Наши глаза уже достаточно привыкли к темноте, и мы смогли хорошо рассмотреть любезного старикашку, продолжавшего распространяться о том, какая великолепная гадалка эта Эльвира.
– Вы не пожалеете, что обратились к ней. Мне она в прошлый раз рассказала всю мою жизнь и приоткрыла завесу будущего. Теперь я пришел к ней снова в надежде, что она еще подробнее расскажет о моем будущем, – с непонятным воодушевлением говорил мужчина.
Вдруг Мариша вздрогнула, встала со стула и отошла в угол, где принялась рассматривать чучело жабы африканской.
– Я вам признаюсь, – тем временем стыдливо пряча глаза, говорил мне старичок, – вы кажетесь мне доброй девушкой и не будете смеяться над моими чувствами. Я полюбил женщину.
– Бывает, – посочувствовала я ему, пытаясь понять, что это с Маришей.
– Вот, вот! – воодушевился старичок. – Со всеми бывало, а со мной нет. Не смотрите на меня так удивленно.
Я действительно никогда не знал, что это за пытка – любить женщину. И только теперь, будучи в преклонных годах, я полюбил по-настоящему, с терзаниями, взлетами и падениями. Но моя возлюбленная далека, словно звезда, порой мне кажется, что я уже близок к желанной цели, но один ее холодный взгляд, и я отлетаю назад – к началу пути. Признаюсь вам, я измучен.
Старичок не выглядел очень уж изможденным, хотя и пончиком никогда, похоже, не был.
– Не телесно, – поспешно сказал старичок, оценив мой взгляд. – Но меня измучила неизвестность. Мне необходимо знать, есть ли у меня надежда.
– И поэтому вы здесь? – спросила я.
Но ответить мой собеседник не успел, потому что Мариша вдруг взбесилась. Без видимой причины она набросилась на вполне мирного старичка. Она вцепилась в него буквально мертвой хваткой.
– Милицию! – вопила она. – Милиция! Даша, что ты стоишь, он же уйдет!
– Кто? – еле слышно прошептала я.
Но тут старичок пришел в себя.
– Позвольте, – ловко изворачиваясь в руках Мариши, шипел он. – По какому праву вы меня хватаете. Юная леди, вы ведете себя неприлично. Я буду вынужден принять меры.
Но Мариша его не слушала. Она продолжала требовать от меня бежать за милицией, Андреем и вообще тащить сюда всех, кого возможно. Не будучи уверенной, можно ли оставлять старичка в руках обезумевшей подруги, я все же направилась к выходу, рассудив, что самой мне все равно беднягу не вырвать из железных Маришиных тисков. И тут до меня донесся сдавленный стон, я обернулась в полной уверенности, что старичку пришел каюк. Но оказалось, что я ошиблась. Плохо пришлось Марише, должно быть, отчаявшийся дедуля применил к ней какой-то хитрый болезненный прием – моя подруга скорчилась в три погибели и приглушенно хрипела.
Так обращаться с подругами я даже себе не позволяю, а у меня есть на это куда больше прав, чем у этого старичка.
Естественно, я возмутилась и угрожающе шагнула ему навстречу. Увы, это было последнее, что я помнила. Мир передо мной поблек, на уши навалили тюк ваты, и я отключилась.
Толстяк Никаловский не на шутку волновался. Впрочем, в последний год это состояние стало для него почти привычным, можно даже сказать, хроническим. Но сегодня режиссер волновался сильней, чем когда-либо. Он сам толком не мог понять, откуда взялась эта противная дрожь в ногах, ледяной ком в желудке и омерзительный вкус ржавого железа на языке. За целый день он так и не смог проглотить ни кусочка пищи, даже долька любимого апельсина застревала в горле, разбухая до размера египетской пирамиды.
Эти ощущения появились у режиссера после недавней встречи в кафе, где он просил передать Моне, что временно выходит из игры, так как возле него подозрительно много милиции, которая следит буквально за каждым его шагом.
Но и после этого легче ему не стало. Где-то в глубине души поселился червячок страха, который за два дня вырос до размера дракона, пожиравшего толстяка изнутри.
Было еще утро, но Никаловский чувствовал себя уже совершенно измочаленным. Он сделал себе чашку очень крепкого кофе, но и он не взбодрил. Не пойти на съемки?
Но он представил себе, как будет валяться совсем один в этой огромной квартире – жена, дочь и мать сейчас отдыхают вдали от него, – и страх сковал его внутренности.
И тут раздался телефонный звонок, заставивший его массивное тело подпрыгнуть почти на полметра. Выругавшись и растирая танком расплескавшийся кофе, Никаловский с опаской снял трубку.
