— Конечно. Профессор Теофил Торнберг — старый друг нашего дяди Георгия, отца Алекса. А что?
Да-да, Алекс что-то такое говорил, вспоминает Марика. Дескать, Торнберг когда-то спас жизнь Георгию Вяземскому — давно, в восемнадцатом году, в Петербурге…
— Опиши мне его, — просит Марика.
Ники удивлен такой настойчивостью, он недоумевающе пожимает плечами, но исполняет просьбу сестры:
— Ну, ему далеко за пятьдесят, он высокий, худой, с забавной седой эспаньолкой, с орлиным профилем… Немного похож на короля Дроздоборода из той книжки братьев Гримм, которая, помнишь, была у нас в Риге…
— Точно, он, — кивает Марика, ничуть не удивляясь, что Ники тоже называет Торнберга Дроздобородом. Они с братом совершенно одинаково воспринимают мир!
— А ты откуда его знаешь? — Теперь очередь Ники задавать вопросы. — Хотя Торнберг ведь живет в Берлине, ничего нет удивительного, что вы встретились. Вас кто-то познакомил?
— Нет, это произошло в бомбоубежище, совершенно случайно, — небрежно отвечает Марика. — И так же случайно он услышал мое имя, но почему-то ни словом не обмолвился, что знает тебя, а тем более — нашего дядю Георгия. Зато он весьма загадочно предсказал мне, что я скоро получу от тебя роскошный презент: зеленое сомбреро с черными лентами.
Ники от души хохочет и вдруг осекается, заметив, какими глазами смотрит на него сестра:
— Ты что?
— А ты что? Нашел над чем смеяться!
— Ну, мне действительно смешно, что Торнберг так тебя разыграл. Молодец, ни словом не обмолвился про нашу встречу! Могу себе представить, как ты ломала голову. Решила, что он маг, предсказатель, волшебник и так далее. Ну что ж, он и вправду увлекается астрологией. Хотя, насколько я понял, специальностей у него много. Вообще-то он историк…
— Ники, ты что, заболел? — зло перебивает Марика. — Ты не понимаешь или просто не хочешь понять? Когда Алекс узнал, что Торнбергу известно о шляпке, а значит, о лентах, он чуть с ума не сошел от беспокойства! Ты разве не слышал: я сразу сказала, что меня прислал сюда Алекс! Он страшно взволнован, а я вообще не знала, что думать. Мы уж решили, что ты арестован, понимаешь? Тебя не удивляет, что мы встретились здесь, в «Монте-Карло»? Этот адрес мне подсказала мать Мария из «Православного дела» на рю Лурмель. Я поехала к ней, чтобы окольными путями разузнать, как ты, не забрали ли тебя в гестапо, вообще — жив ли ты! Мы с Алексом чего только не предполагали, когда я рассказала ему о том, что ты называешь розыгрышем. А ты хохочешь. Как так вышло, что об этом узнал Торнберг?
— Да о чем «об этом»? — с досадой спрашивает Ники. — О шляпке? Да черт с ней, со шляпкой! Торнберг ничего не знал о лентах. Просто он был со мной в мастерской у мадам Роз, когда я получал шляпку. И дядя Георгий тоже.
— Как дядя Георгий? — в очередной раз изумляется Марика.
— Да вот так! Он не смог получить пропуск в Берлин и нарочно приехал в Париж на встречу со своим старым другом Торнбергом, который, оказывается, имеет какие-то связи в рейхе, отнюдь не только в научных кругах, но и среди партийных бонз, и обещал похлопотать о том, чтобы дядя Георгий смог приехать в Берлин, навестить Алекса. Они заранее списались, вот и встретились после того, как не виделись чуть ли не десять лет. Ты знаешь, кстати, что в восемнадцатом году Торнберг спас жизнь нашему дядюшке? Правда, спас нечаянно. Это произошло в Петрограде, как раз перед тем, как они бежали в Латвию.
