— Давай, — согласилась Вера. — А куда он все это принесет? В психдиспансер?
— Да, неувязочка, — немножко огорчилась тёзка. — Жаль. В кои веки встретишь такие бескорыстное сочувствие! Хе… Между прочим, он спросил, сколько денег мне надо… То есть тебе. Кого ты мне подсунула, а? С моими долгами — и такие вопросы выслушивать! У меня нервы все-таки не железные! Я чуть не ляпнула, что ссуду уже потратила, а шубу надо сейчас искать, пока к зиме не подорожали…
— Фигня, — перебила Вера. — Дубленку мою поносишь, она без движения второй год висит… Тебе же она нравится? Ну вот. А я ни разу так и не надела. Мне в куртках удобнее.
— Ой, Верочка, — растрогалась тёзка. — Ой, правда? Ой, золотая ты моя… А что она мне длинновата — так это даже хорошо. А рукава завернуть можно, такие манжеты будут роскошные… Ка-а-айф! А деньги я тебе постепенно, частями, это ведь ничего?.. Так. Ага. Опять ты разговор в сторону уводишь. О чем там было-то? Ну да, деньги. Он, значит, спрашивает, сколько мне денег надо. А я не знаю, что говорить. Сказала, что это не телефонный разговор. Он говорит: ну да, надо встретиться на нейтральной территории, все обсудить спокойно. Можно даже при свидетелях с обеих сторон, если я захочу… То есть ты захочешь. Вер, что за деньги, а? Ты ж меня не предупредила ни о чем. Он мне — деньги, а я уклоняюсь. Вер, с какого перепугу он тебе платить надумал? Особого сексуального интереса я не заметила. Очень деловито говорил, прям как на встрече с партнерами по бизнесу. Но вроде бы заискивал. Он из деловых, да? Сильно крутой? А от тебя-то ему чего надо?
— Ребенка, — неохотно сказала Вера. Да что теперь, все равно тёзка докопается. — То есть генетический материал. Суррогатную мать он найдет. А от меня — одна клетка. За хорошие деньги. Больной.
— Ага, — согласилась тёзка, немножко поразмышляла и подытожила: — Значит, мед и варенье пусть в психдиспансер сразу и захватит. Вер, а я сказала, чтобы он завтра перезвонил, где-нибудь после обеда. Ты ж завтра с двенадцати на телефоне? Ну вот, успеешь подготовиться, если что. В крайнем случае скажешь, что тебя нет. Он голос не узнает, со мной-то говорил, как с тобой. Или все-таки поговоришь? Поговорила бы, а? А я бы послушала. Хе…
— А профессиональная этика? — с упреком спросила Вера. — А врачебная тайна? А клятва Гиппократа?
— А чего тогда ты их всех ко мне посылаешь? — обиделась тёзка.
— Почему это — всех? Далеко не всех, даже меньше половины, — неосторожно ляпнула Вера, но заметила, что тезка начинает серьезно обдумывать информацию, и быстро сменила тему: — Да, кстати о зиме… Я в магазине на бульваре шали видела. Очень неплохие, и недорого, и выбор… Можно к дубленке подобрать что-нибудь. И перчатки сразу в тон. Да и сумку какую-нибудь интересную, может, и мелочь какую-нибудь… Сходим вместе? Мне надо и себе чего-нибудь присмотреть. Часы опять потеряла. И заколку…
— Во! — обрадовано вспомнила тезка. — Заколка! Это второй.
— Ты о чем?
— О клиентах. Второй позвонил почти сразу после первого, назвался водителем, сказал, что нашел заколку в цветочках, решил — надо отдать. Я сказала, что мне она даром не нужна… В смысле — тебе. Потому что я как раз собиралась стричься покороче… В смысле — ты собиралась. Ты же собиралась? Ну вот. Клиент под кодовым именем Водитель тоже очень озабочен моим… твоим здоровьем. Мне он понравился. Говорит искренне, хоть и смущается… Впрочем, может, чего-то побаивается. Пытался объяснить, что не знал, что так получится. Уверял, что никто ничего такого, так что пусть я ничего не думаю… то есть ты. Еще хвалил Константина Дмитриевича, просто очень хвалил: такой серьезный человек, самостоятельный, ответственный, обеспеченный, и еще ни разу никого не кинул. Просил меня… тебя его понять и не опасаться. Вер, а этот водитель — он какой вообще? Ты заметила?
