Констанца погладила большого полосатого кота, что вышел из кухни и недоверчиво поглядел на мужчин. Девушка велела: "Мойте руки, Джованни сейчас закончит наше письмо мистеру Эйлеру, о доказательстве теоремы месье Ферма, и сядем за стол".
Питер подхватил кота: "А ты тоже, старина — поедешь в Россию, будешь и там мышей ловить".
Джон посмотрел в зоркие, желтые глаза. Почесав кота за ушами, чуть вздохнув, герцог согласился: "Будет".
Иосиф Мендес де Кардозо стер пот со лба пациента и улыбнулся: "Вот и все, ваша светлость. Эстер, амальгаму, пожалуйста".
Сестра оторвалась от рабочего стола. Аккуратно взяв стеклышко с блестящей пастой, она заглянула в рот человеку, что сидел в кресле. "Пятая дырка за год, — вздохнула про себя девушка. "Его светлость штатгальтер Вильгельм Оранский никак не приучится чистить зубы".
— Сейчас доктор положит пломбу, — ласково сказала Эстер, поправив чепец, что закрывал ее вороные, тяжелые волосы, — и я поухаживаю за вашими зубами, ваша светлость.
Штатгальтер что-то промычал, кивнув. Он тяжело дышал: "Я слышал, вы собираетесь в Новый Свет, Кардозо? А кто же меня будет лечить?"
— В Голландии, ваша светлость, — Иосиф достал из шкапа серебряную зубную щетку и вощеную нить, — много отличных врачей.
— Ваша семья лечит мою семью уже полтора века, — капризно выпятил губу штатгальтер, — я к вам привык. И потом, Кардозо, — он взглянул в смуглое, красивое, обрамленное короткой черной бородой лицо врача, — я же вас не обижаю, для чего вам уезжать? Вот ваш отец — уехал и умер.
— Наш отец, ваша светлость, — Иосиф стал мыть руки в фаянсовом тазу, — уехал в Италию, потому что в Ливорно была эпидемия чумы. Он исполнял свой долг врача. В Северной Америке мало хороших докторов, так что, — мужчина вытер руки и посмотрел на сестру, что аккуратно чистила зубы пациенту, — мой долг, наш долг, — он указал на Эстер, — работать там, где мы нужны более всего.
Вильгельм Оранский сплюнул в серебряную миску: "Но вы должны принять роды у моей жены, иначе я вас не отпущу. Осталось недолго, вы же говорили — в феврале".
— Разумеется, — Иосиф взял шелковую салфетку и вытер рот штатгальтеру, — мы сделаем все для того, чтобы ее светлость удачно принесла дитя.
— Если будет мальчик, — рассмеялся штатгальтер, вставая, — получите тысячу гульденов золотом, как в прошлый раз. Ну, до встречи, — он потрепал Иосифа по плечу и вышел в переднюю. Врач проводил глазами вскочивших перед штатгальтером придворных и услышал ехидный голос сестры: "Предполагаю, что если будет девочка, то мы ничего не получим. Одна девочка у него уже есть".
Иосиф улыбнулся, и, наклонившись, — Эстер была много ниже, — поцеловал ее в лоб. "Я тут все приберу и вымою пол, — сестра посмотрела на грязные следы от сапог на дельфтской плитке. "Хоть сменную обувь им давай. Хотя, конечно, никто ее не будет носить — девушка пожала плечами, — уж больно они брезгливы".
— Брезгливы они, — пробормотал Иосиф. "Было бы так — не мылись бы в тазу раз в неделю, а принимали ванну, каждый день. Я пойду в кабинет, — Эстер посмотрела на складку между бровей брата: "Я тебе нужна?"
— Да, — он потер бороду, — конечно. Это будут не простые роды, надо все обсудить.
Она внезапно застыла, держа в руках хрустальный флакон с полосканием для рта: "Почему ты ей не говоришь?"
— Потому что, — вздохнул Иосиф, — я сам еще толком не знаю — что там у нее происходит, незачем зря пугать пациентку. С ребенком все хорошо, лежит правильно, может, и обойдется.
