– Могла и не заметить, если следила за игрой.
Видимо, у молодого агента Лемье и старшего инспектора Гамаша было разное отношение к кёрлингу. Впрочем, Гамаш любил смотреть финальные матчи по национальному телевидению. В Канаде это считалось чуть ли не долгом. Но его это никогда не захватывало. И он наверняка заметил бы, если бы Рейн-Мари включила генератор и прикрепила два огромных крокодила к его ушам.
– Есть еще какие-нибудь идеи?
Лемье отрицательно покачал головой и изобразил напряженную работу мысли.
Жан Ги Бовуар оставил бригаду криминалистов и присоединился к Гамашу, который стоял возле обогревателя.
– Как эта штука питается, Жан Ги?
– Понятия не имею. Мы сняли с нее отпечатки и все сфотографировали, так что можете ее трогать, если хотите.
Двое полицейских обошли обогреватель, то наклоняя голову, то поднимая ее вверх, словно два монаха в очень коротком паломничестве.
– А вот и выключатель. – Гамаш нажал на кнопку, но, как они и ожидали, ничего не случилось.
– Еще одна загадка, – улыбнулся Бовуар.
– Неужели это никогда не кончится?
Гамаш посмотрел на агента Лемье, сидящего на трибуне. Лемье дул на замерзшие руки и делал записи в своем блокноте. Старший инспектор просил его привести записи в порядок.
– Что ты о нем думаешь?
– О Лемье? – спросил Бовуар, и у него упало сердце. – Он неплохой парень.
– Но?..
Откуда он узнал, что есть «но»? Не в первый раз Бовуар надеялся, что Гамаш не сможет прочесть его мысли. А среди них было много мусора. Его дедушка говорил когда-то: «Не ходи в свою голову в одиночестве, mon petit[41]. Это довольно опасное местечко».
Бовуар запомнил этот урок и редко делал ревизию своим мыслям. И уж тем более чужим. Он предпочитал факты, улики, вещи, к которым можно прикоснуться, которые можно взять в руку. А что касается мыслей, то он оставлял их более смелым людям вроде Гамаша. Но теперь он невольно задал себе вопрос, уж не нашел ли шеф путь в его голову. Там можно было найти немало такого, что заставило бы Бовуара покраснеть. И не только немного порнографии. Пару фантазий касательно агента Изабель Лакост. Даже фантазию касательно агента Иветт Николь, этой чудовищной стажерки, появившейся у них около года назад. Эта фантазия включала расчлененку. Но если Гамаш и в самом деле мог проникнуть в мозг Бовуара, то по отношению к самому себе он не нашел бы там ничего, кроме уважения. А если бы копнул поглубже, то нашел бы то, что Бовуар пытался скрыть даже от себя самого. Там таились страхи Бовуара, зловонные и голодные. А где-то в самом низу, под страхом быть отвергнутым и страхом тесной близости, сидел страх когда-нибудь потерять Гамаша. А рядом с этим страхом в этом потайном месте обитало еще кое-что. Там Бовуар прятал свою любовь: свернутая в плотный маленький шарик, она лежала в самом отдаленном уголке его мозга.
– Я думаю, он слишком уж старается. Что-то с ним не так. Я ему не доверяю.
– Это потому, что он защищал местных жителей, которые пытались помочь мадам де Пуатье?
– Нет, конечно, – солгал Бовуар. Он не выносил, когда ему противоречили. В особенности если это делал какой-то мальчишка. – Просто мне показалось, что ему это не по уму. Для агента Квебекской полиции это непростительно.
– Но у него нет навыков работы по убийствам. Он как врач общей практики, которому вдруг нужно сделать кому-то операцию. Теоретически он может ее сделать и, вероятно, больше готов к этому, чем кондуктор автобуса, но он этого не умеет. Не знаю, что бы получилось у меня, переведи меня вдруг на наркотики или внутреннюю безопасность. Подозреваю, что наделал бы ошибок. Нет, я думаю, что агент Лемье никаких особых ошибок пока не совершил.
«Ну вот, опять», – подумал Бовуар.
– Если он не совершил ошибок, это еще не значит, что он хорош, – возразил он. – Вы уж очень низко ставите планку, сэр. Это же отдел по расследованию убийств. Элитное подразделение Квебекской полиции.