— Водитель он хороший. Но рискует иногда не по делу. А что?
— Да нет, я так просто, — уклончиво сказала тёзка. — Интересный случай: человек заколку нашел и решил вернуть. И о здоровье беспокоится. Заботливый…
Вера подняла брови и задумчиво уставилась на тёзку. Та заметила и без паузы продолжила уже совершенно другим тоном:
— Третий — тоже интересный случай. В своем роде. Не поздоровался, не представился, сразу на «ты»… Ты, говорит, к Сашке в больницу зайди. Он, говорит, велел передать, чтобы зашла. Я же не в курсе, что там как… На всякий случай вежливо спрашиваю: а почему сам не позвонил? Почему через посторонних передает?… Так этот грубиян, как начал пылить! Я, говорит, не посторонний, а друг, а ты, говорит, в несознанку не уходи, человек, говорит, из-за тебя изувечился, а ты, говорит, сама его мобилу утопила, откуда, говорит, ему звонить, ему, говорит, с койки незнамо когда встать разрешат, может, говорит, даже операцию делать будут, подумай, говорит, как сейчас ребенок переживает… Друг мне не понравился. Грубый. И тон такой приказной: травматология в «скорой», седьмая палата! И трубку бросил. Я расстроилась. Человек изувечился, «скорая», ребенок… Сначала даже испугалась: вдруг это ребенок пострадал? Хотела уже тебе звонить. Но тут этот Сашка сам позвонил. Говорит: Вера, это Александр, я тут у дежурной сестрички один звонок выпросил, так что в двух словах, пока не прогнали, ты как там? Я говорю: хорошо, а ты? Он говорит: ты не Вера. И трубку положил. Как тебе такой поворот сюжета?
— Оригинально, — рассеянно отозвалась Вера и машинально потрогала ногу. Да нет, не горячая. Опять показалось. — Сюжет не без выдумки и с изюминкой. Ну и какой ты сделала вывод?
— У человека абсолютный музыкальный слух, — сделала вывод тёзка. — У нас же голоса одинаковые, особенно по телефону. Нас даже моя мама по телефону не различает. Ты к нему пойдешь?
— Зачем? — удивилась Вера. — Я, не практикующий врач… Дубленку сразу заберешь? А то шкаф и так битком, а она половину места занимает.
— Сразу! — обрадовалась тёзка. — Ой, Верочка! Ой, какой сегодня день удачный! И мелкую мама забрала, и обед у тебя, и еще дубленка! Ка-а-айф… Я ее примерю еще, ладно?
Тёзка влезла в дубленку, стала шататься из угла в угол, подражая походке манекенщиц на подиуме, заворачивала и отворачивала рукава, запахивала и распахивала полы, накидывала и откидывала капюшон — и без остановки болтала, радостно предвкушая, как она зимой придет в дубленке на работу — и все бабы просто сдохнут. Вера не очень вслушивалась в смысл слов, она слушала голос. У тезки был Верин голос. Так странно. Абсолютно один тембр. Только интонация другая — и то только в жизни. По телефону они говорили с одинаковой интонацией — психотерапевтической. Ни один человек не мог различить их голоса по телефону, даже мама тёзки, которая тридцать лет преподавала сольфеджио и безошибочно различала людей по дыханию, а не то что по голосам. А Сашка сразу: «Ты не Вера». С одного слова понял. Ну, с двух. Интересный случай… Вера опять машинально потрогала ногу.
— И вот почему у тебя зеркала нормального нет? — гневно вопросила тезка из прихожей. — Я что, должна по кускам себя разглядывать в этом осколке? Вер, как ты живешь, я не понимаю!
