Остановившись передохнуть, Эрик посмотрел вниз и увидел кучки туристов в лагере Шерман, которые смотрели на них. Они поднимались уже десять часов, хотя по плану подъем должен был продолжаться не более девяти часов. Миновали огромные сераки – гигантские ледяные колонны и пики, которые могут обрушиваться совершенно неожиданно. Их путь был чрезвычайно извилистым и поэтому особенно изматывающим, а этот последний рывок был просто изнурительным. Эрик с самого начала ощущал странную вялость и теперь по мере подъема чувствовал себя все хуже и хуже. Его рюкзак был тяжелым, а ноги необычно слабыми. Он растирал себе предплечья и запястья. Они уже видели Колумбия-Крест, «официальную» вершину горы. Эрик собрал все силы для последнего рывка.
Наконец, прерывисто дыша, сбросив рюкзаки и засыпая на ходу, Эрик, Лейф и Крейг достигли вершины горы Рейнир. Лейф хотел задержаться и исследовать вершину, с которой открывался обзор на все 360°, пещеры, ложные пики и кальдеры. Ландшафт здесь напоминал лунный: во всяком случае, ничего подобного Эрик раньше не видел; здесь было полно опасных кулуаров и бирюзовых трещин глубиной в десятки метров. Имелись здесь и такие места, которых человек вряд ли когда-нибудь сможет коснуться.
Примерно через 20 минут братья начали спускаться с горы, стремясь двигаться по гораздо более прямому маршруту. После десяти минут спуска Эрику, который чувствовал себя паршиво на протяжении большей части восхождения, стало легче дышать. Но потом у него вдруг началось обильное кровотечение из носа, а ноздри почувствовали солнечный ожог. Его ноги тряслись, а запястья распухли и болели. И боль не уходила.
В конце концов Эрик все-таки вернулся в лагерь Шерман, где они с Лейфом собрали вещи, увеличив вес каждого рюкзака еще на 4–5 кг. Его ступни и плечи ныли. Голова тоже болела. Он всегда старался давать организму дополнительные нагрузки, но сейчас ему было не до того. Он чувствовал себя очень плохо.
На высоте 2440 м лед кончился, и они пошли по каменистой поверхности, уже не в связке. Они увидели большую стаю канадских гусей, летящую клином над горой, и юркого чернохвостого оленя, мчащегося между деревьями. Дно долины было усеяно фиолетовыми и желтыми цветами, и под лучами уходящего солнца сверкали ручьи, подпитываемые тающими снегами. Будучи студентом-экологом, Эрик беспокоился о сохранении таких вот пока не затронутых «цивилизацией» мест. Природа была его истинной религией; именно в ней он находил покой, вдохновение и ответы на свои вопросы (на религию в обычном понимании у него была аллергия). Мальчишкой он мог часами наблюдать, как охотящиеся орлы и цапли падают на добычу. Он строил песочные замки, наблюдал за жизнью обитателей Пьюджет-Саунд[22] и собирал коряги причудливой формы, привлекавшие его своей красотой. Вместе с пятью братьями и сестрами он часто ночевал на спальной веранде на верхнем этаже, откуда можно было смотреть на падающие звезды.
Прославленный дед Эрика тоже обожал природу. Чарльз Линдберг, обладавший, по общему признанию, неугомонным духом, после Второй мировой войны много путешествовал и, как сейчас говорят, зациклился на экологии, как спустя годы сосредоточится на своем полете через Атлантику. Он поддерживал и инициировал новые программы по сохранению первозданной природы, стал директором Всемирного фонда дикой природы и всячески защищал лесопарковые и исчезающие виды животных по всему миру, от серых китов в Байе до карликовых филиппинских буйволов тамарау. Он жил среди коренных обитателей Филиппин, Бразилии и Африки, ел тушеное мясо обезьян и спал в хижинах, крытых пальмовыми листьями. Он провел большую разъяснительную работу среди местных жителей, чтобы обеспечить выделение земли для создания национального парка Халеакала на Гавайях. Но особую любовь он все же питал к Филиппинам, где пытался спасать находящихся под угрозой исчезновения гарпий-обезьяноедов – самых крупных орлов в мире. Бабушка Эрика столь же активно интересовалась взаимоотношениями между людьми и окружающей средой и даже написала для февральского номера журнала Life 1969 года статью (с иллюстрацией на обложке) о состоянии природы в центре нового космодрома «Америка». Энн хотела понять, могут ли красоты природы и богатый животный мир мыса Канаверал, где они с Чарльзом вместе с детьми останавливались на ночлег несколько десятилетий тому назад, сохраниться рядом с мощными и огнедышащими космическими технологиями. Ее рассказ, опубликованный практически одновременно с полетом «Аполлона-9», назывался «Цапля и астронавт», и в нем были такие слова: «Без болота не было бы никакой цапли; без дикой природы, лесов, деревьев, полей не было бы ни дыхания, ни сельского хозяйства, ни культуры, ни средств к существованию, ни жизни, ни братства, ни мира на земле. Ни цапли, ни астронавта. Цапля и астронавт – в единой неразрывной связке жизни на Земле». Этот рассказ, сопровождавшийся фотографиями коренных обитателей дикой природы – цапель, американского клювача, пеликанов, аллигаторов, броненосцев и гремучих змей, заканчивался словами: «Глядя на Землю глазами астронавтов, мы яснее, чем когда-либо раньше, видим эту драгоценную квинтэссенцию Земли, которую необходимо сохранить. Можно было бы дать этому и новое название, заимствованное из космического языка: “Сияние Земли”»[23].