– Будь сегодня к восьми вечера на ярмарке, – сказал ему хорошо знакомый голос, от которого режиссера кинуло в холодный пот. – Ты знаешь где, – прибавил тот же голос, и в трубке раздались короткие гудки отбоя, которого режиссер даже не услышал.
Остекленевшим взором он смотрел куда-то вдаль, не замечая, как остатки кофейной жижи стекают по его животу и ногам.
Я пришла в себя оттого, что кто-то обильно поливал мое лицо холодной водой. Открыв глаза, я завопила от ужаса, увидев, что надо мной склонилась чья-то жуткая густо обросшая бородой физиономия.
– Детка, что с тобой? – спросил нежный женский голос.
Решив, что у меня бред, я снова закрыла глаза. Когда я их открыла, надо мной склонились уже два лица. Но их я, к счастью, хорошо знала. То были Эльвира и Карабас.
– Это вы, – прорыдала я. – А что случилось, где Мариша?
– Тут я, – послышался родной голос, и передо мной возникла моя подруга. – Тебя вырубил тот старикан, – сказала она. – Так же, как и меня. Никогда бы не подумала, что у него столько силы.
– Кто это был? – приподнимаясь и садясь, спросила я.
– Ты не узнала? – удивилась подруга. – Это же тот самый тип с портрета – маньяк!
При этих словах мне снова стало плохо.
– Маньяк? – едва слышно прошептала я.
– Я тоже его не сразу узнала, – вдохновенно принялась рассказывать Мариша. – Нас с тобой сбило с толку, что он сидел тут и ни капельки не нервничал. Сама не знаю, зачем я вытащила его портрет, но, когда вытащила, меня словно громом поразило, и я решила, что нужно его немедленно задержать.
– Остальное я видела, – сказала я.
– Интересно, что он тут делал? – спросила Мариша, подозрительно глядя на Эльвиру. – Говорил, что пришел погадать.
– Вполне возможно, – пожала плечами гадалка. – Он у меня уже был, я говорила в милиции. Был в восторге от того, что я ему наплела, даже удивительно, что пожилой человек, а такой доверчивый. Я даже пожалела, когда узнала, что он преступник и больше мне не доведется ему погадать.
Очень приятно было с ним работать, его не интересовали ни деньги, ни бизнес, а только любовь. Такое в наше время встретишь только у некоторых женщин. Да и то в понятие любовь они вкладывают семейные отношения мужа, достаток, который будет им муж обеспечивать, а этот старичок пылал чистым чувством.
– Он что же, не знал, что его милиция ищет и у всех на ярмарке есть его портреты? – удивилась я.
– Вполне возможно, что и не знал, его же никто не предупредил, – сказала Эльвира. – А потом, девочки, вы ведь тоже не сразу его узнали.
– О черт! – простонала Мариша. – Как подумаю, что убийца был у меня в руках, а я его упустила, – так выть от досады хочется.
– Не надо, – попросила я. – Ты же не могла знать, что он так хорошо владеет приемами самообороны. В милиции нас не предупредили.
– Впрочем, еще не все потеряно, – приободрилась Эльвира. – Мариша, ты ничего такого не кричала, что бы натолкнуло деда на мысль, что его ищет милиция? Ну там:
«Маньяк проклятый, поставят тебя к стенке, будешь знать, как письма мерзкие писать и девушек убивать!»
– Нет, ничего такого, – поразмыслив, сказала Мариша. – Требовала позвать милицию, но это ведь обычно так кричат.
– Ладно, может, он решит, что ты просто буйно помешанная и тебя мигом изолируют. А если ему так уж нужно погадать, он может еще раз прийти, – сказала Эльвира. – Даже во время вечернего представления. Во всяком случае, будем на это надеяться.
– Надо решить только, как ты дашь знать милиции, – сказала Мариша.
– Милиция нам не понадобится, – возразила Эльвира.
Справимся своими силами, позовем наших ребят, они мигом скрутят старичка – его приемы им не страшны. А вы возьмите у меня газовый баллончик и ступайте прогуляйтесь по ярмарке. Увидите деда – прысните в лицо чуток, ему хватит. На несколько минут будет обезврежен. Только сами старайтесь не надышаться гадостью, а то и позвать никого не успеете.
Эльвира осталась в палатке, а мы отправились на поиски добровольцев посидеть в засаде и отомстить за Алину.
Таковых набралось человек двадцать. Перед лицом внешнего врага, циркачи мигом позабыли свои внутренние дрязги и количество разбитых Алиной сердец и теперь буквально все горели желанием поймать негодяя. Первую пару мы отправили дежурить уже через две минуты.
– Я вот все думаю, где же была Эльвира? – наконец сказала Мариша. – Я не видела, чтобы она входила в палатку.