— Констанца же не просто пациентка, — Эстер все смотрела на него — большими, черносмородиновыми, красивыми глазами. "Она…"
— Друг, родственница, да…, - согласился Иосиф. "Это-то и хуже всего, сама знаешь. Приходи, — он аккуратно закрыл за собой дубовую дверь кабинета.
Развернув большой лист со схемой кровообращения, он хмыкнул: "Подумать только, еще век назад Гарвея за это смешали с грязью. Господи, ну как преодолеть человеческую косность? Да и не только в медицине". Иосиф поднялся. Сняв с полки том Спинозы, присев на каменный подоконник, он отыскал нужную страницу:
— Под Богом я понимаю существо абсолютно бесконечное, то есть субстанцию, состоящую из бесконечно многих атрибутов, из которых каждый выражает вечную и бесконечную сущность, — тихо прочел Иосиф. Глядя на силуэт Эсноги на противоположном берегу канала, мужчина усмехнулся: "А ведь Авраам Мендес де Кардозо подписал эдикт об исключении Спинозы из еврейской общины. Мой прапрадед, он тогда сидел в совете синагоги. Наверное, он бы и меня — врач вздохнул, — проклял".
Иосиф отложил книгу. Достав папку с ярлычком: "Констанца ди Амальфи, 19 лет", мужчина стал ее листать.
Он и не услышал, как Эстер наклонилась над его плечом. Сестра сняла чепец и заколола пышные, черные косы на затылке.
— Если бы мы могли заглянуть внутрь человеческого тела…, - пробормотала девушка, глядя на изящный рисунок пером, что сделал Иосиф. "Но ведь она, ни на что не жалуется, Констанца…"
Брат помолчал и хмуро ответил: "Когда-нибудь заглянем, я уверен. А что она не жалуется, — так их отец почти до пятидесяти с этим дотянул, — он указал на аккуратно начерченное сердце. "Однако мистер Майкл вел спокойный образ жизни, размеренный. А тут, — Иосиф помрачнел, — роды".
Брат помолчал и хмуро ответил: "Когда-нибудь заглянем, я уверен. А что она не жалуется, — так их отец почти до пятидесяти с этим дотянул, — он указал на аккуратно начерченное сердце. "Однако мистер Майкл вел спокойный образ жизни, размеренный. А тут, — Иосиф помрачнел, — роды".
— А как ты узнал? — спросила Эстер.
Брат развел руками: "Все пациенты лгут, как известно. Констанца — не исключение. Это Питер мне сказал, что у нее в детстве, когда они много бегали, или баловались, — синели кончики пальцев и губы. То есть она не лгала, конечно, она просто забыла. Я заставил ее немного побегать по лестницам, и послушал сердце. Все, как в учебнике — сначала бешено стучит, а потом — замирает. И она начинает задыхаться, после нагрузки".
— И что делать? — Эстер, присев на ручку кресла, погладила брата по черноволосой, прикрытой бархатной кипой голове.
— Взять с собой камфару, и надеяться на лучшее — отозвался Иосиф. Он потер лицо руками, и, посмотрел на часы: "Мне надо идти к этому, с обострением подагры. Ты почитай ее папку, подумай — какие еще средства нам понадобятся. Вечером обсудим".
— Но ты ей скажешь? — спросила Эстер, подавая ему уличный плащ.
— Скажем, — поправил ее Иосиф. "И ей, и Джованни. Но мягко, конечно". Он улыбнулся, и, подхватив свою сумку — вышел.
Эстер присела за большой, крытый зеленым сукном стол. Повертев в тонкой руке серебряную чернильницу, очинив перо, она стала просматривать записи брата.
В большом, жарко натопленном кабинете, перед мраморным камином, на ковре лежал кот. Констанца поставила узкие, изящные ступни в шелковых чулках на полосатую спину и смешливо сказала: "Он стал такой ленивый, что даже не шевелится. Прямо как я. Ты не волнуйся, — она подняла на Джона прозрачные глаза и поморгала рыжими ресницами, — сообщение с Санкт-Петербургом хорошее, корабли идут каждую неделю, сам же знаешь. Все донесения будут доставляться вовремя".