Теперь, уже недалеко от перевалочного пункта, откуда началось их трудное восхождение на гору Рейнир, Эрик сделал еще один привал. Он увидел, как сурок высунул из-за камней свою пушистую головку. Лучи солнца пронизывали деревья – ели, сосны, кедры. Не будь он Линдбергом, Эрик, возможно, работал бы на лесозаготовках. А что – физическая работа на свежем воздухе! Но он был полностью согласен с тем, что сказал его дед в интервью для Life еще в 1960-х: «Будущее человечества зависит от нашей способности сочетать научные знания с мудростью дикой природы». Основной миссией Фонда Линдберга, созданного в 1974 году, через три года после смерти Чарльза, является сохранение баланса между техническим прогрессом и природой.
К стоянке у начала тропы, ведущей на гору Рейнир, Эрик подошел уже около восьми вечера. Он опустил рюкзак на камень, но, когда потом попытался поднять его снова, оказалось, что руки его не слушаются.
Не растянул ли он запястья? Он попытался не думать об этом: ну что поделаешь, просто горный туризм – не его вид спорта. Но что-то все-таки было не так.
Через несколько месяцев после подъема на гору Рейнир Эрик наконец отправился к своему семейному врачу. Недели две-три, казалось, все было хорошо, только боль иногда внезапно возвращалась. Но после соревнований по водным лыжам оба колена у него распухли и начали болеть, причем боль была сильной, как тогда, на горе, в запястьях. Его врач сделал несколько анализов и сказал, что не может точно ответить: или Эрик просто переутомился, или у него что-то более серьезное.
Врач сказал Эрику, что, возможно, у него серьезное дегенеративное заболевание. Не исключено, медленно произнес он, что у Эрика так называемый ревматоидный артрит. Одним из симптомов этого хронического заболевания являются зеркальные боли: оба колена, оба запястья, обе стопы, оба голеностопа. Спровоцировать его, объяснял врач, может какая-то мучительная физическая нагрузка, например марафон или – у женщины – очень трудные роды. Врач сказал, что эта болезнь может привести к повреждению и даже разрушению суставов, но он не торопился бы прогнозировать для Эрика наихудший сценарий. Он хотел бы понаблюдать за ним в течение более длительного времени.
Эрик вышел из кабинета потрясенный, но он говорил себе, что не может у него быть ревматоидного артрита, да и вообще никакого артрита. Ведь эта болезнь настигает пожилых людей, а не спортсменов в возрасте 21 года.
Мать Эрика, Барбара Роббинс, услышав эту новость, осталась спокойной. Она ничего не знала о ревматоидном артрите. Теперь, будучи в разводе с отцом Эрика, Барбара иногда воспринимала фамилию Линдберг как проклятие: ее свекровь и свекор потеряли чудного ребенка Чарльза-младшего. Ее золовка Рив (младшая дочь Чарльза и Энн) потеряла своего первого сына Джонатана тоже во младенчестве, он тогда только научился ходить. Как-то Рив осталась на ночь в новом доме у своих родителей в Коннектикуте, и ночью ребенок внезапно умер во время эпилептического припадка.
Жизнь Барбары с отцом Эрика, Джоном, была полна взлетов и падений. Они встретились в Стэнфорде еще студентами и, собираясь пожениться, решили пока сохранить все в тайне. Но когда они начали читать состряпанные репортажи об их свадьбе и о подарках, которые они получили, они сочли за лучшее уехать из города. Сплетник-колумнист из агентства печати Уолтер Уинчелл написал, что Чарльз Линдберг подарил сыну и невестке новый спортивный автомобиль (хотя на самом деле они ездили на старом синем фургоне «форд», который успел уже выгореть на солнце до пурпурного цвета). А журнал Redbook опубликовал интервью с ними, которого, естественно, никто никогда у них не брал.