— Да, Алекс упоминал об этом, — кивает Марика.
— Упоминал?! — возмущенно восклицает Ники. — Да эта история достойна целого романа! Ты только представь — оказывается, наш дядя Георгий и Торнберг входили в молодые годы в сообщество медиумов, которые поставили себе задачу уничтожить всех большевистских вождей силой оккультной мысли. Они собрались однажды где-то на Крестовском острове, в какой-то заброшенной даче, расставили по столам портреты Ленина, Троцкого, Дзержинского и прочих и начали испускать какие-то флюиды или как там это называется. Но для верности воспользовались орудиями средневекового колдовства: черными свечами, отравленными иголками и стрелами… К несчастью, за этой командой давно следили, и в самый разгар волшебного действа ворвались чекисты. Всех перестреляли, даже допрашивать некого было.
— Стоп! — перебивает Марика. — А дядя Георгий? А Торнберг? Они-то как уцелели?
— А они вообще не попали на Крестовский остров в тот вечер. Сначала ждали трамвая. Потом ловили извозчика, но никто не хотел туда ехать. Потом пошли пешком, и вдруг у Торнберга, наверное, от волнения и напряжения, случился страшный сердечный припадок. Он сначала потерял сознание, а потом стал умирать. Дядюшка рассказывал: это был один из самых страшных моментов его жизни — лучший друг умирал на его глазах! На какое-то мгновение у него даже сердце остановилось, но потом произошло чудо, и Торнбергу стало лучше. Дядюшка наш доволок его чуть не на руках до знакомого врача, тот оставил их у себя до утра… А утром им стало известно, что благодаря этому припадку они остались живы.
— Но я все равно не пойму, зачем понадобилось посвящать Торнберга в историю со шляпкой, — ворчит Марика. — Ну, отправил бы ее тихо, не афишируя, и все. Может, я что-то не понимаю, но, по-моему, конспирация в таких делах должна быть превыше всего.
— Ты правильно понимаешь, — бормочет Ники сконфуженно. — Но штука в том, что все это случайно вышло. Были сплошные совпадения! Во-первых, заболел человек, который должен был везти шляпку в Берлин.
— Пауль, да? — вспоминает Марика. — Мне сказал о нем Алекс.
— Кажется, мой дорогой кузен подозревал меня в болтливости? — иронически хмыкает Ники. — Мне далеко до него, поверь! Да, того человека зовут Пауль. Он приехал в Париж на встречу со мной, но слег с жестоким приступом колита. Ему было так плохо, что пришлось устроить его в клинику. Конечно, в частную, к верным людям, но там, как и везде, очень плохо с едой. Кормили вареным горохом и помидорами. Ты представляешь — человеку с колитом такое меню! Пауль почти три недели ничего не ел, держался только на уколах камфоры, потому что лекарств от его болезни не оказалось никаких. Только потом кое-что удалось достать. И поскольку никто не знал, надолго ли он слег (врачи вообще боялись, что придется оперировать), я взялся за срочную отправку этой несчастной шляпки. Мое дело было — только забрать ее в ателье, а лентами занималась Вики. — Ники кивком указывает на молодую княгиню, которая с блаженной улыбкой скользит в паре с Бальдром в ритме фокстрота. — Мадам Роз, хоть и человек, близкий к Re?sistance, тоже не имела понятия ни о каких деталях, вроде того, почему нужны именно эти ленты. И вот представь себе, иду я в ее ателье на рю де Ришелье и у входа чуть не нос к носу сталкиваюсь с дядей Георгием и Торнбергом, которые, как и полагается ученым мужам, следуют в Национальную библиотеку — рыться в фолиантах, покрытых пылью времен. Что я мог сказать по поводу того, зачем тащусь к модистке? Так и объяснил, что заказал шляпку. «Для кого, для любовницы?» — спрашивают эти веселые господа чуть ли не в один голос. «Для любимой сестрицы!» — отвечаю я. Короче говоря, они явились со мной в ателье, посмотрели на шляпку, жестоко раскритиковали ее, а потом потащились за мной на почту, чтобы удостовериться, что я посылаю ее именно в Берлин и именно тебе, а не своей мифической любовнице.
