— Сейчас вызову полицию. Пусть она удалит тебя из моего жилища. Тут уж Иген только руками разведет.
— Ты позвонишь в полицию, а я — Сэлу Валдуччи.
— Никому ты отсюда не позвонишь.
— Ах, Пеппи, почему бы тебе не вызвать на помощь миллионершу с Парк-авеню? Если сама мигом не прискачет, так пришлет шофера, чтобы вызволить миленка из западни. Не таращься, существование миссис Макколл, жалкой уродины, рот гусиной гузкой, бери меня, кто хочет, — не секрет. У тебя вообще нет от меня секретов, муженек. (Гадкий смешок.) За тобой глаз да глаз.
— За мной — что?!
— Слежу я за тобой, вот что. По пятам! Большие деньги, конечно, но зато сколько удовольствия.
— Зачем? Я же готов развестись с тобой в любую минуту! За каким чертом тебе понадобилось нанимать детективов, кому это надо?
— Только не учи меня, кому что надо. Не я завела миллионера, чтобы покупать запонки от Картье! Я сама прокладываю себе дорогу в этом мире!
— А кто живет иначе?.. Постой-постой, какие запонки?
(Морин пропустила вопрос мимо ушей. Так и унесла историю с запонками от Картье с собой в могилу.)
— Ты только мигнешь, а они уже тут как тут. Несчастные денежные шлюшки. Ах, какой он у нас утонченный и семи пядей кое в чем! То дура с конским хвостом в Висконсине. То еврейская принцесса из Лонг-Айленда. То кобылистая тевтонка во Франкфурте. Больничная нянечка, кажется? Нянька — это как раз то, что тебе нужно! Баю-баюшки-баю, не плачь, наш маленький кареглазый переросток! А он, как встретит настоящую женщину, — сразу в рев.
— Что ты имеешь в виду? Это ты-то — настоящая женщина? Ха! Ты — ничто, и в этом вся ты. Ту, которую зовут Морин Тернопол, звать никак. И — пошла прочь, скатертью дорожка!
— Вот выскажу все, что собиралась, тогда и распрощаемся. Не забудь — рассказ еще не прочитан. Пора понять, коллега, что не за вами эксклюзивное право на клевету в литературной шкуре. Не вы один можете затевать склоку и покрывать легкоузнаваемые персонажи струпьями мстительной лжи. Склока за склоку, приятель, струп за струп!
— Марш за дверь!
— Слушай. Главный герой — писатель по имени Пол Натапов. Его произведения никто не читает, чем автор сильно обеспокоен. А тут еще затаскали по судам. И вот, чтобы расслабиться, бедный Пол начинает разгуливать по дому в женском исподнем…
— Идиотка! — завопил я и рывком поднял Морин с кресла.
— Чертова психопатка, изыди вместе со своими подтирочными бумажками!
— Только после того, как прочтем, и не вздумай порвать рассказ. Хотя контрольный экземпляр хранится в сейфе у Дэна Игена!
Она бросилась на пол, ухватилась за массивные ножки кресла и принялась молотить ногами в туфлях с каблуками-шпильками: не подходи, покалечу.
— Вон отсюда! Прекрати! Уходи, Морин, не то выпущу тебе мозги!
— Давай-давай, попробуй!
Я изловчился, и удар пришелся по носу.
— Боже мой! — простонала она; кровь потекла на изящный пиджак и дальше — на юбку, извиваясь по руслам рубчиков.
— Не думай, что это конец, Морин. Только начало. Я сделаю из тебя котлету!
— Интеллектуальный мясник, давай! А рассказ-то у Дэна в сейфе!
— А ты — здесь. — И я отвесил две звонкие пощечины. — Этого хотела, дрянь?
— Давай-давай!
— На! — последовали еще два удара. — Теперь тебе не придется лицемерить перед судьей: я отлуплю тебя по-настоящему! Наконец-то!
Она лежала лицом вверх. Я сидел на ее животе и работал, как взбесившаяся молотилка. Лицо Морин, шея, костюм, мои руки, циновка были покрыты кровью. Разбросанные листы рассказа тоже покрылись красными пятнами. Я испытывал величайшее удовольствие.
