Олег Акимов Из последнего рейса
…Двадцать пять часов полёта из Буэнос — Айреса до Мурманска… Очумевшие от смены часовых и климатических поясов, в ожидании «расчётного часа» мы сидим с Мишкой на низком и колючем радиаторе отопления в фойе «Арктики». Знобит от усталости и напряжения. Говорить не хочется. Хмурое северное утро, словно уловив наше состояние, робко заглядывает в широкие окна–витрины, и чахлое солнце несмело гладит слабыми лучами стены и пол фешенебельного отеля. Ещё два часа до полудня нам нужно провести на этом проклятом обогревателе. Единственное желание сейчас, — «Карта Гостя», и заветный ключ от номера. Очень хочется спать…
Бесшумный «Отис» открыл двери, и из лифта вышел Андрей Макаревич. Безразлично посмотрев вокруг, седеющая легенда советского рока, одетая по–домашнему, и обутая в неожиданно старые и стоптанные тапочки «ни шагу назад», медленно проплыла мимо нас к стойке администратора…
— Обормот, проснись! — Толкаю я дремлющего Мишку.
— Что? Уже двенадцать? — Поднимает он голову.
— Макаревич!
— Какой Макаревич? — Спрашивает Миха рассеянно.
— Андрей! Андрей Макаревич здесь!
— Ну?
— Что «ну»! Охломон!
Мишка, сощурив близорукие глаза, напряженно и с усилием смотрит, словно пытаясь спросонья узнать во мне рок–звезду.
— У тебя есть записная книжка? — Спрашиваю я.
— Что?
— Записная книжка, осёл!
— Какая записная книжка?
— Для автографа! Нужен лист бумаги! Мишка!
Теряя самообладание, я вскакиваю. Лидер «Машины Времени» закончил разговор с администратором, и вновь направился в нашу сторону, беззаботно шлёпая по мраморным плитам холла.
— Проснись!!! — Нависаю я над сидящим Михой, и оглядываясь, добавляю, — «Близко уже!».
— А?
— Лист бумаги! Быстрее! Олух! Уйдёт же!
В тот момент, когда музыкант поравнялся с нашей батареей, Мишка окончательно проснувшись, вдруг неожиданно громко, отчётливо и с вызовом произнёс:
— Какой, на фиг, Макаревич? Пусть идёт! Подумаешь, — Макаревич! Листок бумаги… Какой листок бумаги!? Почему я должен портить записную книжку из–за какого то Макаревича?! …
Композитор остановился, и с удивлением открыл рот, обескуражено внимая адресованную ему тираду.
Двухметровый, долговязый и нескладный Мишка тяжело встал. Оказавшись теперь лицом к лицу со знаменитостью, он, вдруг воинственно наклонил голову, вытянул худую длинную шею, нервно сглотнул, и злобно глядя в звёздные глаза, угрожающе прорычал: «Не дам!»…
Со стороны на миг показалось, что это Андрей Макаревич хочет взять автограф у Мишки. Но моряк, по каким то, — одному ему известным причинам, — отказывает назойливому поклоннику.
— Почему? — Вдруг спросил певец, запрокинув голову, глядя снизу вверх на Мишку.
— А–а–а… Вот… Не дам, и всё! — Оцепенев и заикаясь от волнения, выдавил Миха.
— И, всё же? — Не унимался пришедший в себя Макар.
Мишка отступил шаг назад, отвёл в сторону взгляд, и устало выдохнул: «… Дос–с–стали… Бляха…».
…От дальней стойки к нам спешат зазевавшиеся «security», чтобы «взять под контроль» нештатную ситуацию. Забывая про автограф, я хватаю Мишку за руку и тащу к выходу, бросая на ходу:
— Извини… Извини, Андрей…!
— Ничего… Бывает… — Миролюбиво кивает Макаревич.
— Ты не думай… Не обижайся… Рейс… Семь месяцев…
— Вы моряки?
— Да… Антарктида… Двести суток… Понимаешь…
— Как там пингвины? — Улыбается он.
