Мы совсем было приуныли. Но кто-то из офицеров, подчиненных Колесниченко, стал на нашу сторону и высказал идею, которая почему-то мне раньше в голову не приходила: «Институт надо зарегистрировать как новое научное учреждение. Под контролем военной администрации собираются ученые, которых мы не хотим оставить без работы. Кроме того, они помогают нам раскрыть тайны гитлеровского секретного оружия с тем, чтобы иметь свидетельства о военных преступлениях. Мы не только не должны возражать, а всеми средствами поддержать такую инициативу!».
Эти доводы плюс красноречие Исаева и мое сломили колебания Колесниченко. Он взял на себя ответственность и дал нам разрешение организовать учреждение по всем правилам – с печатью, бланками, телефонами, немецким штатом. Продовольственное и денежное обеспечение немцев, пока их немного, военная администрация Тюрингии взяла на себя.
Наладив связи в Веймаре, мы походили по городу, размышляя обо всем, что мы затеяли. Здесь неожиданно после такой административной победы Исаев сказал, что теперь он хочет уехать в Леестен, посмотреть на тамошнюю двигательную технику, а потом вернуться в Москву. Пора начать переворачивать мозги у нашего патрона в НИИ-1.
Институт «Рабе». Бляйхероде, 1945 год
Я категорически возражал, но, уже хорошо изучив его характер, понял, что это решение у него созрело еще раньше. Договорились только, что он не уедет, пока не прилетит помощь из Москвы.
Вернувшись в Бляйхероде, мы собрали свою немецкую команду, объявили о решении военной администрации и дали поручение разработать структуру института. Исаев объявил, что начальником института назначается майор Черток. Я, приняв таким образом командование на себя, тут же объявил, что директором нового института назначаю инженера Розенплентера, а его заместителем по общим вопросам – инженера Мюллера, который и обязан обеспечить всем нам достойные условия для научно-исследовательской работы. Весь личный состав имеет первоочередной задачей восстановление, пока на бумаге, техники, которая разрабатывалась в Пенемюнде. Для этого искать и искать все, что было спрятано, все, что осталось после ухода американцев и привлекать всех специалистов, работавших в Пенемюнде, а также в других местах, но имевших отношение к ракетной тематике. Все сообщения и поручения были приняты с превеликим энтузиазмом.
Буквально через сутки трехэтажный корпус компании управления районными электросетями был освобожден от старых служащих. Началась кипучая деятельность. Каждый сотрудник института «Рабе» получил «аусвайс» – пропуск – по всем правилам – с фотографией. К зданию подкатывали грузовики и шло укомплектование помещений верстаками и стендами под пока еще не приобретенное лабораторное оборудование.
Мне отвели роскошный, даже по современным представлениям, кабинет. У стола – глубокие кожаные кресла. На стенах – пейзажи-акварели. На столе для совещаний – букет свежих роз, телефоны для внутренней и городской связи и связи с Берлином. Через пару дней появился и «полевой телефон» прямой связи с военной администрацией и комендатурой.
В приемной, откуда был вход и в кабинет немецкого директора, появилась машинистка-стенографистка, которая представилась коротко: «Фроляйн Урзула».
Через несколько дней я разыскал нашедшую пристанище в политотделе дивизии переводчицу Лялю, которая помогала нам в первые дни пребывания в Нордхаузене, и посадил ее в приемную как дублера и контролера Урзулы. Но Ляля проявила характер. Объявила себя начальником всего аппарата и всей канцелярии майора Чертока и директора Розенплентера, и без ее ведома никто к нам войти не смел. Вскоре удалось установить мир в женском коллективе и наладить четкую работу русско-немецкого секретариата.
По договоренности с дивизией нам выделили службу охраны, и теперь никто не мог войти в корпус, не предъявив пропуска солдату-автоматчику.
Из Нордхаузена привезли хранившуюся там бесценную находку – гиростабилизированную платформу. Но в нашем составе пока не было никого, кто осмелился бы начать ее изучение. Поэтому ее установили в будущей лаборатории гироприборов, которую заперли и опечатали.
Каждый день с утра Розенплентер заходил ко мне и представлял вновь оформляемых ведущих специалистов. К сожалению, многие из них были неплохие, судя по документам, инженеры, но имели слабое представление о деле, которым предстояло заниматься. Тем не менее, я давал согласие на прием для начала работ по принципу «потом разберемся».