Убивать здесь и сейчас, всерьез говоря, не входило в мои планы. Во-первых, пенитенциарные последствия, о которых так много толковал Шпильфогель; во-вторых, как ни странно, ослепляющий гнев внезапно развеялся. Я даже пожалел испорченный шерстяной костюм: очень уж он ей шел. И все же прошептал (обращаясь, скорее, к самому себе): «Ты умрешь, дражайшая женушка, отправишься в ад тридцати шести лет от роду, время самое подходящее. Неразумно было отказываться от встречи в „Алгонкуине“, Морин». Она, кажется, расслышала.
— Что ж ты остановился? — Кровь ручейком текла по подбородку. — Чем так жить, лучше уж и вправду умереть…
— Подожди, недолго осталось. Лучшая жена — мертвая жена. И ты станешь лучшей. — Я перевернул почти не сопротивлявшееся тело лицом вниз (так мне показалось оскорбительней) и стал лупить ее по заднице. Юбка и комбинация задрались, обнажив аккуратную попку в белых трусах (многим ли ты успела поведать, шлюха, о том, как Питер Тернопол красовался в них?). Шлепок. Два. Десять, пятнадцать, двадцать — подсчет велся вслух. Оставив Морин рыдать в циновку, я отправился к камину за кованой кочергой, которую Сьюзен приобрела в Гринич-Вилидже. — Теперь все. Наступила развязка, Морин. — Снизу слышались лишь захлебывающиеся рыдания, ни одного связного слова. — Боюсь, что рассказ будет опубликован посмертно. Хорошая кочерга, тяжелая. Хочу посмотреть на твои мозги. Понять, как в такую малость вместилось столько мерзости. Не разберусь сам — передам ученым. Пусть они займутся этим феноменом.
— Убей меня, убей, — донеслось с пола сквозь всхлипывания. Комната заполнилась зловонием. Что такое? Боже правый, Морин наложила в штаны. Го есть в трусы. Кал высовывался наружу со всех сторон. Ну и запашок! — Убей меня, убей меня как следует. Убей меня!
— Морин, вставай. Морин, поднимайся сейчас же.
Она повернула ко мне лицо. На губах играла какая-то загадочная улыбка. Сошла с ума, что ли? Сошла с ума и остаток жизни проведет в дурдоме. За мой счет. Десять тысяч в год, а то и больше. Она открыла глаза. А вдруг она окончательно помешалась, пронеслось в моей голове, и проведет всю оставшуюся жизнь в лечебнице — причем за мой счет. Да это же больше, чем десять тысяч баксов в год! Мне конец!
— Морин! Морин! Ты что, не чувствуешь? Не понимаешь? Ты умудрилась обделаться!
— Это ты опять обделался, — ответила она.
— Не вали с дурной головы на здоровую!
— Ты так и не смог сделать этого.
— Чего — этого?
— Струсил. А ведь обещал. Дутый храбрец. Герой с дырой.
— Ладно, Морин, вставай и иди мыться.
— Жалкий трус.
— Иди мыться!
Она оперлась на локти, попыталась встать — безуспешно. Я протянул руку, чтобы помочь ей подняться, но отступил, не в силах переносить вонь.
— Мне надо позвонить, — всхлипнула она.
— Успеется.
— Срочно позвонить! — Морин, сидя на изгаженной циновке, провела ладонями вдоль тела и, словно только что осознав происходящее, произнесла испуганно и возмущенно: — Ты избил меня! Тут кругом кровь! Исколошматил, как гарлемскую проститутку!
Я отошел еще на шаг. Зловоние, казалось, еще усилилось. Слезы рекой хлынули из глаз. Морин встала на колени.
— Где телефон?
— Кому ты собираешься звонить?
— Кому надо! Ты, грязная свинья, избил меня!
Один удар кочергой, все еще сжатой в правой руке, и со всеми звонками будет покончено навсегда. Но я не решился. Она наконец поднялась на ноги и, пошатываясь, поплелась в спальню.