— Сидят на айсбергах… Привет… Привет Кутикову!
«Всё нормально, ребята…», — говорит он подоспевшим на подмогу охранникам. Мы с Мишкой уже в тамбуре массивных входных дверей. Я оборачиваюсь, и подняв ладонь кричу кумиру своей юности: «Рок–н–ролл жив!»
«Forever!» — Отвечает он, выбросив вперёд руку, показывая большой палец…
* * *— Ух ты–ы–ы!.. Миха! Здесь про тебя написано!
Он отпрянул от распахнутого гостиничного окна, и доверчиво спросил, —
— Где?
— А вот… Глянь–ка!
Я протянул ему «Полярную Правду». Мишка пробежал глазами страницу, и вопросительно посмотрел, —
— Ну и где?
— Ниже, ниже смотри!
— Не вижу…
— Ой, дубина! Ну вот же!
Удерживаясь, чтобы не захохотать, наугад тыкаю пальцем одно из объявлений в колонке «Знакомства», —
— Читай! Чудовище…!
Он устало выдохнул, и негромко забормотал, —
«Для создания семьи познакомлюсь с мужчиной романтической профессии, — офицером–подводником или моряком загранплавания. В возрасте от 25 до 45 лет. Внешность значения не имеет. Отсутствие вредных привычек приветствуется, но не обязательно»…
— Ну и что?
— Что «ну и что»?
— Где тут про меня?
— Ну вот же, — «…Внешность значения не имеет…»
Мишка, не понимая иронии, снова посмотрел в газету, —
— И это всё?
— А тебе мало, что ли? Возраст тоже, ведь, твой!
— Двадцать пять — сорок пять… Это что, — я?
— А что, — нет? Тебе сколько?
— Тридцать три …
— Ну вот…!
Серьёзная и сосредоточенная Мишкина физиономия начала меня раздражать. Смеяться расхотелось…
— А профессия?
— Что профессия?
— Здесь написано про романтическую профессию…
— Ты моряк загран — заплыва?
— Ну да…
— А что тебе ещё нужно? Подводная лодка, что ли?
— Да, нет… Просто…
— Ну, тебя, дурака, Мишка …!
Далеко за полночь, сквозь шум голосов и музыку из смежного номера, засыпая, я слышу Мишкин голос, —
— А если я ей не понравлюсь?
— Кому «ей»?
— Ну… Этой девушке… Из газеты …
— Миха… Ты совсем охренел что ли?
— Что? — Испуганно спрашивает он.
«Ты себя в зеркало видел?… Как ТЫ можешь не понравиться?…» — из последних сил отвечаю я, и проваливаюсь в бездну…
«А вредные привычки?» — спросил Мишка у тишины, и рассеянно посмотрел в окно на пустую площадь…
…Он стал моряком случайно. Родившийся и выросший в маленьком молдавском селе под Дубоссарами, Мишка никогда не мечтал о море. После десятого класса, отец, из каких–то своих соображений, привёз его в Воронеж. Здесь, после удачных экзаменов, Мишку зачислили на радиотехнический факультет политеха. Так, в семнадцать лет, началась его самостоятельная, взрослая жизнь. Уже через год учёбы он женился на симпатичной, современной и раскованной однокурснице. А в девятнадцать, — стал отцом…
Студенческая жизнь подразумевает многое, в том числе, нередко, — и женитьбу. Но, вот, отцовство неожиданно повисло непомерным грузом на неокрепшей мальчишеской шее, и давалось с трудом. Потом, как–то очень быстро семейная жизнь дала трещину, и без каких–либо усилий развалилась. Окончив институт, Мишка имел диплом радиоинженера, свидетельство о разводе, трёхлетнюю дочь Танечку, исполнительный лист на алименты, и повестку в военкомат…
С лёгким сердцем Миха пошёл служить. В одном из гарнизонов под Мурманском, на студёном побережье, меж скал и фьордов, с паяльником в руках, среди конденсаторов, сеточных ламп и транзисторов, незаметно прошли два года.