Ники так педалирует интонацией слово «мифической», что у Марики возникает очень сильное искушение спросить, неужто у брата и в самом деле нет никакой подружки. Но она подавляет неуместное любопытство и продолжает разговор о деле:
— А Пауль? Он знал о лентах?
— Пауль знал, — кивает Ники. — Он-то и сообщил Алексу о том, что посылка была отправлена почтой. Глупо, конечно, вышло: посылку я отправил, а Пауля через три дня выписали из больницы. Он успел вернуться в Берлин, предупредить Алекса, что посылку привезешь ты, а злосчастная шляпка появилась у тебя спустя целых две недели. Ты не представляешь, сколько осложнений нам создала моя ненужная суетливость. Потому что эти ленты…
Тут Ники бросает на сестру напряженный взгляд и сдавленно произносит:
— Извини.
И умолкает.
Понятно! Наконец-то вспомнил про конспирацию! Как говорится, лучше поздно, чем никогда.
— Знаешь что? — исподлобья смотрит Марика на брата. — Ты уже столько сказал, что молчать теперь нет никакого смысла. Ты должен объяснить, в чем же там дело, с лентами! Это нечестно: вы меня используете как… как посылочную коробку. Не волнуйся, дальше меня ваша тайна не пойдет. Бальдр, к примеру, до сих пор не имеет представления о том, что я поменяла ленты на этом безумно-зеленом сомбреро.
— Не стоит тебе знать лишних подробностей, — скороговоркой, не глядя на сестру, говорит Ники. — Просто нам стало известно, что лагерь, в котором находится Алекс, скоро будет расформирован, большинство заключенных отправят на север Франции, на рудники и шахты. Мы хотели передать им информацию, которая поможет при возможном побеге. Это, конечно, секретная информация: адреса, маршруты, пароли. Понимаешь теперь, почему так важна была доставка шляпки, вернее, лент?
— Конечно, понимаю. Но ты и впрямь уверен, что Торнберг ничего не знает?
— Да я совершенно уверен! Вот тебе святой истинный крест! — крестится Ники.
— А Пауль? — не унимается Марика. — Он человек надежный?
— Совершенно надежный.
— А он видел Торнберга и дядю Георгия?
— Мы вместе навещали Пауля в больнице, — сообщает Ники.
Марика смотрит на него и молчит. Ее брат всегда держал себя по отношению к ней так, будто это он ее, а вовсе не она его старше на целых два года. Но сейчас Марике кажется, словно между ними не два года, а десять лет разницы. Причем старше, понятно, она. Ники — просто большой ребенок! Ну кем же еще надо быть, чтобы привести случайных людей на встречу с подпольным связным?! Или Марика все усложняет? В конце концов, в эти тайные игры она — и то невольно, по прихоти судьбы — играет всего лишь какую-то неделю, а Ники вступил во французское Re?sistance еще в сороковом году, как только движение возникло. И все же понятия о конспирации у него нет. С точки зрения Марики, конспирация — это тайна, секрет, молчание. Прежде всего — молчание! А оба ее братца — что родной, что двоюродный — чрезмерно болтливы. Конечно, они не хотят ее обижать своей скрытностью, но какое значение имеют глупые девичьи обиды в подобных делах?!