— Нет, иди в ванную!
— Мне надо позвонить.
— Святые угодники, весь пол в дерьме.
— Тоже мне, проблема. Циновочку в стиле «Дом и сад» замарали! Скажите пожалуйста, какой удар по буржуазным ценностям! Разве сравнишь с твоими — по мне?
— ИДИ МЫТЬСЯ!
— ФИГ ТЕБЕ!
Из спальни донесся скрип матрацных пружин. Морин бросилась на кровать так, словно прыгнула в реку с моста Джорджа Вашингтона. Скрежетнул наборный диск телефона. Послышался плач.
— Алло! Мэри? Это Морин. Он избил меня, Мэри, он… Алло! Не Мэри? — С горловым всхлипом она швырнула трубку на рычаги. Новый набор. Внимательный, такой медленный, что в перерывах между цифрами мне представлялась Морин, заснувшая на моей кровати. — Алло! Алло, квартира Игенов? 201-236-2890? Нет? — Трубка вновь брошена. — Мне надо поговорить с Дэном Игеном! Я хочу говорить с Дэном! — Трубка снята-брошена. Брошена-снята. Я застыл с кочергой в дверях спальни. — Ты-то какого черта ревешь? Избили меня, а рыдаешь ты. И это называется мужчина! Сделай что-нибудь!
— Что сделать? Что?
— Набери хотя бы номер Игенов! Ты сломал мне пальцы! Я не чувствую пальцев!
— До пальцев я не дотрагивался.
— Так почему же я их не чувствую? ПРЕКРАТИ СВОИ ИДИОТСКИЙ ПЛАЧ ХОТЯ БЫ НА ПЯТЬ МИНУТ И НАБЕРИ НОМЕР!
И знаете, что случилось? Я так и сделал! Жена велела — муж повиновался. 201-236-2890. Длинные гудки.
— Алло! — прозвучал в трубке женский голос.
— Алло! — откликнулся я. — Это Мэри Иген?
— Да. С кем я говорю?
— Одну секунду! С вами хочет соединиться Морин Тернопол. — Я протянул трубку, не оборачиваясь, чтобы опять не попасть в эпицентр вони.
— Мэри? — произнесла Морин жалобно и беспомощно. — Дэн дома? Мне надо поговорить с ним. Мэри, меня избили до полусмерти. Как — кто? Разумеется, Питер, кто же…
Я стоял и слушал. Кому еще прикажут позвонить? В полицию, чтобы меня захомутали? Сэлу Валдуччи — пусть даст в «Дейли ньюс» репортаж с места происшествия?
Она осталась в спальне, а я, наполнив водой ведро и вооружившись щеткой, принялся очищать циновку от крови и кала. В ход пошли и бумажные полотенца, штук пятнадцать, а то и все двадцать.
Кочерга лежала рядом — на этот раз для самозащиты.
В разгар работы из спальни вышла Морин.
— О, какой хозяйственный у нас маленький мальчик!
— Кто-то ведь должен прибрать за тобой.
— Это теперь не самая большая твоя забота, Питер.
— Какая же больше? — осведомился я небрежно, понимая, что для легкомысленного тона нет с моей стороны ни малейших оснований. Морин права. Я влип. Мне стало страшно. Только бы не наложить в штаны, как она.
— У тебя, Питер, большие неприятности. Не хотела бы я оказаться на твоем месте, когда Дэн вернется.
— Будем ждать.
— Отважное решение. Лучше бы ты смылся — и подальше.
— Переадресовываю рекомендацию тебе. Только сначала не забудь принять душ.
— Не выпить ли нам по чуть-чуть?
— Что за бред? От тебя несет, как в зоопарке!
— ДАЙ МНЕ ЧЕГО-НИБУДЬ ВЫПИТЬ, НЕУДАЧЛИВЫЙ УБИЙЦА!
— ТЫ ВСЯ В ДЕРЬМЕ!
— БЕРУ ПРИМЕР С ТЕБЯ.
— УМЫВАЙСЯ И СМЫВАЙСЯ!
— И НЕ ПОДУМАЮ!
