Лицо Эммы было серым.
- Нет-нет, Алеша. Я все узнала. Это не телефонное хулиганство. Это настоящая бомба. Теракт. Уже арестовано двое чеченцев. Они-то и сказали, что в машине взрывчатка. И собака все обнаружила.
Баталов сжал кулаки в карманах халата.
- Но у меня операция - больной погибает... Я только что осмотрел, он не транспортабелен...
- О какой операции вы говорите? - негодующе воскликнул незнакомец. В его тоне чувствовалась неподдельная тревога. - В любую минуту может рвануть. И ваш панельный корпус рухнет, как карточный домик. Мы обязаны всех, понимаете, всех срочно эвакуировать.
- Я помогу... - заговорила Эмма. - Я сама все отделение эвакуирую... Но ты... Ты, Алексей, должен срочно уйти... Говорят, автобусы подали, всех сейчас же увозят...
Баталов смотрел на нее невидящим взглядом.
- Эмма... - Он взял ее за плечи, взглянул в глаза: - Ты мне нужна, очень нужна...
Она перебила:
- Я знаю, знаю. Я уйду с тобой.
- Я не о том! - Встряхнул ее за плечи. - Без анестезиолога я как без рук. Срочно в операционную и готовь больного... Ты поняла?.. Другого выхода нет.
Не дождавшись ответа, Баталов повернулся и заспешил навстречу бегущим, в свое отделение.
В ординаторской почти никого не было: кто-то что-то нервно искал, кто-то одевался на ходу. Маленький седой Головин, без халата, спешно засовывал в кейс документы, вынимая их из ящика письменного стола. Увидев завотделением, запричитал:
- Кто б мог подумать, Алексей Михайлович?.. Нам все кажется, что тебя-то такое не коснется... А вот поди ж ты... Я и домой не стал звонить. Не дай Бог, узнают. А у жены слабое сердце...
- Виталий Георгиевич! - остановил его Баталов. - У нас сегодня две операции?
- Да. Две, - опешил старик. - "Двенадцатиперстная" и "желудок". Сизова и Шнайдер. Но у Сизовой вчера подскочило давление.
Баталов кивнул.
- Так вот. В связи с новыми обстоятельствами я предлагаю другую схему... Если вы, конечно, ее поддержите. - он взглянул в окно.
С высоты второго этажа было видно, как по больничному двору снуют люди, милиция, бежит человек с собакой. Бело-красного "рафика" "скорой помощи" из окна видно не было.
- Операция, - сказал Баталов, - Виталий Георгиевич, сегодня будет одна. Но срочная. Только что поступил "острый живот". Я сам смотрел - перитонит. В последней стадии. Но вытащить можно.
Головин ошалело опустился на стул, поставил кейс на колени, из него торчал плохо сложенный белый халат. Произнес:
- Да вы с ума сошли! Уже никого нет - все эвакуировались. Ни врачей, ни медсестер...
- А где Шумилов? Тоже э-ва-ку-и-ровал-ся? - Стол Шумилова был пуст. Он, между прочим, сегодня должен был мне ассистировать.
- Нет-нет, - заторопился Головин, - Василий Николаевич пошел к вам в кабинет. Вас искал.
Без привычных халата и шапочки Головин показался тщедушным, растерянным, старым. И Баталов пожалел о своем предложении.
- Вы простите, Виталий Георгиевич, - понизил он голос. - Идите домой. Мы с Васей справимся. А вас я задерживать не смею. Так что - идите...
И Баталов поспешил к себе в кабинет.
Больница была пуста, точно вымерла. Двери затихших палат, кабинетовнастежь. Там и сям валялись вещи, бумаги. Звонил, надрываясь, телефон - как с того света. Здание напоминало опустевший корабль перед гибелью.