— М-м-м… — откликнулась Вера лениво. Это означало: «Живу, как мне удобно, а если тебе почему-то не нравится вполне нормальное зеркало в прихожей, то иди в спальню, там зеркало больше, о чем ты и сама могла бы вспомнить, а не отвлекать меня по пустякам от турецкого лукума с грецкими орехами. Бессовестная».
Тезка поняла ее, как всегда, совершенно правильно, и потопала в спальню, на ходу бормоча, что у нормальных людей большое зеркало всегда висит в прихожей, а такое пристрастие к сладкому называется зависимостью, что можно уже считать наркоманией, которая, как известно, добром не кончается. В спальне бормотанье стихло, и почти сразу раздался растерянный, даже какой-то потрясенный, тёзкин голос:
— Ух, ты!..
— М-м, — подтвердила Вера, не трогаясь с места. Это означало: «Хороша — слов нет, а в дубленке придешь на работу — и бабы просто сдохнут все до одной».
— Да нет, я не об этом, — ответила тёзка на ее телепатическое послание, появилась в дверях. — Я вот чего нашла… то есть увидела… А раньше не видела… Как же так? Это же у тебя давно, да? Это же ты, да? Только лет десять назад, да? Это кто же так сумел?.. Прям даже не верится…
В руках у нее была деревянная фигурка. Ну да, Вера же решила, что больше не будет ее прятать. Время от времени все принимают ошибочные решения.
— Случайно вчера нашла, — равнодушно объяснила она. — В углу валялась. Лет десять, да… Нет, двенадцать. Только почему это я? Это так просто… по-моему, пришелец в скафандре. Тогда это модно было — фантастика, дальние миры, братья по разуму… Ерунда всякая.
— Чего ты мне голову морочишь? — обиделась тёзка. — Братья по разуму! У меня что, глаз нет? Конечно, ты. Под водой. Прямо у самой поверхности. Уже почти вынырнула. И при чем тут скафандр? Это рябь на воде, вот свет от тела бликами и отражается. И волосы мокрые… И глаза закрытые… нет, неужели правда не видишь?
— Чего ты мне голову морочишь? — обиделась тёзка. — Братья по разуму! У меня что, глаз нет? Конечно, ты. Под водой. Прямо у самой поверхности. Уже почти вынырнула. И при чем тут скафандр? Это рябь на воде, вот свет от тела бликами и отражается. И волосы мокрые… И глаза закрытые… нет, неужели правда не видишь?
— Не вижу, — упрямо сказала Вера. — Как сговорились все, честное слово… Мама вообще заявила, что это Аэлита взлетает в небо… Мне кажется, что это кошка на крысу охотится. Деревяшка как деревяшка. Чингисхан об нее зубы точил.
— Вы с Чингисханом оба — бездушные твари, — холодно заметила тезка, повернулась, унося фигурку назад в спальню, и оттуда закончила: — Вы оба всё рассматриваете только с точки зрения того, можно ли об это зубы поточить!
Ага, грубить начала. Кормить пора.
— Чаю налить? Или еще грибов съешь?
— Чаю, — уже гораздо мягче согласилась тёзка, опять появилась в дверях с дубленкой в охапке. — И грибочков тоже. И вот этих, где рыбка с морковкой. И… Ладно, по ходу дела решу.
Она бросила дубленку на диван, уселась рядом с ней и, нежно поглаживая шелковый мех изнанки, подозрительно спросила:
— И все-таки, где ты ее взяла?
— В магазине. Мы же вместе выбирали! Ты что, не помнишь? — удивилась Вера.
— Ты это с кем разговариваешь? — зловеще поинтересовалась тёзка. — Ты с Мириам своей разговариваешь? Или, может, с нашим Витальевичем?
Нет, не отстанет.
— Салатику положить? — на всякий случай спросила Вера. Понаблюдала, как каменеет тёзкино лицо, и сдалась: — А, так ты про деревяшку, что ли? Деревяшку мне одноклассник один подарил. Давно, еще в Становом, я же там целый год жила, у бабушки… да я тебе рассказывала. А потом, перед десятым классом, мама меня домой забрала. А после школы я к бабушке уже не поехала, в институт надо было готовиться. Бабушка сама к нам приехала, почти все лето у нас жила. А потом уехала — дом-то надолго бросать нельзя, разрушаться начнет…
— А что с ним теперь? — перебила ее тёзка. — В Становом остался? Или тоже уехал куда?