Я принес бутылку виски и плеснул нам обоим по большой порции. Прежде чем успело прозвучать мое отчаянное «Нет!», Морин со всем своим дерьмом плюхнулась (конечно, нарочно) на индийский плед, покрывавший кушетку. Подарок Сьюзен, между прочим.
— Ну и сука же ты.
— Простирнешь, — хмыкнула она и залпом выпила содержимое стакана.
— Ты только что обзывала меня маленьким мальчиком. А сама — как младенец в загаженных пеленках. Ждешь, когда я тебя перепеленаю?
— Чего от тебя ждать? Ничего я не жду. — Она протянула пустой стакан. — Плесни-ка еще.
— Морин, — попросил я, закрыв глаза, чтобы не видеть ее (никогда, о если бы никогда!), — исчезни из моей жизни, пожалуйста! Это же чистой воды безумие. Если не жалеешь меня — себя пожалей.
— Ты десять минут назад мог одним ударом кочерги разрубить гордиев узел. Но струсил.
— Так ты сознательно хотела довести дело до убийства?
— Я много лет хочу сделать из тебя мужчину, Питер. Только и всего.
— Не надо ничего из меня делать. Только оставь в покое! Для тебя важно одержать победу? Слушай же: ты одержала победу! Поздравляю.
— Поздравления отвергнуты.
— Что тебе еще надо от меня?
— Того, чего у меня нет, но по справедливости причитается.
— Тебе ничего не причитается.
— А тебе еще причтется. Дай только Дэну вернуться домой.
Она наконец неловкой из-за содержимого трусов походкой прошествовала в ванную комнату и закрылась на задвижку. Я бросился к двери и забарабанил изо всех сил.
— Не вздумай устроить очередной спектакль с самоубийством!
— Не волнуйтесь, мистер Тернопол, освобождать вас так легко я не намерена.
Время приближалось к полуночи, когда она собралась уходить. Сначала попыталась влажной губкой стереть кровь со страниц «Витязя в мамашином исподнем» (автор Морин Дж. Тернопол); потом потребовала скрепку и новый большой конверт; потом добавку спиртного — дважды; потом провела сравнение между Мециком, Уокером и вашим покорным слугой — не в мою пользу.
Я тем временем снял загаженный плед с кушетки и провонявшее покрывало с кровати, запихал их в мешок и отнес в ванную, а она без умолку и с бесчисленными подробностями все поносила и поносила бессовестного мужа, его мещанские замашки и склонность к адюльтеру. Когда дело дошло до обработки циновки лосьоном «Аква Велва», Морин приступила к обсуждению моих мужских качеств и достоинств. Я распахнул настежь окна и, стоя на сквозняке, с наслаждением вдыхал свежий воздух, разгонявший смрад, пропитавший квартиру; тут она спросила:
— Никак ты предлагаешь мне выброситься черт знает с какого этажа?
— Проветриваю помещение. А впрочем, как знаешь.
— Я вошла через дверь, через нее же и выйду.
— О, эти великосветские манеры!
— Берегись, Питер! — бросила она, хлюпнула носом и скрылась на лестнице.
Я запер замок на два оборота, накинул цепочку и, несмотря на поздний час, позвонил Шпильфогелю.
— Слушаю, мистер Тернопол. Чем могу быть полезен?
— Простите, что разбудил, доктор. Но, кажется, разговор необходим. Она была у меня.
— Что и ожидалось.
— Я ее избил.
— Сильно?
— Ушла своими ногами.
— Это воодушевляет.
— Хотите подробности? — Меня почему-то так и разбирал смех. — Сначала получила по носу, потом по заднице, потом я пригрозил убить ее кочергой, и Морин… ха-ха-ха, как бы это сказать, доктор… она обкакалась со страху. Здорово?
— Ну и ну.
— Я излагаю только самую суть и итоги, все продолжалось, конечно, гораздо дольше. — Хохот неудержимо рвался наружу.
— Думаете, я шучу? Она и впрямь обделалась!
— Чувствуется, что вы повеселились на славу, — задумчиво промолвил Шпильфогель после паузы.