Дверь в его кабинет была приоткрыта. Обрадовался - Шумилов! Ах, как он сейчас был ему нужен! Баталов вошел и замер от неожиданности - в кабинете никого. Подошел к окну, на площади перед больницей машина Шумилова отсутствовала, как и другие машины. Было от чего прийти в отчаяние. Шумилов... Головин... Медсестры... Ординаторы - никого... А Эмма?.. Если ушла - к лучшему. Рванет - останется жить. В этот момент зазвонил телефон. Баталов с опаской поднял трубку:
- Алексей Михайлович, - голос Эммы был бесстрастен, по-деловому строг. - К операции все готово. Наркоз дан. Мы вас ждем.
- Кто это "мы"?
- Я, Головин Виталий Георгиевич и... больной.
Баталов, как обычно перед операцией, ответил:
- Сейчас буду.
Тем временем на пустынном больничном дворе шла другая операция. По обезвреживанию взрывного устройства. Сапер в черном джинсовом костюме, экипированный в бронежилет, шлем, наколенники и защитные щитки, походил скорее на скандинавского викинга. Он сел на корточки перед смертоносным грузом и включил фонарь. В наушниках равномерно, раз в три секунды, раздавался щелчок. Детектор помогал следить за взрывателем, который находился между большими матрасными мешками. Пестрые провода тянулись к мобильному телефону. Трубка прикручена скотчем.
Сапер видел подобное не раз. Запал, взрыватель, часовой механизм, телефонная трубка... Но главное - "сюрпризы". Они опасней всего... Человек в черном осторожно отодвинул в сторону один матрас, освободив подход к связке толовых шашек. Лег на бок перед этой адской машиной... Вот он достал нож. Выскочило лезвие, острое, как бритва. Сапер аккуратно перерезал скотч. Так, вроде - ничего, вроде все идет по плану... Теперь надо осмотреть остальное... Спокойно... Спокойно... Но капли пота выступили на лбу...
- Протри мне глаза, - сказал Баталов Эмме, - ничего не вижу.
Над операционным столом горел пронзительно яркий свет, звякали инструменты. И двое врачей в белых масках, в зеленых халатах и шапочках склонились над окровавленной, обложенной салфетками полостью неподвижного пациента, прикрытого простынями.
- И лоб, лоб протри, - повторил Баталов.
Эмма ловко промокала тампоном его лицо.
Баталов вдруг произнес:
- А вот и язва... Вот она, голубушка... Аппендикс аппендиксом, а ее я сразу подозревал...
- Ах, вот даже как... - протянул Головин и быстро сверкнул на Баталова карими глазами. - Ваше решение?
- Да какое тут может быть решение? Будем шить... Вот тут... Накладывать анастамоз между желудком и тонкой кишкой.
- Окэйюшки, - кивнул Головин. - Хотя риск есть.
Язва была маленькая, диаметром не больше сантиметра, но из нее обильно выделялось содержимое желудка. Края были воспалены и при затягивании швов в некоторых местах прорывались...
Баталов взглянул на часы над дверью - прошло почти два часа. С облегчением понял, что самое страшное позади. Тем более что за дверью, за стенами операционной появились признаки жизни - стали слышны звуки и голоса.
Больница оживала. Хлопали двери палат, кабинетов - персонал двинулся по местам. Появились и больные. Одни подавленные, другие шумные, возбужденные. Но все обсуждали, рассказывали, делились пережитым.
Баталов с Головиным устало шли по коридору. С ними здоровались, часто по второму разу. И что-то особенное было в этом житейском "Здрасьте..." Гремели каталки с едой. Запахло супом и хлебом. Это везли обед из пищеблока. А еще везли горячие, полные чайники, пакеты с кефиром, а к ним - печенье и плюшки. Баталов остановился возле одной из таких каталок и, улыбаясь, по-быстрому, как мальчишка, ухватил с тарелки пару ароматных плюшек.
- Это, я думаю, нам будет кстати, а, Виталий Георгич?
Напротив ординаторской, прислонясь к стене, сидели двое. Алексей Михайлович одного узнал.
- Обезврежено, - доложил фээсбэшник. - А вот нашему герою что-то плохо.
- Что с вами? - нагнулся над ним Баталов.