Ники явно чувствует себя неуютно под ее неподвижным взглядом. Вообще он настолько изумлен тем, что Марика впервые в жизни взяла тон старшей сестры, что в голосе его невольно появляются виноватые интонации:
— Ну да, мы вместе навещали Пауля в больнице. Если бы не Торнберг, Пауль вообще там умер бы, я тебе точно говорю. Потому что, когда я его туда привез, в клинику в эту, там даже камфоры не было. А у него от резкого обезвоживания организма давление упало ниже всякого предела. Сердце отказывало…
— Погоди, мать Мария говорила, ты помогаешь с лекарствами «Православному делу», — вспоминает Марика. — Разве ты не мог что-то достать для Пауля?
— Помогаю я им в основном перевязочными материалами да аспирином. Ну, иногда удается раздобыть кое-какие обезболивающие, — объясняет Ники. — Но штука в том, что достаю я эти лекарства в той самой клинике, куда привез Пауля! Других каналов у меня не имеется. А тут все сошлось очень неудачно: в клинике ничего нет, Пауля лечить нечем. Я был страшно обеспокоен, дядя Георгий и Торнберг это заметили. Я сказал, что мой близкий друг в больнице, в очень тяжелом состоянии. Торнберг привел в действие какие-то свои связи… У него везде какие-то связи, знаешь, как у членов масонского ордена, — усмехается Ники. — Именно он и достал сначала камфору, а потом и лекарства, которые позволили Паулю избежать операции. Он сам привез медикаменты в клинику и осмотрел Пауля. Он ведь еще и врач, этот Торнберг…
— А дядя Георгий?
— Он тоже был там. Кстати, знаешь что? — Ники нерешительно смотрит на сестру. — Торнберг явно решил, что Пауль — просто мой приятель и больше ничего. Ну, немец, ну, приехал из рейха по служебным делам… Он его увидел и забыл, что называется. А дядя Георгий, мне кажется, догадался, что Пауль связан с антифашистами. И отнесся к этому очень неодобрительно. У него лицо просто-таки перекосилось при виде Пауля! Понятно, он беспокоится за меня, но я уже вполне взрослый…
— О да! — едко говорит Марика. — Ты уже большой мальчик, это правда! А дядя Георгий тебе что-нибудь говорил, намекал, еще как-то выражал свое неодобрение?
— Нет. Ничего не говорил. Он только начал обращаться со мной весьма холодно. И спросил, знаком ли Алекс с «этим молодым человеком», как он назвал Пауля. Я сказал, что, конечно, нет, и даже перекрестился.
— Ты что, с ума сошел? — ахает Марика. — Зачем же еще и креститься, если врешь?
— А где я врал? — обижается Ники. — Алекс только имя знает — Пауль, а его самого он и в жизни не видел. Паулю в районе лагеря никак нельзя появляться, это было бы подозрительно. Они с Алексом держат связь через Михеля, двоюродного брата Пауля, который работает в лагере и близлежащих деревнях мусорщиком. Ездит на грузовичке с надписью на борту. Видела, наверное?
Марика кивает. Конечно, она видела. Значит, там, на лесной опушке, к Алексу подъехал связной…
— А почему дядя Георгий назвал Пауля «этот молодой человек»? — снова спрашивает она.
— Потому что Пауль и в самом деле молод — он примерно мой ровесник.
— Еще один глупый мальчишка! — вырывается у Марики.
— Полегче, — тихо говорит Ники. — Меня ты можешь называть, как тебе заблагорассудится, но насчет Пауля — полегче! Когда этому мальчишке было шестнадцать лет, штурмовики прогнали его сквозь строй: били плетьми. Девяносто ударов! Удивительно, как он не умер тогда. Могу представить, как выглядит его тело, наверное, до сих пор один сплошной шрам. Он всегда застегнут до горла, носит рубашки только с длинными рукавами и не любит о том эпизоде вспоминать. Говорит только: хорошо, что не били по лицу.
— А что, он внешне красив?
— Ну, можно сказать и так, — задумчиво кивает Ники. — Он смуглый, итальянского или испанского типа. На немца совсем не похож! У него густые, вьющиеся черные волосы, большие томные глаза, красивый рот. Он очень нравится девушкам.