— От всей души. В квартире до сих пор ужасно воняет. Но я словно заново родился. Знаете, я сказал себе: перестань сдерживаться; она хочет, чтобы ее поколотили; помни — желание дамы закон; доставим ей удовольствие! А что такого? Она нарывалась с той самой минуты, как вошла. Нагло провоцировала. Сказала, что никогда не даст мне развода.
— Именно этого я и боялся.
— Почему же не предупредили меня?
— Мне казалось, вы и сами предполагаете возможность подобного разворота событий. Ваши речи о риске… О том, что срыва не будет, как бы ни обернулось дело…
— А вам кажется, что срыв — был?
— А вам кажется — нет?
— Даже не знаю. Помнится, я действительно плакал. Но не из жалости к себе — из жалости к ней. И не сильно, а так, слегка. Когда набирал по телефону номер…
— Какой номер?
— Она не могла дозвониться до Дэна Игена, своего адвоката. Вот я и помог.
— Вы серьезно?
Конечно. Жаль, что вы не видели всего, что было.
— Сейчас, мне думается, до своего адвоката следует дозвониться вам.
— Прямо сейчас?
— Если вы не слишком возбуждены, — сказал Шпильфогель.
— Я в полном порядке. Прекрасно себя чувствую.
— Тогда звоните немедленно. Если сочтете нужным, перезвоните потом мне. Обсудим полученные рекомендации. Успеха.
Адвокат потребовал, чтобы я сейчас же уехал из Нью-Йорка и не возвращался, покуда он не разрешит. Мне, пребывавшему в эйфории, и в голову не приходило, что в моей квартире совершились противоправные действия. Однако, по его мнению, дело пахло неминуемым арестом и вулканообразным скандалом.
Звонок Шпильфогелю: сеансы следующей недели отменяются. Бога ради, не сочтите за крохоборство — нельзя ли вычесть из оплаты эти вынужденные пропуски? А если все-таки посадят, можно я не буду платить месяца три, сохраняя за собой право вернуться к лечению? «Если вас посадят, — хмуро заверил доктор, — я приложу все усилия к тому, чтобы найти пациента на зарезервированные вами часы». Потом я позвонил Сьюзен. Она не ложилась спать, ожидая вестей. Что с разводом? Не до развода, надо сматываться, собирай чемодан. «Прямо сейчас?» — «Даже быстрей». Я заехал за ней на такси. Шофер согласился добросить нас до Атлантик-Сити. Видя мое беспокойство, запросил шестьдесят долларов. Ничего, это всего три сеанса у Шпильфогеля, а ему платить теперь не надо, выйдет одно к одному. Атлантик-Сити! Здесь я когда-то провел две чудесные недели каникул в домике на самом берегу вместе с двоюродными братьями (с отцовской стороны), жителями Камдена. Мне было двенадцать. Сразу же по приезде я влюбился в Шугар Вассерштром, веселую кудрявую девочку, одноклассницу одного из кузенов. Как раз этой весной (в апреле, сказал двоюродный брат, когда мы шушукались перед сном в. нашей общей комнате) у нее появились выпуклости на груди. То, что я приехал из Нью-Йорка, делало меня в глазах Шугар представителем высшего общества. Я беспардонно пользовался лестным имиджем и рассказывал ей бесконечные истории об опасных и несколько сомнительных приключениях в большом городе. Скоро стало ясно, что мисс Вассерштром неравнодушна ко мне. Закрепляя успех, я во время прогулки, взяв спутницу за руку, пересказал своими словами романс Джина Келли[138] «Как давно это было в далеком краю» — и покорил ее окончательно. Оставшееся от двух недель время мы целовались где только можно. Август 1945 года, Атлантик-Сити, счастливые дни! Война кончилась, мир и покой, Шугар всегда рядом. С ней я постоянно находился в состоянии эрекции, но старался это скрывать, а она тактично отводила глаза. Пристроившись бочком, мы целовались и целовались. Не больше. В истории Америки наступил новый этап, совпавший с началом моих мужских (пока еще полумужских) дел.