Он не вернулся в Воронеж, да и в Молдавию его не очень тянуло.
Вот тут и «случилось» в Мишкиной жизни море…
В конце восьмидесятых, через несколько лет после начала своей морской карьеры, Мишка всё же побывал в Воронеже. Может быть «вызрели» его отцовские чувства, а может, просто пришло осознание ответственности за своего ребёнка. Он и сам не мог себе ответить на этот вопрос.
В том сентябре дочка должна была пойти в третий класс. Ему так хотелось увидеть её в школьной форме, кружевном фартучке, с букетом цветов и большими белыми бантами… Такую же, как одноклассницы из далёкого, советского Мишкиного детства…
Миха детально и красочно представлял себе встречу с дочерью. Волновался, и подбирал слова, которые он произнесёт в эту минуту. Конечно, думал и о том, как увидит супругу. И как знать, — что будет потом, после этой встречи?
…Он долго стоял перед дверью квартиры бывшей тёщи, и, наконец, нажал кнопку звонка…
…Дверь открыла дочь. Стоя у порога, расчёсывая светлые волосы, повзрослевшая девочка несколько мгновений внимательно смотрела на него, а затем безразлично отвернулась.
Мишка уже хотел войти за ней в распахнутую дверь, когда Танечка, вдруг очень спокойно и громко произнесла, —
«Ма–а–ам! Здесь этот… Придурок… Приехал…»
В эту минуту что то прояснилось в Мишкиной голове, в одно мгновение всё встало на свои места, обозначив для него чёрно–белую, без оттенков и теней, реальность. Он поставил у порога тяжелую сумку с подарками, потихоньку прикрыл дверь, и пошёл прочь…
* * *«Здравствуйте, Нина. Меня зовут Михаил, отчество Васильевич. Фамилия — Косолапин. Пишу в ответ на ваше объявление в газете. Я радиоинженер, живу в Мурманске, и работаю в море. Моя морская специальность называется совсем несложно, — электрорадионавигатор. В рейсе я занимаюсь обслуживанием и ремонтом навигационного оборудования. Мне тридцать три года. Рост — один метр и девяносто шесть сантиметров. А вес, конечно, меньше, хотя, я и не знаю точно какой. Но не толстый. Кажется. Никаких особых увлечений у меня нет. Хотя, наверное, и есть. Вы пишете, что работаете преподавателем английского. А я, вот, всю жизнь его изучаю. Но пока, к сожалению, не очень успешно…».
— Ну как? — Спросил он, закончив читать.
— Миха, ты что, — сдурел?
— Ну, что опять не так? — Обиженно насупился он.
Меня переполняло то, что я услышал. Мысли бурлили, но, воплощаясь во фразы, застревали в горле, прорываясь лишь обрывками:
— Ну…йм… дец…!!! Миха!!! Крыша съехала???
— А что?
— Ты кто по гороскопу?
— Овен…
— Я так и знал… Баран ты, а не овен!
— Почему баран — то?
— Потому, что думаешь много! Ой, дура–а–ак…
Мишка закурил, с удовольствием глубоко затянулся дымом, и очень серьёзно посмотрел на меня, —
«Да я понимаю… Тридцать три… Возраст Христа… Ты думаешь я дурак? Нет, Олег… Не дурак… Устал я… Один… Пить начну… Знаю, что начну пить… Не хочу… Может быть, и правда, — есть Судьба… Не знаю… Смысла… Не вижу смысла… Зачем всё?… А вдруг?…»
Он опустил голову, —
«Поеду к ней. Я так решил, — если ответит, — поеду к ней. Не осуждай, и не смейся. Ты же понимаешь меня. Ты же знаешь. Мы же все так живём. И ты, ведь, тоже… Олег… Разве нет? Вот видишь … Одинаково все… Противно и бессмысленно…»
Мы замолчали.
— Может быть, ты и прав, Миха. Не знаю…
Мне всегда казалось…
— Что по объявлениям знакомятся неудачники? — Не дал он мне договорить.