– Я вот все думаю, где же была Эльвира? – наконец сказала Мариша. – Я не видела, чтобы она входила в палатку.
– Какая разница! – вздохнула я. – А вот, может, кто-то видел, куда делся старпер после того, как выскочил из палатки Эльвиры. Надо бы расспросить людей.
– А это идея! – оживилась Мариша.
Но, увы, сколько мы ни расспрашивали, никто не приметил старичка. Видать, затерялся в толпе спешащих на вечернее представление зрителей. Оставалась надежда, что он заявится к Эльвире, пока идет шоу.
Никиту выпустили из тюрьмы, и он снова метал свои ножи. Ассистенткой у него стала шимпанзе Иннокентия, отчего номер слегка смахивал на пародию и им уже несколько раз интересовались представители Гринписа. Интересно, когда жизнью рисковала женщина, их это как-то не волновало, а вот привязанная накрепко к щиту обезьяна вызвала целую бурю протеста. Напрасно им объясняли, что животное привязали для ее же безопасности, иначе она могла дернуться и случайно попасть под летящий нож.
Мы с Маришей не стали задерживаться в шатре. Тщательно осмотрев ряды зрителей и убедившись, что нашего старичка тут нет, мы пошли дальше. Народу на ярмарке, несмотря на вечернее время, было все еще много. На территории стали зажигаться разноцветные фонарики, придавая ее праздничной яркости еще больше блеска, ведь никто не знал, что творилось за внешним фасадом веселья и смеха.
Зорко всматриваясь в толпу, мы дважды обошли ярмарку. Народу становилось все меньше, посетители расходились по домам, скоро из шатра хлынут зрители вечернего представления, и снова станет шумно, но сейчас наплыв спал. Вдруг из палатки, где продавали сахарную вату, воздушную кукурузу и кока-колу, донесся негромкий стон.
Палатка пряталась в густых кустах. Место там было кустистое, и я позавидовала счастливой парочке, которая укрылась там и от души предается любовным утехам вместо того, чтобы таскаться по шумной пыльной ярмарке.
Мы прошли еще дальше, мимо продавца воздушных шариков, комнаты кривых зеркал и шатающегося дома, на котором выделывал нелепые па чей-то резвящийся папа на потеху ребенку, содрогающемуся в конвульсиях счастливого смеха.
Старичка нигде не было. Мы купили в очередном ларьке по бутылке холодного «Хольстена» и побрели обратно. Наши уши вдруг резанул пронзительный женский крик. Мы вздрогнули и словно по команде рванули на него. Он доносился из-за палатки продавца сахарной ваты. Держа наготове – Мариша – газовый баллончик, а я – бутылку пива, мы обогнули палатку и остановились как вкопанные. Что бы тут ни случилось, человеку, лежащему на земле, уже ничто не могло ни повредить, ни помочь. Его шея была неестественно свернута – человек не сова, в таком положении шею держать не может. Кроме того, его рубашка была густо заляпана чем-то красным, сильно напоминающим свежую кровь.
Рядом с телом стояла мама с маленьким мальчиком, оба, не отрываясь, смотрели на тело. Мама с ужасом, а малец со жгучим любопытством, видимо, полагая, что на ярмарках так и полагается, чтобы на земле валялись окровавленные дяденьки со свернутыми шеями.
– Надо посмотреть, может быть, он еще жив. Вы его нашли, может быть, вы и посмотрите, – нерешительно предложила я.
Услышав меня, мамаша быстро повернулась и потащила за собой упирающегося ребенка.
– Режиссер! – ахнула Мариша, когда мы осторожно подняли тело. – Как он тут оказался?!
Сомнений не осталось, это и в самом деле был Никаловский, верней, то, что от него осталось. Ошибки быть не могло, мы слишком часто в последнее время встречались с ним, чтобы ошибиться.
– Надо звать милицию, – сказала я.
– Что ты говоришь, – чуть не заплакала Мариша. – А маньяк? Он тогда точно убежит, если на ярмарке появится милиция. Решит, что это по его душу пожаловали.
– А что, если его давно уже и след простыл, а мы будем по такой жаре с Никаловским тянуть? – взбесилась я. – Нельзя же быть совсем свиньей, что он тебе лично плохого сделал, чтобы бросать труп на поживу червям!
– Во-первых, не преувеличивай. Жара уже спадает, и за пару часов ничего с ним не случится, – сказала Мариша. – А во-вторых, часом раньше или часом позже это не имеет никакого значения. А что, если бы нас тут не оказалось?
Ручаюсь, та мамаша с мальчишкой побежали совсем не в милицию.
– Так что, бросим его здесь?
– Не бросим, а оставим на некоторое время. Вот тут в кустиках ему будет очень удобно, – сказала Мариша, беря за ноги труп.