Только в конце июля, после хлопотливых дней оформления института, мы вернулись к проблеме поиска спрятанных секретных сокровищ. В Нордхаузене шел разговор о калийной шахте и таинственном горном домике лесника.
Посоветовавшись с комендантом города, мы пришли к заключению, что на такие операции лучше брать машину в дивизии или комендатуре с водителем-автоматчиком.
Калийная шахта была хорошо известна в округе и находилась совсем недалеко от Бляйхероде. Мы вдвоем с Исаевым на дивизионном «виллисе», водитель которого был «при автомате» и этим гордился, отправились в шахту.
Во дворе застали что-то вроде митинга. Шахтеры в профессиональных шлемах с лампами, но отнюдь не чумазые. Шахта ведь белая калийная, а не угольная. Все очень удивились прибытию советских офицеров. Обступили нас, но после окрика представившегося нам директора шахтеры разошлись.
Мы объяснили цель приезда. Директор выкликнул несколько фамилий. У машины собралось человек десять. Выяснили, что действительно в каких-то дальних тупиковых проходках на глубине 500 метров сложены ящики, которые привезла команда СС перед самым приходом американцев. Говорили, что оборудование в ящиках заминировано.
После недолгих колебаний мы решили рискнуть спуститься в шахту. Водителю дали инструкцию ждать нас полтора часа, если не вернемся, «нестись в комендатуру».
Директор извинился, что у него горячие дела, и сопровождать нас поручил штейгеру. Нас окружил десяток шахтеров. У всех что-то вроде обушков-топориков. Мы вошли в просторную клеть. Раздался перезвон, и мы провалились в глубину с непривычной скоростью. Исаев в молодости бывал в шахтах, но угольных. Я только читал и видел в кино. Здесь не было ничего похожего на то, что мы ожидали увидеть.
Подземелье было хорошо освещено и сверкало белыми кристаллами калийной соли. Мы шли, не пригибаясь, во весь рост, окруженные шахтерами. Через пятнадцать минут быстрого хода мы действительно стояли перед штабелем зеленых ящиков. Мы с Исаевым стали внимательно их рассматривать. Осмелели, взяли верхний ящик за боковые удобные ручки. Патефонные замки замотаны и висят непривычные пломбы. Я отбежал, попросил у шахтера обушок. Он покачал головой, но дал. Сорвали пломбы, открыли ящик. Никаких мин, но явная радиотехника. Что это? Вспомнил разбитые приборы, которые были доставлены в Москву с польского полигона в 1944 году. Для успокоения шахтеров на их глазах мы с Исаевым сняли еще один ящик. Подняли, потрясли. Поставили один на другой. Посмотрели на часы. Осталось тридцать минут до условного срока. Надо возвращаться!
Просим шахтеров взять эти два ящика и нести к подъемнику. Осталось еще шесть. Все равно в наш «виллис» это не погрузить.
Решили: заберем следующим заходом. Когда поднялись на поверхность, наш водитель улыбался: «Еще пять минут, и я бы сорвался в комендатуру».
Директору объяснили, что теперь это имущество Красной Армии. На два ящика оставили расписку, а остальные просили хранить и обещали завтра забрать. Но для верности сказали, что, может быть, там есть мины, поэтому за ними приедут другие специалисты.
На следующий день по моей просьбе два офицера из дивизии, в том числе один минер, привезли все оставшиеся ящики. Изучение в институте показало, что мы получили комплекты аппаратуры радиоуправления «Виктория Хонеф» – управление боковой радиокоррекцией и дальностью. Таким образом было положено начало комплектованию радиолаборатории.
Несмотря на такие приключения, Исаев рвался к двигательной технике и вскоре покинул Бляйхероде, уехав в Леестен.
Абрамович, с которым мы расстались в Нордхаузене, сдержал свои обещания. Дело в том, что при отъезде, после беглого ознакомления с Миттельверком, он обещал по прилете в Москву уговорить Болховитинова и всех, кого еще сможет, прислать нам подкрепление. И действительно, не успел я заскучать без Исаева, как прибыла мощная команда во главе с Николаем Алексеевичем Пилюгиным, будущим дважды Героем Социалистического Труда, академиком, директором и главным конструктором одной из самых мощных советских космических электронно-приборных фирм – НПО Автоматики и приборостроения, фирмы, которая разрабатывала системы управления многими боевыми ракетами и космическими ракетами-носителями.