— Нет. Но, что–то есть в этом. Такое…
Мишка по–детски обезоруживающе улыбнулся, —
«Да не пугай ты меня, ради бога! Я и сам боюсь, как невеста на выданье… Пошли в «Три Ступеньки». За одно, — и на почту… Письмо отправим…».
* * *«… Я очень рада, Миша, вашему письму. Вы знаете, если честно, — это не я писала в газету. «Позаботилась» подруга. Сама я, — ни за что не решилась бы на такое. Но пусть теперь это не смущает вас. Позже, когда я узнала, то поймала себя на мысли, что с волнением жду ответа из Мурманска. Мне очень приятно, что вы откликнулись именно на это, а не другое объявление. Прошу вас, Миша, — не думайте что я легкомысленная и ветреная. … Буду рада встрече и знакомству с вами. А так же, надеюсь, что смогу помочь вам в изучении английского языка. Если приедете, сообщите телеграммой дату прибытия и номер поезда. Я встречу вас на вокзале… Нина…»
Мишка получил это письмо из Ростова–на–Дону спустя две недели. В этот же день мы купили ему билет на поезд, и со знанием дела приступили к сборам в дорогу…
— Телеграмму ей надо дать «с отсроченным» временем.
— С каким «отсроченным»? — не понял Мишка.
— Номер поезда и вагон укажем правильно, а дату прибытия, — на двое суток позже…
— За–а–чем это? — Нараспев спросил он, и округлил глаза.
— Так надо, Миха. — Заговорщицки подмигнул я.
Мишка беспомощно сморщил огромный лоб, — «И что?»
— Понимаешь, ты приедешь… Уставший…
— Ну?…
— Трое суток в поезде… Грязный и вонючий, как конь…
— Прям уж… Как конь!
— Ну, хорошо, не конь, — баран. — Кивнул я примирительно.
— Дык… — Развёл Миха руки, и поднял костлявые плечи.
Своим видом сейчас Мишка невольно вызывал улыбку.
В эту минуту он стал похож на огромного старого грифа, приготовившегося к полёту в поисках чего–нибудь.
— Приедешь… Поселишься в гостиницу…
— А как же… Э–э–э…?
— Выспишься, вымоешься, побреешься… — Перебил я его.
— Ну–у–у… — Наклонил Миха голову, начиная осознавать.
— Посмотришь город, адаптируешься….
В Мишкиных глазах сверкнул проблеск понимания предлагаемого замысла. Он, молча закивал…
«Купишь букет цветов, и через двое суток придёшь на вокзал к прибытию «своего» поезда. Там и встретишь её, но не замученный переездом, а наглаженный, сытый и отдохнувший», — закончил я, победно глядя на слегка обалдевшего друга…
— Гениально… — Выдохнул Мишка…
— Хм… А то…!
* * *Мы стоим на Мурманском вокзале, с которого, как известно, все поезда идут только на юг. Низкое серое небо зацепилось за шпиль зелёного купола, и беспомощно повисло, протекая мелкой моросью над притихшим, затаившимся городом …
— А может, мне поехать с тобой, Миш…?
— Зачем?
— Ну-у… На всякий случай…
— На какой?
— На какой, на какой, — на всякий! Дубина!
— Не надо, — не поможет.
— Почему?
Мишка улыбнулся, шумно набрал воздуха, и процитировал бессмертные барковские строки:
— И так, — не только на Руси,
В любой стране о том спроси,
Где бабы, скажут, — быть беде,
Шерше ля фам… Ля фам. Везде…
Он забросил на плечо дорожную сумку, и ступил на подножку вагона.
— Удачи тебе, Олег!
— Тебе удачи, Мишка! Осторожнее там… Ростов…
— Пустое… От судьбы, ведь, не уйдёшь…
— Но, при желании, — встречу с ней можно отсрочить…
— Скучное это дело, — откладывать на потом. — Мишка задумчиво посмотрел на часы.
Состав тронулся…
— Ну ладно, Миха! Давай! Пиши! Адрес помнишь?
— Мурманск — Море… До востребования…
— Молодец …!