Бовуар заметил, что Гамаш рассердился, – впрочем, как и всегда, когда он слышал эти слова. По какой-то причине, непостижимой для Бовуара, Гамаш противился этому очевидному факту, который признавало даже большое начальство. Сюда попадали лучшие из лучших. Самые умные, самые храбрые, люди, которые каждое утро целовали детей и покидали комфорт своих домов, чтобы уйти в мир на охоту за убийцами. Здесь не было места для слабых. А стажеры уже по своей природе были слабаками. Слабость вела к ошибкам, а ошибки вели к катастрофам. Убийца мог уйти от возмездия и продолжить свои дела, его жертвой мог пасть даже агент полиции. Может быть, даже ты сам, а может быть… – дверь чуть приоткрылась, и из потайного места появился упырь, – может быть, даже Арман Гамаш. Когда-нибудь его желание помогать молодым агентам плохо для него кончится. Бовуар захлопнул дверь, но успел почувствовать, как в нем закипает гнев против этого человека.
– Мы уже столько раз это обсуждали, сэр, – произнес он жестким, злым голосом. – Мы – команда. Ваша команда. И мы всегда готовы исполнить ваш приказ. Но пожалуйста, перестаньте просить нас о таких вот вещах.
– Не могу, Жан Ги. Я нашел тебя в отделении Труа-Ривьер, ты не забыл?
Бовуар закатил глаза.
– Ты сидел среди камышей в корзинке.
– Среди травки, сэр. Сколько раз я вам говорил, это была травка. Конопля. Я сидел с этой коноплей, которую мы конфисковали. И это была не корзинка, а ведро. Из ресторана «Кентукки фрайд чикен». И я вовсе не в нем сидел.
– Ну вот, теперь я расстроен. Я ведь сказал суперинтенданту Бребёфу, что нашел тебя в корзинке. Боже мой! Но ты ведь помнишь? Ты был там погребен под кучей вещественных доказательств. А почему? Потому что ты так всех достал, что тебя навечно усадили в архив вещдоков.
Бовуар часто вспоминал тот день. Он никогда не забудет своего спасения. А спас его этот большой человек, стоявший сейчас перед ним, человек с аккуратно подстриженными седеющими волосами и темно-карими глазами, безукоризненно одетый.
– Ты скучал и злился. Я взял тебя, когда никто другой и видеть тебя не хотел.
Гамаш говорил тихим голосом, чтобы его никто, кроме Бовуара, не слышал. В его словах звучала нескрываемая симпатия к своему подчиненному. Бовуар вдруг вспомнил урок, который он неизменно спешил забыть. Гамаш был лучшим из них, самым умным, самым смелым и сильным, потому что отваживался путешествовать по своим мыслям в одиночестве, открывать там все двери и входить в любые тайные закутки. И заводить дружбу с тем, что там обнаруживалось. И еще он заходил в темные, потайные мысли других. В мысли убийц. И не боялся чудовищ, которые бросались на него оттуда. Он отправлялся в места, о существовании которых Бовуар и не подозревал.
Поэтому Арман Гамаш и был их шефом. Его шефом. И поэтому Бовуар любил его. И поэтому Жан Ги Бовуар каждый день пытался защитить этого человека, хотя тот ясно давал понять, что он не нуждается ни в какой защите и не хочет ее. Напротив, он каждый день старался убедить Бовуара, что защита – это карикатура, пародия. Она только мешает ему увидеть действительные опасности, надвигающиеся на него. Лучше их видеть и быть готовым. А не пытаться спрятаться за броней, которая все равно не защитит. Не защитит от того, на что они охотятся.
– Вот что я тебе скажу. – Гамаш широко улыбнулся, как бы ставя точку в их споре. – Если тебе не нужен агент Лемье, то его беру я. А тебе я его не навязываю.
– Отлично, берите, только не приходите плакать у меня на плече, когда выяснится, что он убийца.
Гамаш рассмеялся:
– Должен признать, что я сделал немало ошибок при выборе, особенно в последнее время. – Он имел в виду агента Николь, хотя никогда и не произнес бы ее имя. – Но в этом выборе мне не придется раскаиваться. И вообще, лучше рисковать, чем жить в страхе.
Гамаш потрепал Бовуара по руке с таким нескрываемым дружелюбием, что у инспектора перехватило дыхание. После этого шеф ушел, целеустремленно шагая по льду и кивая на ходу членам своей команды. Он направлялся к агенту Роберу Лемье с предложением праздника на сегодня. На всю неделю. С предложением карьеры.
Бовуар наблюдал за тем, как Гамаш тихо разговаривает с Лемье. Он увидел, как на лице молодого человека появилось удивленное выражение, и подумал: может, перед взором парня появились ангелы. Бовуар часто видел такое выражение на лицах тех, кто разговаривал с Гамашем. Но никогда, ни разу не видел он такого выражения на лицах тех, кто разговаривал с ним.
Бовуар изумленно покачал головой и вернулся к своим обязанностям.
Глава десятая
– Смотри-ка, кто идет, – услышала Клара из гостиной голос Питера.
Она закрыла книгу и поспешила к мужу, стоящему у раковины в кухне. Отведя в сторону занавеску, она увидела знакомую, полюбившуюся в деревне фигуру, идущую к их крыльцу. Рядом с ним шел кто-то еще. Незнакомый.