Пилюгин прилетел в чине полковника, несмотря на то, что в военном билете значился нестроевым. С ним прибыл Леонид Александрович Воскресенский, произведенный из рядовых в подполковники. Воскресенский, обладавший удивительной способностью чувствовать и предвидеть поведение ракетной системы в самых различных нештатных и аварийных ситуациях, стал впоследствии легендарным заместителем Королева по испытаниям.
Пилюгин прилетел в чине полковника, несмотря на то, что в военном билете значился нестроевым. С ним прибыл Леонид Александрович Воскресенский, произведенный из рядовых в подполковники. Воскресенский, обладавший удивительной способностью чувствовать и предвидеть поведение ракетной системы в самых различных нештатных и аварийных ситуациях, стал впоследствии легендарным заместителем Королева по испытаниям.
Прилетел в звании старшего лейтенанта Семен Гаврилович Чижиков, конструктор, мой давний товарищ по работе в ОКБ Болховитинова, на заводе № 22, на заводе № 293 и в тяжкие годы воины в далеком уральском поселке Билимбай, где строился самолет-перехватчик БИ.
Среди прилетевших был только один офицер действительной службы – старший инженер-лейтенант Василий Иванович Харчев. Самый молодой – он окончил Военно-воздушную академию имени Жуковского в 1944 году. Я консультировал его, когда он делал дипломный проект, и тогда убедился в его незаурядных способностях и стремлении к выдаче новых технических идей. Пусть они были не всегда осуществимы, но интересны и оригинальны.
Через две недели появились Василий Павлович Мишин, Александр Яковлевич Березняк и Евгений Митрофанович Курило.
Василий Мишин, склонный к комплексной проектно-теоретичес-кой деятельности, тут же приступил к допросу немцев в поисках материалов по теории полета ракет. Впоследствии он стал первым заместителем Королева. А в 1966 году после его смерти получил пост главного конструктора королевской фирмы и был избран действительным членом Академии наук СССР.
Саша Березняк – инициатор разработки БИ, энтузиаст только крылатых вариантов летательных аппаратов, будущий главный конструктор крылатых ракет – сразу заявил, что ему тут делать нечего, но после возвращения Исаева из Леестена он к нам приедет.
При распределении обязанностей среди вновь прибывших я назначил Пилюгина, несмотря на его высокий чин, первым заместителем начальника института «Рабе» и главным инженером. Получив кабинет, он тут же затребовал у немцев набор инструментов файнмеханика и приказал все электромеханические приборы, откуда бы они не поступали, пропускать через его кабинетную мастерскую.
Семена Чижикова я поселил на вилле Франка и, учитывая его незаурядные организаторские способности, назначил помощником по общим вопросам. В его ведение были отданы все заботы по транспорту, питанию офицерского состава, расселению, взаимодействию с комендатурой и местной немецкой властью. Хлопот ему хватало, потому что так называемые бытовые проблемы с каждым днем усложнялись.
А с Василием Харчевым у меня состоялись несколько длинных разговоров, в результате которых он согласился организовать службу разведки, нашу, независимую, основной задачей которой был бы поиск настоящих ракетчиков, переманивание или даже похищение их из американской зоны.
К концу августа наш институт уже представлял собой вполне солидное и, по провинциальным масштабам, крупное предприятие.
Были созданы лаборатории гироприборов, рулевых машин, электрических схем и наземных пультов, радиоприборов и конструкторское бюро. В полуподвале начала функционировать отличная светокопия, а при ней образцовый, но пока еще пустой архив технической документации. На фирменных бланках и в «фирменной» папке вышел первый отчет о деятельности института.
На вилле Франка работала офицерская столовая. Мы за обеды и небольшую зарплату нашли немку-учительницу из Прибалтики, которая ежедневно по полтора часа тренировала наших офицеров, обучая разговорной речи. Самым неспособным оказался Семен Чижиков. Но, как ни удивительно, когда доходило до общения с немцами по деловым текущим проблемам, его понимали лучше других и он уже пользовался в округе известностью как оптовый покупатель съестных припасов, шнапса и как специалист по ремонту автомобилей, поскольку организовал такое подсобное производство при институте.
Курило я попросил обследовать завод в Клейнбодунгене и начать восстановление производства по сборке ракет. Он организовал перевозку агрегатов, оставленных американцами на «Миттельверке», нашел несколько мастеров, знавших технологию сборки, и начал разворачивать настоящее ракетное производство.