- Голова кружится и в глазах рябит... - Мужчина был высок, худ, с резко очерченными скулами.
- Ничего страшного, - успокоил его хирург, - нормальная реакция на стресс. Пройдемте со мной, я вас нашатырчиком угощу.
В просторной комнате стояли стеклянные шкафы. Головин сразу же прошел в угол и принялся мыть руки под никелированным краном. Баталов усадил гостей и полез в шкафчик. Потом вдруг обернулся и спросил коллегу:
- Виталий Георгич, а не угостить ли наших спасителей фирменным напитком?
Головин оживился:
- А почему бы и нет? Самый повод выпить за доблестную нашу армию.
- И за сию обитель, - добавил офицер.
Головин прошел к холодильнику, высыпал горку льда в стеклянную посудину, капая туда валерьянки, налил на глаз медицинского спирта, а затем, открыв кран на полную мощность, взбил все это ледяной водой.
- Не думайте, что это просто боевые сто грамм. Это, скорее, наш фирменный коктейль. Не Молотова, конечно, но гарантирую, что вполне зажигательный, - разливая содержимое по мензуркам, гордо произнес Головин. Он был возбужден, как на празднике.
- И как называется? - спросил сапер. - Я, к примеру, только "Кровавую Мэри" знаю. А этот как слеза.
- А это - "Слеза бен Ладена", согласны на такое название? - засмеялся офицер.
- А что, ничего, - согласился Баталов. - Главное - по теме... Ну, за что пьем?
- За российскую медицину... - сказал сапер.
- Нет! - возразил ему Виталий Георгиевич. - За дружеский союз медицины и саперного дела. Как раньше сказали бы на первомайской демонстрации: "Товарищи саперы! Выше процент разминирования социальных объектов!"
Старший фээсбэшник улыбнулся.
- А вообще-то, скажите, пожалуйста, дорогие герои, что там все-таки было? - когда выпили, поинтересовался Баталов.
- Да ничего особенного. Стандартно, - сказал офицер. - Гексоген, верно? - И взглянул на сапера.
Тот молча кивнул.
- А "секрет" был? - продемонстрировал свою осведомленность Головин.
- Вроде был... Заправка была занятная. Толовые шашки с мобильником. Пришлось поковыряться с этой "трубой". Никогда ведь не знаешь, какая там начинка, но обошлось. Положил я эту бомбу под наркоз, говоря медицинским языком. Знаете, мужики, а все-таки приятно быть живым...
- Вот давайте за это и выпьем, - подхватил Головин. - А то как у нас говорят: с опозданием выпитая вторая полностью аннулирует результаты первой.
Когда гости ушли, Баталов, не удержавшись, все-таки спросил Головина:
- Скажи, Виталий Георгич, а почему ты все-таки остался?
- Жалко тебя стало, - тоже перейдя на "ты", вздохнул Головин. - Шумилов сбежал, как Керенский. Ну и что бы ты один сделал? Впрочем, наверно, все бы получилось. Напора в тебе много. Вот я и решил твою славу на двоих разделить. Как ты думаешь: за этот поступок меня на пенсию пораньше не отправят? Хорошо бы...
- Эх, дружище ты мой лысый. Да ведь это... Это поступок, понимаешь?
- Что вы все - лысый да лысый, - театрально выпрямил плечи Головин. Моя лысина - это те же твои кудри, но в конечной фазе их развития.
Посмеялись.
В конце дня Баталов позвонил главному - не было сил подниматься на верхний этаж. Попросил разрешения уйти пораньше.
- Конечно, конечно, - согласился главврач, информированный коллегами о происшедшем в хирургическом отделении. - Простите, что сам этого не предложил.
Такая вежливость была внове. Приятно.
Он положил трубку, и словно обожгло - а где, собственно, теперь твой дом? Что с Альбиной? Знает ли о случившемся, о том, что обсуждает, наверное, весь город? Пожалуй, нет. Если б знала, позвонила бы или прибежала. Уж он-то знал собственную жену.