Жизнь Барбары с отцом Эрика, Джоном, была полна взлетов и падений. Они встретились в Стэнфорде еще студентами и, собираясь пожениться, решили пока сохранить все в тайне. Но когда они начали читать состряпанные репортажи об их свадьбе и о подарках, которые они получили, они сочли за лучшее уехать из города. Сплетник-колумнист из агентства печати Уолтер Уинчелл написал, что Чарльз Линдберг подарил сыну и невестке новый спортивный автомобиль (хотя на самом деле они ездили на старом синем фургоне «форд», который успел уже выгореть на солнце до пурпурного цвета). А журнал Redbook опубликовал интервью с ними, которого, естественно, никто никогда у них не брал.
Джон был «фрогменом» – боевым подводным пловцом-подрывником ВМФ США (предшественники нынешних «морских котиков»). Выйдя в отставку, он занялся коммерческим дайвингом и работал на газопроводах и нефтяных платформах, опускался на невообразимые глубины и экспериментировал с дыхательными газовыми смесями для декомпрессии. В качестве добровольца он тушил пожары и стал одним из первых в мире «акванавтов», прожив под водой более суток.
Теперь перед Барбарой замаячила перспектива того, что у ее сына Эрика опасное прогрессирующее заболевание. До сих пор Барбара видела только одного человека с ревматоидным артритом: это был молодой человек, проводивший свои дни в кресле-качалке.
Из шестерых ее детей Эрик дался ей легче других: младенцем он просто сидел и улыбался или с довольным видом сучил ножками. С виду он был очень похож на отца Барбары, Джима Роббинса, шведа с голубыми глазами и угловатыми чертами лица, но Барбара знала, что внутри Эрик был Линдбергом и, так же как раньше его отец и дед, оценивал себя в первую очередь по физическим возможностям. Ее сын всю жизнь стремился вперед, но она беспокоилась о том, удастся ли Эрику ввязаться в необходимые ему приключения, потому что страсть к приключениям, по-видимому, была встроена в ДНК Линдбергов.
7 Карьера на орбите
Уже после полуночи Питер и его друг Джон Чирбан сели за столик кафе «Дели-Хаус» на Кенмор-сквер, по другую сторону реки Чарльз от МТИ. Джон любил куриную печень, суп с клецками из мацы и блинчики с сыром, а Питеру нравились огромные сэндвичи с пастромой, гамбургеры и чизкейки. Они пили кофе, слушали музыку и смотрели красочные сценки, сменявшие одна другую. Они удивлялись, что в конце 1980-х панк-рокеры все еще в моде, хотя их ночная беседа, как это часто уже бывало, была посвящена не музыке, не моде и даже не еде. Они говорили о связи между истиной науки и истиной веры.
Джон был на десять лет старше Питера, поэтому он был не только другом, но и наставником и советником. Он восхищался страстью Питера к космосу, но не разделял ее. Выпускник Гарварда, профессор-психолог и плюс к тому член сообщества греко-американцев со второй докторской степенью по теологии, Джон стремился к постижению и развитию духовного начала. Почти два десятилетия он время от времени беседовал с известным и влиятельным бихевиористом Б. Ф. Скиннером, обсуждая, в частности, проблему свободы воли и детерминизма, а также может ли духовность быть рациональной. И если Джон утверждал, что чувства могут существовать независимо от поведенческих стереотипов, то Скиннер вообще отрицал существование души, утверждая, что это «глупо» и «ненаучно».
Питер познакомился с Джоном через своего приходского священника. Студент колледжа, мечтающий о космосе, расспрашивал священника греческой православной церкви о традициях, в которых прошла его юность (теперь, хотя Питер по-прежнему посещал церковь, когда бывал дома со своей семьей, он редко заходил в храм самостоятельно). Он рассказал Джону, что чувствует себя «непонятно», потому что не является активным прихожанином, но до сих пор считает, что запах ладана его успокаивает. Так же как медицинская школа была для него скорее долгом, чем страстью, церковь была для него лишь традицией. Просто вся его семья по воскресеньям ходила в церковь.
Настоящим прибежищем для Питера была наука. Он вообще не был уверен в существовании чего-либо за пределами физики.
– Верю ли я, что рядом с нами существует нечто нематериальное? – спросил Питер, отхлебнув черный кофе. – Верю ли я, что энергия существует помимо физической материи? Откуда берется энергия, которая управляет нашей жизнью? – Он посмотрел на Джона и спросил: – Разве жизнь на Землю занесли инопланетяне?