На всякий случай пощупав ему пульс и не найдя его, я вздохнула и взялась за плечи режиссера, стараясь не испачкаться в крови. После этого мы нашли в себе силы допить оставшееся пиво и пошли дальше. Представление к этому времени уже закончилось. В первых рядах мы увидели Антонину Александровну под руку с Карабасом, которые шли, мило беседуя.
– Тоня! – раздался крик, и из толпы зрителей выскочил седой мужчина. – Родная моя, откуда ты здесь?
– Он! – выдохнула Мариша. – Держи его!
Но На этот раз моя подруга была осмотрительней, вперед не полезла, а лишь указала на него рукой Иннокентию и Жеке, которые согласились перед этим проконтролировать поток зрителей после вечернего представления. Теперь они оказались на месте.
Видимо, старичок просочился в зал уже после того, как мы с Маришей ушли оттуда, и теперь, оторопев, он смотрел идиотским взглядом на Алинину бабушку, которая не знала, куда деться от смущения. А когда у нее на глазах Иннокентий с Жекой начали вязать старичка, продолжавшего уверять женщину в своей верности и преданности, пытаясь при этом узнать, где она была все это время и почему на сцене вместо Алины выступает какая-то обезьяна, женщина бросилась бежать.
– Держите ее, она его сообщница! – внезапно прозрев, кричала умная Мариша.
К счастью, Антонина Александровна завязла в толпе зрителей да к тому же рванула по направлению к цирковому шатру, откуда и валила толпа, поэтому догнать ее не представило труда. Кто-то побежал вызывать милицию, но основная масса окружила плененную парочку плотным и зловещим кольцом, хранившим ледяное молчание. Воздух, казалось, наэлектризовался общим напряжением.
– Как же вы могли родную-то внучку? – спросила Эльвира.
Ее вопрос немного разрядил атмосферу, все перевели дыхание и уставились на Антонину Александровну. Та стояла как вкопанная, не смея поднять глаза. В отличие от нее старичок, должно быть, был крепким орешком. С его лица не сходило идиотское выражение счастья, он не отводил глаз от предмета своего обожания.
– Тоня, что от тебя нужно всем этим людям? Почему они на тебя смотрят, словно мы перед ними в чем-то провинились? – вопрошал он.
Этого ему говорить не следовало. Толпа возмущенно зашипела и двинулась вперед. К счастью для задержанных, прибыла милиция, спасшая их от самосуда.
– Очень славно! – обрадовался старичок при виде милицейской формы. – А то они тут все немного сошли с ума.
Вон та девушка вдруг напала на меня. Я бы на вашем месте задержал ее, вероятно, она психически не вполне здорова и опасна для окружающих.
– Это кто? – поинтересовался у нас Гривцов, показывая на Антонину Александровну.
– Это бабушка одной из актрис, – первым ответил старичок. – И при этом прекраснейшая женщина в мире, она сделала меня счастливейшим человеком. И у нее дивная внучка. Тут какое-то недоразумение, позовите Алину, она удостоверит личность своей бабушки.
– Помолчи, – прошипела Антонина Александровна. – Ты нас погубишь.
– Понятно, – сказал лейтенант. – Попрошу проследовать за мной. Гражданин Зорин, вы арестованы по подозрению в совершении убийства артистки цирка Алины Лебедевой. Ваша знакомая тоже поедет с нами.
На старичка жалко было смотреть, глаза у него вылезли из орбит, челюсть отвисла.
– Тоня, – прошептал он, – в чем дело? Алина умерла?
Это что, все письма, да?
– Молчите вы, дурак, – простонала Алинина бабушка.
Ошеломленного старичка увели двое милиционеров, Антонину Александровну тоже увел конвой. Гривцов поблагодарил всех за помощь в поимке опасного преступника и последовал за задержанными. Мы с Маришей с открытым ртом проследили за тем, как уезжают милицейские машины, и бросились поздравлять друг друга. Андрей о чем-то разговаривал с Никитой. Увидев, что мы смотрим на него, он поманил нас к себе.
– Помянем Алину у меня в фургончике, – сказал он нам. – Заслужили. Она была бы довольна – ее убийца и мучитель пойман.
* * *
Гривцов чувствовал себя почти на седьмом небе от счастья. Еще бы, преступник пойман, да еще так быстро, да еще не один, а вместе с сообщницей, поимка которой объясняла, откуда Зорин был в курсе перемещений Алины.
Было от чего ликовать. Единственное, что омрачало лейтенантское счастье, это то, что преступники упрямо не желали каяться. Алинина бабушка вообще хранила гордое молчание с того момента, как ее доставили в отделение. А Зорин косил под дурачка и вместо того, чтобы отвечать на вопросы следователя, норовил задавать свои.