Когда переписали и подсчитали все богатства, оказалось, что из хвостовых и средних частей, баков, приборных отсеков и головных частей можно собрать не менее пятнадцати, а то и двадцати ракетных корпусов.
Но с начинкой дело обстояло куда хуже. Пока еще не было ни одного прибора системы управления, который бы можно было допустить к установке, не было двигателей и турбонасосных агрегатов, на которые можно выдать формуляр-допуск.
Между тем в Москве бурную деятельность развернуло Главное артиллерийское управление, которое поручило командованию гвардейских минометных частей прибрать к рукам трофейную немецкую ракетную технику.
Я уже писал, что начало было положено комиссией генерала Соколова, которая первой прибыла в Пенемюнде.
В августе в Нордхаузене появился генерал Н.Н. Кузнецов с большой свитой. Он занял по команде из Берлина единственный в городе старинный дворец, и там обосновался, как мы шутили, ракетный штаб гвардейских минометных частей, короче говоря, представительство ГАУ, которому было предписано руководить изучением и экспроприацией немецкой ракетной техники.
После выяснения отношений «кто есть кто» Кузнецов объявил, что институт «Рабе» и нас всех он считает подчиненными военному командованию ГАУ. Таково решение ЦК, который поручил военным возглавить эту деятельность, пока там промышленность разберется, кто из наркомов будет этим заниматься. Обсуждая эти проблемы в своем авиационном кругу, мы решили, что конфликтовать не стоит. Все же в Германии тогда хозяевами были военные. Авиационная промышленность нас фактически бросила или забыла, а никто другой пока не подбирал. Вскоре мы познакомились с приехавшим для инспекции генералом Львом Михайловичем Гайдуковым. Он был членом военного совета гвардейских минометных частей и одновременно заведующим отделом в ЦК. На нас он произвел впечатление человека энергичного, инициативного и, что нам понравилось, не скрывал, что будет всеми способами поддерживать расширение фронта наших работ в Германии вплоть до выпуска соответствующего постановления ЦК и правительства.
В августе 1945 года фактически завершилось становление института «Рабе» и он начал расширять свою деятельность.
В сентябре к нам зачастили комиссии и всякого вида уполномоченные из Москвы с целью выяснения, кто мы такие. Были просто праздно любопытствующие, а были и серьезные посетители.
Гайдуков, вернувшись в Москву, развил исключительно активную деятельность. Первым результатом было прибытие группы, в состав которой вошли будущие главные конструкторы Михаил Сергеевич Рязанский, Виктор Иванович Кузнецов, Юрий Александрович Победоносцев, а также Евгений Яковлевич Богуславский и Зиновий Моисеевич Цециор. Таким образом, мы были укомплектованы и радио-, и гироскопическими специалистами. Это уже была межведомственная группа, организованная по инициативе Гайдукова решением ЦК.
Увидев у нас в лаборатории гироскопическую платформу, Виктор Кузнецов заявил, что ее нужно сейчас же отправить в Москву в его институт. Но не тут-то было. Пилюгин категорически возражал. Это было первым серьезным конфликтом между двумя будущими главными. Впоследствии разногласия по вопросу, кто должен делать гироприборы и какими они должны быть, привели к тому, что Пилюгин, получив мощную производственную базу, уже в конце 1950-х годов небезуспешно начал разработку и производство гироскопических приборов и высокочувствительных элементов систем инерциальной навигации.
Евгений Богуславский, оставшись у нас в институте до самого конца, сразу погрузился в радиоэлектронные тайны систем боковой радиокоррекции и радиоуправления дальностью.
Для закрепления своих позиций ГАУ направляло к нам кадровых офицеров из своего аппарата и войсковых частей. Так оказались вначале в Берлине, а затем у нас Георгий Александрович Тюлин, ставший впоследствии директором головного центрального института Минобщемаша, затем первым заместителем министра; Юрий Александрович Мозжорин, тоже вслед за Тюлиным ставший директором головного института; полковник Павел Ефимович Трубачев – будущий первый районный инженер, начальник военной приемки на головном НИИ-88; капитан Керим Алиевич Керимов – будущий председатель Государственных комиссий и многие другие.
В городе Зондерсхаузене был расквартирован специальный полк гвардейских минометных частей, командир которого представился мне как будущий командир ракетно-войскового подразделения. Военное руководство не дремало.
Но с немецкими специалистами дело обстояло явно неудовлетворительно. Надо было срочно активизировать деятельность по переманиванию их из западной зоны.