— Да, — Джон налил себе кофе и велел: "Ты пей молоко, Питер целый бидон с утра принес. Козье, свежее. И свою настойку боярышника, — он кивнул на стеклянный, отделанный серебром флакон.
— Придумали тоже, — сердито пробормотала Констанца, принимая из его рук фаянсовую чашку. "Все у меня в порядке, я его и не чувствую — сердца. Шифры все готовы, — она указала на тетрадь в кожаном переплете, что лежала на столе, — а перед отъездом я тебе новые пошлю".
— Ваш отец умер от сердечного приступа, — вздохнул Джон, — так что лучше — быть осторожнее. А с Санкт-Петербургом, — он усмехнулся и закинул руки за голову, — мой дед рассказывал. Он же сопровождал царя Петра, когда тот приехал в Англию. Петр ему предлагал бросить все и отправиться к нему на службу, говорил, что в новой России ему нужны умные люди.
— Императрица Екатерина говорит то же самое, — раздался с порога мягкий голос Джованни. Он прошел к креслу, и, ласково поцеловал жену в высокий лоб: "Ну вот, все отнес в типографию, через две недели увидим".
— Маленького раньше, — нежно улыбнулась Констанца. "Или маленькую".
— Кого хотите-то? — внезапно спросил Джон.
Джованни подвинул даже не открывшего глаз кота. Взяв бархатную скамеечку, он присел у ног жены: "Я девочку, а она — мальчика. Не всем же так везет, как тебе — чтобы и девочка, и мальчик сразу. Прости, — он спохватился, увидев укоризненные глаза Констанцы, — не подумал.
— Одиннадцать лет прошло, — вздохнул Джон, — с тех пор, как Элизабет умерла. Ничего, — он махнул рукой, — я привык.
— Тебе жениться надо, — сказала Констанца, потянувшись, положив руку на темные, волнистые волосы мужа, гладя его по голове. "Вот мы женились, а кто, — она лукаво усмехнулась, — мог бы подумать?".
— Мне бы детей вырастить, — Джон налил себе еще кофе, — какая женитьба. Он посмотрел на Джованни, который, взяв руку жены, ласково перебирал ее пальцы: "Ничего. Они, конечно, еще дети — ему двадцать один всего лишь, но на рожон лезть не будут. Этот мистер Эйлер, в тамошней Академии Наук, очень ценит их работу. Будут спокойно преподавать, растить детей, ну и посылать донесения. Все будет хорошо".
— А книга-то как называется, это ведь ваша вторая уже? — спросил он.
— Использование уравнений Эйлера-Лагранжа в поисках экстремума, с некоторыми размышлениями о развитии вариационного исчисления, — отчеканила Констанца: "В Санкт-Петербурге я вплотную займусь теоретической механикой, и практической — тоже. Просто стыд, что никто не подхватил идею месье Бернулли о гребном винте. Ты ведь читал его "Гидродинамику", Джон?
Тот усмехнулся и передал Джованни чашку с кофе: "Разумеется. Более того, я перед отъездом сюда встречался с мистером Уаттом. Он сейчас работает над паровой машиной двойного действия, и говорил мне о винтовой тяге для кораблей".
— Сила пара и сила винта покорят океаны, — мечтательно заметила Констанца. "Джованни занимается проектом воздушного шара, он тебе покажет".
— А если Уатт тебя опередит? — вдруг спросил Джон. "Ну, с винтом".
Джованни отпил кофе и поцеловал руку жены: "Это же не состязания на арене во времена древнего Рима, Джон. Это наука, какая разница, кто будет первым? Важно, чтобы наша работа приносила пользу людям".