— Ты тоже пиши! Адрес помнишь?
— Да, иди ты… Олух! — Крикнул я в след удаляющемуся поезду, и закусил губу…
* * *Что такое расставание для моряка? — Часть его работы… Отношение к разлуке, — не философское, — профессиональное. Необходимость долго находиться в замкнутом пространстве и небольшом коллективе, — это практически, — одиночество, которое со временем превращается в привычку, а спустя годы, — в неосознанную потребность… Разлука для моряка не всегда окрашена в трагические тона утрат и потерь. Одиночество, — не имеет налёта и привкуса неодолимой тоски о чём–то, или о ком–то. Само Время для него, — категория абсолютная, а не относительная, — и измеряется «по факту», — по факту его отсутствия. Море… Оно изменяет масштаб событий и явлений, чувств и восприятий, обретений и потерь… Понятия «дольше» и «быстрее» на отрезке времени, — теряют свою остроту и значение. На смену им приходит, — «когда–нибудь» или «никогда», — некое обозримое будущее, на которое моряк подсознательно настраивается, зная, что оно обязательно придёт…
И всё же… И всё же, — сегодня я провожал Мишку с грустью. В прощании нашем почему–то не было привычной лёгкости. Шутить совсем не хотелось. В эти последние минуты перед тем, как он скрылся в глубине вагона, во мне проснулась жалость и сочувствие к нему, — всегда неустроенному, трогательному в своей невзрослой какой–то, открытости и доверчивости…
Мурманский май неприлично плевался мокрым снегом. Стало совсем темно и уныло…
«А, может быть, это и правда, — Мишкина Судьба?», — подумал я с надеждой, и одиноко побрёл в гостиницу …
* * *…У него давно не было такого солнечного настроения. Двое суток в приветливом Ростове пролетели в волнительном ожидании. И вот теперь, отвыкший, впервые за много лет он шёл на свидание. Букет белых роз в руке подчёркивал его сегодняшний статус галантного кавалера. Вся неловкость и неуклюжесть угловатого, костистого и нескладного парня с оттопыренными ушами, — исчезла, улетучилась. Предчувствие встречи с прекрасной незнакомкой наполняло сердце давно забытым трепетом, и сладкой тайной… Ведь, он шел навстречу Судьбе…
До прибытия «его» поезда оставалось около получаса. Мишка посмотрел расписание… «№ 2» — высвечивался на электронном табло номер платформы, где должен остановиться скорый «Мурманск — Новороссийск». Он пересёк сверкающий зал ожидания, и поднялся в стеклянную галерею–навес, ведущую к выходу на перрон. В переходе над платформой номер два, — толпа… Волнение, гул и возбуждение встречающих… Глядя сверху на снующих людей, он остановился перевести дыхание, и вдруг… неожиданно, совсем рядом, кто–то произнёс: «…Косолапин…».
Миха осторожно повернул голову. В нескольких шагах от него стояла незнакомая девушка в компании трёх кожаных «качков», —
— … А имя? — Спросил один из них, бритый налысо.
— Михаил, — ответила она.
— Жаль, что ты его никогда не видела.
— Какая разница? — Включился в разговор ещё один верзила.
— Да, никакой. Ни тебе Зойка, ни ему…
— Ему, скоро, вообще, всё будет без разницы, — криво усмехнулся бритый.
— Вагон какой? — Зазвучало деловито.
— Девятый, — услышал Миха номер, который указывал в телеграмме.
От нереальности происходящего, Мишку сковало. Пространство уменьшилось, и сузилось до размеров окна галереи, сквозь которое он, неподвижно стоя, смотрел в одну точку. Звуки летнего дня, всего несколько минут назад радостно наполнявшие мир, — смолкли. Он слышал теперь только этот разговор…
«…От площади возьмёшь частника. Такси не бери. Доедете до Каменки. К дому не подъезжайте. Метров двести пройдёте, — не переломится твой «косолапый». Дверь закроешь на нижний. Не забудь вынуть ключ из замка. Мы будем минут через десять…» — звучал голос.