Клара поспешила в прихожую, переступив на бегу через Люси, которая не выказала ни малейшего желания защитить дом от посторонних. Единственным человеком, на кого она лаяла, была Рут. Да и то лишь потому, что Рут тоже лаяла на нее.
– Ну что, мерзнете? – спросила Клара, открывая дверь.
– Обещают снег, – ответил Гамаш.
Клара улыбнулась, услышав его голос. Она не видела его больше года – с убийства Джейн. Иногда она спрашивала себя, не вернется ли вместе с Гамашем прежняя боль. Не связан ли он навсегда в ее памяти с тем ужасным временем. Не только с потерей Джейн, но и с жуткими минутами, что она провела в подвале Хадли. Но вот теперь, увидев его, она не чувствовала ничего, кроме радости. И утешения. Она забыла это удовольствие – слышать идеальный английский с едва заметным британским акцентом из уст одного из старших офицеров Квебекской полиции. Она все собиралась спросить, откуда у него такое произношение, но забывала.
Гамаш поцеловал Клару в обе щеки, дружески пожал руку Питеру.
– Позвольте представить: агент Лемье. Он откомандирован к нам из Кауансвиллского отделения Квебекской полиции.
– Enchanté[42], – сказал Лемье.
– Un plaisir[43], – ответила Клара.
– Значит, это было убийство, – подытожил Питер, забирая у них куртки.
Он ездил в больницу вместе с Си-Си и задолго до прибытия туда знал, что она умерла. Он был на поле вместе с другими кёрлингистами, лицезрел великолепный последний удар Матушки. А когда посмотрел на трибуну, то увидел, что народ, который должен бы был смотреть на игроков, поднялся со своих мест и смотрит совсем в другую сторону. Питер бросил свою метелку и побежал в ту сторону.
И там лежала она, Си-Си де Пуатье, лежала без чувств на снегу. Все ее мышцы были напряжены, словно она противилась чему-то.
Они попытались вернуть ее в чувство, вызвали «скорую», но в конце концов решили, что быстрее будет доставить ее в больницу самим. И потому ее погрузили в открытый кузов пикапа Билли Уильямса и понеслись с зубодробительной скоростью по ухабам усыпанной снегом дороги в Кауансвилл. Он, Оливье и Рут в открытом кузове, а Билли крутил баранку, несясь с сумасшедшей скоростью. Рядом с Билли в салоне сидели упитанный муж Си-Си и их дочь. Они сидели, уставившись перед собой, безмолвные и неподвижные, словно снеговики. Питер понимал, что это неблагородно, но ничего не мог с собой поделать: этот человек и пальцем не пошевелил, чтобы спасти свою жену, ею занимались чужие люди.
Оливье ритмически склонялся над Си-Си, делая ей массаж сердца. Рут щупала ей пульс. Питеру повезло меньше других. Он пытался вдохнуть воздух в ее мертвые легкие. Да, мертвые. Они все это знали, но все же продолжали пытаться привести ее в чувство, а Билли тем временем не пропускал ни одного ухаба и ямы между Уильямсбургом и Кауансвиллом. Питер стоял на коленях на металлическом полу кузова, подпрыгивая на каждом ухабе и ударяясь коленями, отчего они все больше и больше покрывались синяками. Но он продолжал делать то, что делал. Не ради Си-Си, а потому, что Оливье рядом с ним страдал не меньше его. Да и Рут твердо и нежно держала голову Си-Си, тоже стоя на коленях, и ее больные ноги так же ударялись о металлический пол. Но она ни разу не пожаловалась. Питер продолжал делать искусственное дыхание, прижимая свои теплые губы к губам Си-Си, которые становились все холоднее и жестче, и ему вспомнилось детство – тот случай, когда он трогал губами лыжную палку. Чтобы посмотреть, что из этого выйдет. Палка была такой холодной и обжигающей, а губы от нее потом было не отодрать. Наконец ему все же это удалось, но тонкий слой кожи остался на металле. Губы у него кровоточили, и он быстро огляделся, не видел ли кто его глупости.
Искусственное дыхание, которое он делал Си-Си, вызывало стойкую ассоциацию с тем случаем. У него даже возникло предчувствие, что в какой-то момент его влажные губы прилипнут к ее и ему придется отрывать их с кровью, оставляя часть своей кожи на ее губах – кровавый поцелуй жизни.
Ничего отвратительнее ему не приходилось делать, тем более что он и при ее жизни находил эту женщину отвратительной. Смерть ее ничуть не улучшила.
– Это было убийство. Мадам де Пуатье умышленно убили электрическим током, – подтвердил Гамаш.
– Ты знал, что врачи подозревают убийство, – сказала Клара мужу.