Джон улыбнулся, зная, что Питер говорит серьезно. Взгляды Питера на жизненную энергию были ближе к характеристикам Силы в «Звездных войнах», чем к тому, чему его учили в церкви. Джон увидел в Питере бесхитростного, но склонного к конкуренции и самосовершенствованию, стремящегося к знаниям молодого человека из замечательной семьи, воспитанного в атмосфере любви. Питер был из той категории людей, которых он особенно любил: он искал истину. Питер обладал рвением миссионера, только его богами были Годдард и фон Браун, а библией могло бы стать пересечение (в математическом смысле) множеств «Атлант расправил плечи» и «Высокий рубеж». Джон верил, что Господь способен трансформировать жизнь человека, и именно это он втолковывал Скиннеру, который – в силу воспитания – глубоко презирал религию. Мировоззрение Скиннера в зрелом возрасте сформировалось на основе идеи, что ни выбора, ни свободы не существует, а все поведение человека определяется условиями окружающей среды, с отрицанием вообще какой-либо роли Бога. Джон сказал Питеру, что Скиннер фактически сделал науку своей религией. Джон усмехнулся, вспоминая день, когда он пригласил Скиннера пойти с ним послушать знаменитую мать Терезу из Калькутты, которая приехала в Гарвард. Скиннер отказался, сказав, что, на его взгляд, мать Тереза «слишком самовлюбленная». Пожалуй, единственное, в чем Джон и Скиннер (а позже Питер и Джон) сошлись во мнениях, были ключевые вопросы, касающиеся истины: какова природа бытия? как нужно жить, если так много остается неизвестным, а возможно, и непознаваемым? Именно Питеру Джон впервые счел уместным процитировать Альберта Эйнштейна, что «наука без религии хрома, а религия без науки слепа».
Когда Питер учился в школе и служил алтарником, священник как-то попросил его произнести воскресную проповедь (отец Алекс часто просил кого-нибудь из прихожан произнести заранее подготовленный ими самими текст). В этот день Питер стоял перед аудиторией примерно из двухсот прихожан. Говорил он довольно долго, но – не произнося слово «Бог». Вместо этого он говорил о «метаинтеллекте» – некоей порождающей силе, которая превыше слов. Питер говорил, что этот метаинтеллект находится «за пределами нашего понимания и за пределами человеческого языка». Но понимание, сказал он, придет через освоение космического пространства. Он также сказал: «Не может быть, чтобы мы были единственными существами в этой вселенной. Не может быть, чтобы мы были в ней самыми умными существами». Отец Алекс слушал его с интересом, полагая, что Питер просто использует нетрадиционную лексику для описания своих отношений с Богом. Он сравнил используемую Питером концепцию «метаинтеллекта» с космологической концепцией «первопричины» Аристотеля, в которой Бог является «беспричинной причиной». Отец Алекс даже улыбнулся своим мыслям, несмотря на то что видел недоумение на лицах прихожан.
Питер всегда обращался к глубоким философским проблемам, которые ставила наука. Когда-то он даже написал статью о том, почему было бы хорошо клонировать людей. В медицинской школе он пытался выяснить, что именно делает живую материю живой, и понять, что происходит, когда жизненная сила исчезает. Теперь, в начале весны 1988 года, Питер оказался на перепутье. Он получил степень магистра авиационной техники в МТИ. Доктор Ларри Янг утвердил его тему. К тому же НАСА намеревалось выделить деньги на продолжение исследований, связанных с его «искусственной гравитацией во сне» (AGS), в течение трех лет.
Сидя в закусочной «Дели-Хаус», Питер ковырял чизкейк. Пошел уже третий час ночи, а они с Джоном все еще говорили о вере и поисках истины. Джон отметил, что многие великие ученые и инженеры, в частности Эйнштейн и Никола Тесла, признавали существование «различных форм истины и смены уровней сознания». Верующими христианами были многие столпы науки, в том числе Блез Паскаль (сторонник янсенизма), Галилей и Иоганн Кеплер. Джон также процитировал Эйнштейна, который сказал: «Можете вы наблюдать за объектом или нет, это зависит от теории, которую вы используете. Именно теория определяет, что можно наблюдать, а что нет». А Тесла, продолжал Джон, писал о взаимосвязи между материей и энергией так: «Если вы хотите открывать тайны Вселенной, мыслите в категориях энергии, частоты и колебаний. То, что один человек называет Богом, другой назовет действием законов физики».
Питер рассказал Джону, что недавно он на протяжении полугода каждый день читал Библию. «Я старался вникать в смысл, – говорил Питер. – Я изучал ее просто для себя и сравнивал с чтением выбранных для меня отрывков Евангелия по воскресеньям в церкви». Если бы в свое время в школе его спросили, верит ли он в Бога, он бы сказал – да. «А теперь? Теперь я агностик. Я в поиске». Вместе с тем он признался: «В критических ситуациях, ну, например, когда я украл этот эмбрион свиньи в Гамильтоне и думал, что меня исключат, я молился».