— Свихнусь я с тобой, — растерялась Вера. — Как дом может куда-то уехать? Конечно, в Становом остался. Ветшает потихоньку. Нынче ремонтировать буду. Я мастеров нашла, толковые бабы, все умеют, и берут сравнительно недорого…
— Я не про дом, — с самой ласковой своей психотерапевтической интонацией сказала тёзка. — Не доводи до греха. Как тебя до сих пор не придушили, я удивляюсь… Рассказывай про одноклассника. Наверное, большим художником стал, да? Женат? Дети есть?
— Да я особых подробностей не знаю, — с самой нейтральной своей психотерапевтической интонацией ответила Вера. — Говорили, что женился сразу после школы. Он старше нас всех года на два, что ли… Вроде бы, двое детей. Или трое? Не помню. Кажется, в райцентр переехал. Когда я после первого курса к бабушке приезжала, в Становом его уже не было. Или просто не увидела… Какой там художник, что ты! Мне кто-то говорил, что он матрешек делает. Он делает, а жена на базаре продает. Больше ничего не знаю. Я вообще о бывших одноклассниках почти ничего не знаю. А тебе зачем?
— Да нет, я так, — сразу теряя интерес к теме, сонно бормотнула тёзка. — Матрешки, хе… А какой талант был… Поеду я, ладно? Пока не заснула. Обожралась, как Витальевич на презентации… Опять растолстею, ч-черт… И что прикажешь тогда делать?
— Бегать, — приказала Вера. — Прыгать. Плавать. Возможны варианты.
— Какая ты нечуткая! — огорчилась тёзка и с кряхтением стала выбираться из-за стола, по пути прихватив дубленку в охапку. И уже выходя из квартиры, на пороге оглянулась и неожиданно опять спросила: — Так ты точно не знаешь, где этот… ну, одноклассник твой? Может, он бы для меня вырезал чего-нибудь, а? Не матрешку, а такое, настоящее… Я бы хорошо заплатила. Может, поищешь его, а?
— Ладно, — легко соврала Вера. — Я постараюсь. Хотя наверняка обещать не могу. Разъехались все кто куда, даже поспрашивать не у кого. Но я обязательно поищу.
Тёзка поверила, благодарно сказала: «Век не забуду», — и ушла.
Вера закрыла дверь и пошла убирать со стола, беспомощно придушив в себе чувство вины: даже тёзке она врала, не моргнув глазом. А тёзка ей верила, несмотря на весь свой психотерапевтический опыт. Ей все верили. А когда Вера случайно говорила правду — не верил никто. Поэтому правду она старалась не говорить. Если соврать нельзя, всегда можно обойти тему, отмолчаться или отшутиться. Хотя почему бы и не соврать, если умеешь это делать хорошо? Вера умела врать хорошо. Она давно этому научилась, еще двенадцать лет назад, там, в единственном в Становом парке, когда смотрела не на Генку, а на Кирюху, теть-Катиного сына, улыбалась, как законченная идиотка, и громко говорила голосом Нинки Сопаткиной: «Я прям щас побёгну… Смари не оммани»… Вот интересно, как бы она тогда сказала правду? И какую правду она тогда могла сказать?
Ай, зачем она опять всякую гадость вспоминает? Надо вспомнить что-нибудь веселое… У нее огромный опыт и веселого вранья тоже.
Вот хоть бы те уроды в белой машине. Большая машина, иностранная, тогда, шесть лет назад, такие машины на улицах провинциальных городов еще редкость были, все на них оборачивались. А она почему-то внимания не обратила. Наверное, потому, что под ноги смотрела: зима, гололед, не бег, а торжественный марш инвалидов… Да еще дареная «дутая» куртка оказалась страшно неудобной — не куртка, а просто какой-то мяч гигантский, из-за этого мяча даже дороги под ногами не видно. И когда рядом взвизгнули тормоза — тоже сначала ничего не поняла, ожидала обычных свистов, хватаний за сердце или «как проехать к площади». Поняла, когда бежать было уже поздно, а драться — опасно: два туловища впереди, два — на заднем сиденье, тесно сжали ее с двух сторон. Туловища выдающиеся, просто бегемоты какие-то. Особенно которые с двух сторон.