Марика пренебрежительно пожимает плечами. Ей вообще не по вкусу брюнеты. Итальянцы, испанцы, евреи — какая разница? Ей нравятся высокие блондины. Шатен среднего роста по имени Бальдр фон Сакс — исключение.
— А Паулю известно, что дядя Георгий и Торнберг знают о существовании шляпки?
— Конечно. Так же, как и мадам Роз, и Вики были об этом осведомлены. Но никого, заметь, это не заставило обеспокоиться, потому что о шляпке немало посторонних людей знало. Но ведь о шляпке, а не о лентах! Ну что, ты успокоилась? Больше не будешь меня донимать? Постараешься утихомирить Алекса, когда вернешься?
— Постараюсь, — кивает Марика.
В самом деле, вроде бы можно не волноваться. Случайная встреча Торнберга с Ники, с Паулем, с ней самой… Жизнь состоит из случайностей, несчастных и счастливых. В конце концов, она ведь тоже совершенно случайно подняла там, в развалинах, глаза и увидела в руке мертвого Вернера загадочный листок…
И вдруг ее словно обжигает: да ведь она и думать забыла про шифровку Торнберга! А между тем она — в Париже! В том самом городе, который обозначен на шифровке девизом «Fluctuat nec mergitur» — «Зыблема, но непотопляема». А в Париже, если догадки Алекса были правильны, обитает какой-то таинственный шаман… Или не обитает никто, никакого шамана нет, а предположения Алекса всего-навсего игры ума, сущая чепуха, так же как и имя Меркурий, которое почему-то не дает ей покоя…
В это время мысли ее прерываются возвращением за столик Вики и Бальдра, пресытившихся фокстротом. Пианист принимается играть чарльстон, и у Марики сами собой начинают дрожать ноги.
Она бросает взгляд на Бальдра, и тот мгновенно понимает. Вскакивает, предлагает ей руку:
— Дорогая?
Марику не надо приглашать дважды. Музыка набирает темп! Марика начинает танцевать, даже не отойдя от столика, и таким образом, разбрасывая в стороны ноги так быстро, что за их мельканием невозможно уследить, продвигается вслед за Бальдром к центру зала. У Бальдра совершенно счастливое, мальчишески-беззаботное лицо. Через минуту рядом оказываются Ники и неутомимая Вики, а прихрамывающий князь Оболенский и нагруженный подносами, снующий туда-сюда граф-официант Сирил поглядывают на них с завистью. Так и продолжается вечер.
Народу в «Монте-Карло» становится все больше, появляются и гитлеровские офицеры в форме. Некоторые узнают Бальдра — почтительно поглядывают на него и первыми отдают ему честь. Все танцуют, едят, пьют, Сирил сбивается с ног, угрюмый Оболенский рано уходит, взяв с Ники и Бальдра обещание проводить его жену. Марика танцует то с Бальдром, то со своим братом, беззаботная Вики Оболенская то болтает, то хохочет, заражая смехом всех, то подпевает каким-то подвыпившим абверовцам, заставившим тапера играть популярную песенку о неграх, которым надоело жить в Африке:
Даже отправившись под ручку с Марикой «попудрить носики», Вики не перестает болтать — на сей раз о том, как ей трудно было приспособиться к «новому порядку», воцарившемуся после окончания dro?le de guerre:
— Когда немцы вошли в Париж, я два дня из дому выйти не осмеливалась! Но куда деваться, пришлось. И все же меня била дрожь: это немыслимо, немыслимо, немцы около Сакре-Кер, на Елисейских Полях, около памятника Анри IV… А через несколько дней я решила просто не обращать на них внимания. Ну вот нет их, и все, я их не вижу! И помогло, знаете. В самом деле, не застрелиться же оттого, что по улицам шляются эти «les Fridolins».
— Фридолины? — смеется Марика. — Кто ж такие?