Надел пальто, выключил в кабинете свет и запер дверь. В коридоре слышалась музыка - где-то в палате работал телевизор. Баталов направился к выходу. Но перед стеклянными дверьми столкнулся с Эммой. Ее зеленые глаза смотрели на него вопросительно.
- Вместе идем?
- Нет, наверное... Схожу домой, вещи заберу... Хотя бы электробритву...
- Не ходи! - прошептала, схватив его за руку.
- Нельзя не идти! - оборвал он ее. - Надо...
Эмма сникла, кровь отхлынула от щек, обозначились вдруг морщинки на лице.
- Долго не задерживайся, - выдохнула она и отошла в сторону.
С тяжелым чувством вошел Баталов в родной подъезд. Отпер дверь. Свет не горел, только в спальне торшер. Альбина не вышла ему навстречу, не помогла, как всегда, раздеться. Баталов разулся и молча прошел в спальню.
Жена сидела у зеркала за туалетным столиком и растирала крем по щекам, вокруг глаз. Не оглянулась. Двуспальная кровать была разобрана только с ее стороны, а на другой половине аккуратными стопками лежала его одежда рубашки, пижамы, майки... Все выстирано, выглажено. Рядом стоял пустой чемодан.
Закололо сердце.
- Все собрала? - выдавил он.
- Как видишь.
- Спасибо.
- Не за что. Не могу же я допустить, чтобы твоя новая жизнь начиналась со стирки.
- Альбина, прости, что так вышло, - проговорил Баталов. - Это как болезнь. Лечить, конечно, можно, но тогда надо самому чуть-чуть умереть...
- Конечно, лучше пусть другие умирают, - ответила жена. - Я тебя не держу. Раз так случилось, то какая вместе жизнь. Уходи, не рви душу.
- Да-да, конечно, - ответил он. - А почему не работает радио, телевизор?
- Не до них. Весь день собирала мужа в дорогу.
- Не ерничай, пожалуйста, - попросил он, отодвинув белье и садясь на "свою" половину кровати. - У меня сегодня был тяжелый день... Язва, аппендикс...
- Легкие?
- Средней тяжести.
Он неожиданно ойкнул, схватившись за сердце.
Альбина встала, наблюдая за ним. Никогда еще муж не был так бледен. Подумала: "Переживает, ничего... Пускай". Почти не сомневалась, что Алексей не уйдет. И дочерям не собиралась сообщать. Отключила телефон, чтобы остаться один на один со своей бедой.
- Может быть, корвалолу дать?
- Не знаю... Не знаю... Может, отпустит? - Вспомнил хохла Геращенко, его слова: "Может, промоет?" Хотел улыбнуться, но острая боль вновь пронзила грудную клетку. Зашлось дыхание. И он повалился на неразобранную кровать, роняя на пол стопки белья.
- Боже мой, - вдруг поняв, что это серьезно, прошептала Альбина. - Я сейчас... Я "скорую"...
Он терял сознание, погружаясь в кромешную тьму.
Это был какой-то черный тоннель, и Баталов несся в нем с непостижимой скоростью к ослепительному свету. И вдруг темнота кончилась. И наступил свет. И оттуда, из глубины, послышался шаляпинский голос: "Ты готов?"
Не было ни времени, ни боли, а только легкость, бесконечная легкость. И Баталов сказал: "Да...". И тут мучительный стыд вновь ожег его нестерпимой волной.
"У меня же там ребенок должен родиться... Бедная Эмма... Разве любитьэто грех? Стыдно. Получается - я их бросаю..."
Кто-то бил его по щекам. Баталов открыл глаза. Рядом стояла его Альбина - бледная, перепуганная.
- что это было? - спросил Баталов.
- Думаю, ты побывал на том свете.
Он сел. Странное ощущение пустоты в груди. Пустоты там, где должно быть сердце.
- Кажется, прошло... - Баталов с трудом поднялся и стал собирать в чемодан разбросанную одежду. Он складывал ее стопкою, разглаживая ладонью, ощущая тепло от этого прикосновения.
Он не знал, что будет делать в следующий момент.