— Ну, в России, — подумал Джон, откинувшись на спинку кресла, — вашу работу точно не оценят. Оно и славно. Царь Петр, конечно, оценил бы, да он такой был один. Екатерина больше интересуется литературой, хотя деньги ученым платит исправно, конечно. Умная женщина, дальновидная, как это мне отец говорил — чем беднее семья немецкого герцога, тем лучшие из нее выходят правители. Как раз из такой семьи мы невесту нашему королю и подобрали — и вот, девятый ребенок уже родился, — Джон почувствовал, что улыбается: "Ну, давайте займемся нашими петербургскими знакомцами, я тут целое досье для вас привез".
Констанца скинула чепец. Взяв гребень слоновой кости, девушка открыла рот. "Это третья, — сказал Джованни, дав ей проглотить ложку темной настойки, — Иосиф велел — три раза в день, после еды. И не ходи больше никуда, пожалуйста, я с тобой буду гулять в саду. Все же зима, скользко на улице".
Он подвинул кота. Устроившись рядом с женой на кровати, положив ее голову к себе на плечо, Джованни рассмеялся: "Питер с Джоном пошли в какую-то рыбацкую таверну. Его светлость говорит, что там — лучшее пиво в Голландии".
Кот мяукнул, и, перекатившись по меховому одеялу — устроился поближе к большому животу женщины. "Уже не толкается, — тихо сказала Констанца, — значит, скоро. А Питер отсюда — прямо в Индию, когда теперь увидимся?"
— Сейчас новый век, — Джованни все гладил рыжие, распущенные волосы, — уверяю тебя, он и до Санкт-Петербурга доедет, твой брат. Он же говорил, что хочет заняться тамошним рынком, особенно мехами.
Констанца посмотрела в темные глаза мужа и вздохнула.
— Болит что-то? — озабоченно спросил Джованни.
— Нет, — девушка потянулась и рассмеялась, — и правда ведь, кто бы мог подумать, что мы поженимся?
— Уж точно не я, — усмехнулся муж. Задув свечу в серебряном канделябре, он поцеловал ее в губы: "Спи, пожалуйста. Завтрак я сам сделаю, и тебе принесу, в постель".
Он лежал, слушая ее спокойное дыхание, сопение кота, что устроился у них в ногах, и, улыбнувшись, сказал себе: "И, правда, никто".
Летнее солнце заливало простые, не прикрытые ковром, деревянные половицы. Джованни присел на подоконник и посмотрел на собор Святого Павла — серый мрамор сиял в голубом, жарком свете июльского дня.
— Красиво, — подумал Джованни. "Соскучился я по Лондону, все-таки. Как это папа говорил, когда меня в Италию послали: "Побудешь там год, и поверь — захочется обратно. Хоть мы когда-то и были итальянцами, но вот уже какое поколение рождаемся на английской земле".
— Мне очень жаль, — услышал он голос Джона и вздохнул: "Я хотя бы застал папу в живых. Ты же знаешь, у него эта опухоль давно была, еще, когда я уезжал. Он не страдал, просто угас, и все".
— Там, в Мейденхеде, его похоронил, рядом с матерью твоей? — Джон поднялся и положил ему руку на плечо.
— Да, там же все наши лежат, — юноша пригладил чуть растрепанные, темные волосы. "Наши и Кроу, ваши-то в Оксфордшире. Ну, так что сведения? — он указал на бумаги, что были аккуратно разложены стопками по столу.
— Отличные, просто отличные, уважаемый магистр математики, — Джон поднял бровь. "Как я понимаю, тебя склоняли принять постриг, у иезуитов?"
— Семейная традиция, — Джованни расхохотался, показав крепкие, белые зубы. "Меня к чему только не склоняли, дорогой мистер Джон. Вот, — он отстегнул от лацкана серого сюртука золотую булавку с циркулем и наугольником, — я теперь полноправный член Великой Ложи Франции, как ты и просил. В Париже прошел обряд посвящения".
— Это очень, очень кстати, — пробормотал Джон, рассматривая булавку. "Меня тоже — приглашали. Тут у нас, в Лондоне, но, как ты понимаешь, официально я туда вступить не могу. Тем более — неофициально, там много знакомых подвизается, узнают".