– Я слышал, как доктор Ламбер говорил с полицейским. Постойте-ка. Кажется, это были вы, – обратился Питер к Лемье.
– Oui, monsieur. Я тоже вас узнал. Да и прежде мы встречались на всяких общественных мероприятиях.
– Это, безусловно, не исключено. Поражение электрическим током, – задумчиво проговорил Питер. – Ну да, там был такой запах. Барбекю.
– Знаешь, когда ты об этом упомянул, я тоже вспомнила, – с отвращением сказала Клара. – Там такая суета началась, что трудно что-либо вспомнить.
– А я именно об этом хотел вас попросить, – сказал Гамаш, показывая Лемье, чтобы тот начинал делать записи.
Питер провел их в уютную гостиную, подбросил в камин березовое полено, и пламя тут же объяло его, потрескивая и пританцовывая на коре. Гамаш снова отметил взглядом сосновый пол из широких досок медового цвета, многостворчатые окна, выходящие на деревенский луг, пианино и книжный шкаф во всю стену, забитый книгами. Диван стоял так, что, сидя на нем, ты оказывался лицом к огню, а по его концам располагались два кресла. На подушечках перед креслами и диваном лежали старые газеты, журналы и раскрытые книги. Единственным, что изменилось со времени его последнего посещения этого дома, была громадная, пышно украшенная елка, издающая сладковатый запах хвои. Клара пришла с подносом, на котором стояли кружки с чаем и печенье. Все четверо расположились в тепле перед камином. На улице солнце клонилось к западу, и на нечетком горизонте собирались облака.
– С чего вы хотите начать?
– С самого утра, пожалуйста. Насколько мне известно, сегодня был общий завтрак.
– В Королевском канадском легионе[44] на рю Ларри в Уильямсбурге. Мы с Питером приехали пораньше, чтобы помочь. Это был благотворительный завтрак в пользу больницы.
– Мы приехали туда около семи часов утра, – подхватил историю Питер. – И к нам присоединилось несколько других добровольцев. Мирна Ландерс, Эмили Лонгпре, Беа Мейер и Кей Томпсон. Это уж так заведено. Мы с Кларой расставляли столы и стулья, а остальные готовили кофе и еду.
– Дело в том, что на второй день Рождества люди с утра вовсе не голодны. Они платят десять долларов и получают завтрак типа «ешь, сколько хочешь», – сказала Клара. – Мы с Питером готовили, а Эм и Кей подавали. Кей чуть ли не двести лет, но она все еще умудряется помогать. Правда, теперь она предпочитает такие занятия, чтобы работать сидя.
– Например, всеми командовать, – подмигнул Питер.
– Тобой она никогда не командует. Это моя привилегия, – сказала Клара. – Вернее, добровольная обязанность.
– Ты очень благородна. – Питер улыбнулся со страдальческим видом.
– А что делали остальные? – спросил Гамаш.
Этот вопрос удивил Лемье. У него скоро кончатся страницы в блокноте, если они будут в таких подробностях вдаваться в вопросы, которые за тысячу миль отстоят от убийства. Он стал писать более мелкими буквами.
– Кто у нас еще остался? – спросил Питер у Клары. – Мирна Ландерс и Беа Мейер.
– Беа? – переспросил Лемье.
– Ее зовут Беатрис, но все называют ее Беа.
Питер по буквам продиктовал имя Беатрис для Лемье.
– Вообще-то, все называют ее Матушка, – уточнила Клара.
– Почему? – спросил Гамаш.
– Посмотрим, удастся ли вам догадаться, – сказала Клара.
Лемье посмотрел на старшего инспектора – не раздражает ли его такой дерзкий и запанибратский тон. Но Гамаш улыбался.
– Так как Мирна и Беа помогали готовить завтрак? – спросил Гамаш.
– Они мыли посуду между заходами и подавали кофе и чай.
– Да-да, – сказала Клара. – Матушкин чай. Это какой-то отвар на травах. Отвратительно. Я предпочитаю обычный черный чай. – Клара подняла кружку в шутливом тосте. – Даже травяной чай, но мне противно думать о том, что использует Матушка в том чае, который подает нам ежегодно. Никто его никогда не пьет, но она не устает предлагать.
«Между благородной настойчивостью и безумием очень тонкое различие», – подумал Гамаш.
– Мадам де Пуатье и ее семья там присутствовали?
– Откровенно говоря, не знаю, – сказала Клара после некоторого размышления. – Мы все время готовили, даже времени выглянуть не было.
– А во время завтрака не случилось ли чего-то необычного? – спросил Гамаш.
Питер и Клара задумались, потом отрицательно покачали головой.
– Питер в этом году играл в команде Эм. В первый раз. Поэтому он ушел пораньше.