— Что ж ты, девочка, ножками бегаешь, а? — ласково спросил тот, который рядом с водителем, и обернулся к ней. Ну и рожа… Ходячее доказательство теории Ломброзо. — Такие ножки, девочка, беречь надо! Не надо бегать, надо на машине ехать! Вот сейчас мы тебя до самого места довезем… Ты куда хотела? Ты в гости хотела? Поехали к нам в гости, девочка, мы хорошие! Пацаны, мы хорошие, да?
— Гы, — сказали туловища с двух сторон.
— На дачу, что ли? — равнодушно спросил водитель, поглядывая на Веру в зеркало холодно и оценивающе.
— Спасибо, ребята, — с горячей благодарностью сказала Вера, преданно глядя на доказательство теории Ломброзо. — Спасибо, братики мои родные, век вас не забуду, бога за вас буду молить…
Она закатила глаза, схватила за руки тех, которые с двух сторон, выгнулась, выпячивая гигантский мяч «дутой» куртки, и протяжно застонала сквозь зубы. Доказательство теории Ломброзо отвесило нижнюю губу и дернуло веком.
— Чего это она? — недовольно буркнул водитель и стал притормаживать. — Больная, что ли? Карась, выкинь ее…
— Нет-нет-нет-нет! — заполошно заверещала Вера и еще сильнее вцепилась в руки соседей. Соседи стали отодвигаться и вырывать свои свиные окорока из ее пальцев. — Нет, пожалуйста, скорее, тут недалеко, прямо за перекрестком, направо, второй дом, въезд со двора… Ой, скорее, а то не успею-у-у…
Машина остановилась, водитель стал медленно поворачиваться, одновременно занося руку — то ли ударить ее собирался, то ли в волосы вцепиться.
— Рожаю, — жалобно объяснила Вера, доверчиво глядя в его стеклянные глаза. — Схватки начались. Бо-о-ольно очень…
Водитель руку убрал, отвернулся и зло сказал:
— Карась, выкинь ее в кусты. Поймали курочку, уроды… Тачка с нуля, чтоб еще рожали тут… Карась! Оглох?!
Доказательство теории Ломброзо опять дернуло веком, пошлепало губами, сухо сглотнуло, отвернулось от Веры и неожиданно сказало:
— Не борзей, Дизель. Тебя мама под кустом родила? Гони давай, направо, второй дом, со двора… Правильно, сестренка?
Вера благодарно заскулила. Карась свободной рукой неловко и даже как-то опасливо погладил ее по плечу. Машина сорвалась с места и помчалась к роддому, который располагался как раз напротив ее дома, на другой стороне улицы.
Наверное, тот, который сидел рядом с водителем, был тут главный. Это он приказал подъехать поближе, почти к самому крыльцу, хотя водитель и говорил тихим злым голосом что-то в том смысле, что нельзя светиться, эта сучка стукнет, оклемается — и обязательно стукнет, вспомнит, как с земли дернули — и поймет… Вера делала вид, что ничего не слышит, охала, стонала и благодарно бормотала: «Спасибо, братики, молиться за вас буду, свечку поставлю», туловище слева сопело и цыкало зубом. Карась справа опасливо гладил ее по плечу и растерянно приговаривал: «Да ладно, чего там…», тот, который был тут главным, нервно командовал: «Ближе давай, ближе… Чё она поймет? Лохушка блажная… Молиться за нас будет, слышь? Ближе давай, лёду намерзло, больница, блин… Еще ахнется тут — вот тогда не отмажешься»… Машина наконец остановилась, Карась торопливо выскочил, Вера полезла следом, а он вдруг подхватил ее на руки и затопал по ступенькам крыльца. Вера от неожиданности дернулась, забыла стонать и совершенно некстати ляпнула вполне человеческим голосом: