– Вперёд! Ещё вперёд!
Я видел – люди медленно поднимались с земли; медленно, слишком медленно!..
Но всё-таки, подхваченные странной силой, мы бежали, отделения и взводы перепутались, перемешались друг с другом; за нами грянул третий взрыв, имперцы методично и точно клали снаряды в нитку наших окопов, протянувшихся через лес; а мы, задыхаясь, едва не падая, очутились далеко впереди нашей несчастной расстреливаемой позиции; сквозь заросли замелькал огонь, там уже лежала дорога, и подбитый Mittlere Schützenpanzerwagen, съехавший в кювет, над почерневшим развороченным капотом лениво поднимались жирные языки пламени.
Откуда-то из темноты сухо щёлкнул выстрел – почти поглощённый грянувшим за спинами третьим взрывом. Кто-то закричал, и в следующий миг темнота впереди загрохотала, прямо в лица засверкали быстрые вспышки выстрелов, над головами разрывались двадцатимиллиметровые снаряды «штайеров». Во мраке впереди на дороге угадывались массивные туши бронетранспортёров, и оттуда нас тоже поливали свинцом.
Требовалось залечь, вызвать подмогу, хотя бы расчётами УРО расчистить дорогу дальше, но ничего этого не было, и даже гранат для подствольников – раз, два и обчёлся.
Бывает, когда человек бежит прямо на режущие в упор пулемёты, не боясь ни смерти, ничего, когда его можно остановить, только разорвав на куски – Первая Добровольческая сейчас, похоже, впала именно в такое состояние, когда все равно ощущают себя бессмертными; и мои ребята слепо рванулись прямо на бьющую в лица гибель.
…Каратели, похоже, отошли недалеко. Кто-то из нашего передового дозора удачно потратил гранату, после чего имперцы отступили и вызвали артподдержку. За нашими спинами лес прочеркнула широкая огненная полоса – там продолжали взрываться тяжёлые реактивные снаряды; поваленные деревья пылали, горели земля и трава, горело всё, и занявшим оборону ополченцам оставалось только одно – рваться вперёд, пока не вцепишься в глотку карателям.
Мы схватились во тьме под деревьями, во мраке, озаряемом лишь вспышками выстрелов. Каратели высокомерно не стали окапываться, многие не потрудились даже залечь; однако никто из них не пренебрёг бронёй, которую пули 93-k пробивали не слишком охотно…
Но они нас не ждали. Окажись тут вышколенная имперская часть, они встретили бы нас сплошной стеной огня и не ввязались бы в рукопашную. Каратели замешкались, и началась беспорядочная свалка.
«Правильный», «современный» бой такого не допускает. Противника надлежит поразить задолго до того, как он сам сможет причинить тебе хоть какой-то ущерб. Системы управления и наведения, компьютерные чипы в шлемах имперских солдат, превращавшие целые дивизии в единое, подчинённое одной воле существо, превосходная артиллерия, авиация – всё это должно было, нет, просто обязано было стереть нас в порошок. Заблаговременно стереть.
Но на сгрудившихся беспомощным стадом «бюссингах» красовался не слон с вытянутым хоботом – эмблема 502-го отдельного батальона тяжёлых штурмовых танков, не дубовый лист – знак 1-й танковой дивизии, и даже не бегущая гончая – символ, украшавший технику 16-й моторизованной. Там, на разрисованных камуфляжными разводами бортах виднелось нечто, напоминавшее накрученную колючую проволоку с задранными вверх и вбок острыми концами:
203-я охранная дивизия. Её «прародительница» ничем не успела себя ни особенно запятнать, ни особенно прославить – сформирована в январе 1942 года из 203-й охранной бригады, в 1944 году стала «полноправной» пехотной дивизией; но по-настоящему она прогремела (разумеется, среди тех, кто знал) – во время Второй Варшавской обороны и Жлобинского восстания. Это её вояки шли за первыми эшелонами рейхсвера, не столько выкорчёвывая последние гнёзда сопротивления, сколько деловито собирая по подвалам и убежищам всех живых, кого только могли найти. Кто отказывался идти или не мог – тех просто пристреливали, и это оказалось впоследствии актом величайшего гуманизма, потому что остальных отправили в качестве сырья для различных генетических экспериментов (всё те же набившие оскомину попытки создать homo super), отходы же оных опытов, по слухам, продали Чужим. Для их собственных опытов.
А рядом с ними приткнулся транспортёр с ещё одной эмблемой, меня несколько удивившей. Я знал на память все отличительные знаки дивизий имперской армии, но эта была новой.
…«Арийский легион». Добровольческая дивизия «вечно вчерашних», значит, они таки её сформировали, как и сообщалось в сетях. Вот эти-то, «Память и Гордость» вкупе с «Союзом Изгнанных» – самые настоящие нацисты, убеждённые, что Адольф Гитлер был великим человеком, а идеи Третьего Рейха должны быть непременно реализованы в Четвёртом. И, к сожалению, не считающиеся такими уж одиозными общественным мнением Внутренних Миров…
Но сейчас они растерялись. Они растерялись, привыкшие волочить за шкирки обезумевших от ужаса, растерянных людей. Я от бедра выстрелил прямо в тёмное стекло шлема – возникший передо мной каратель опрокинулся, исчез, а я уже поворачивался к следующему, понимая, что убиваю даже не тех, с кем делил имперский хлеб и носил фельдграу, но отборных хищных тварей, вскормленных человечиной; о да, они тоже лично не виноваты, их такими сделали, но иногда приходится просто стрелять, чтобы дикий зверь не разорвал тебя самого. И мы стреляли.
Тело стонало, торопясь повернуться, глаза ловили малейшее движение, и сейчас мне совсем не требовалось представлять своих противников бесчувственными манекенами, как на Сильвании. Хотя эти враги походили на манекенов куда больше, чем мальчишки и девчонки в штормовках, таких же, как и те, что бросились сейчас в атаку вместе со мной.
Ещё одна безликая фигура в шлеме поднимается передо мной, в руках – «штайер», вокруг верхнего дула возникает венчик пламени, но двадцатимиллиметровая болванка разрывного заряда проходит рядом, а я, не теряя ни секунды, бью карателя прикладом в затемнённое забрало.
Рядом оказывается какая-то девчонка, деловито приставляет ствол к шее опрокинувшегося карателя и нажимает на спуск, содрогаясь всем худеньким полудетским телом от отдачи. Из-под шлема летят кровавые ошмётки, каратель не успевает даже крикнуть. Я подхватываю его штуцер-двойник, ловлю стволом ещё одну фигуру в броне – и тяжёлая чушка снаряда разворачивает грудную пластину панциря. Я видел, как мальчишка из соседнего отделения бросился на спину не успевшему повернуться карателю и как паренька буквально смело ударившей в бок пулей.
Ночь опрокинулась, разбилась, словно громадная тёмная чаша, по которой дружно ударили сотни крохотных молотов сказочного народца. Из мрака вырывались новые и новые люди в штормовках, сцеплялись с карателями, и, как всегда внезапно, дикая рукопашная кончилась. Уцелевшие имперцы бежали, «бюссинги» надсадно ревели двигателями, но прорваться сквозь чащу не могли. Повсюду лежали тела – наши, новокрымчане и имперцы – вперемешку. У карателей почти не было тяжёлого оружия, но с лёгкой бронёй полугусеничных «бюссингов» мог справиться и подствольник 93-k. Тупорылые монстры это знали, поспешно отползая во мрак и огрызаясь короткими очередями. Четыре передовых отойти не успели, поражённые сразу пятью-шестью зарядами, они лениво чадили, языки пламени были едва видны сквозь жирный и густой дым.
Словно очнувшись, закричали раненые – и наши, и имперцы. Рёв «бюссингов» замирал в отдалении – каратели даже не попытались отбить своих.
– Отделение! – гаркнул я. Отсюда надо было немедленно уходить, собрав с убитых и раненых оружие. За нами протянулась широкая полоса могучего лесного пожара; очень скоро ничего не останется и от уютной фермы.
Всё неправильно. Следовало бы организовать преследование отброшенных карателей, они сейчас – лучшая защита от имперской артиллерии, но куда там!..
Кое-как я собрал своих. Из десяти человек осталось семеро, ещё трое сгинули; мы подбирали своих убитых и раненых, равно как и имперцев; с тел карателей сдирали всё, имевшее хоть какое-то отношение к оружию.
– Дай мне, – я нагнулся к девушке Инге, безуспешно пытавшейся справиться со сложным замком броневого нагрудника. Запор щёлкнул, помятая кираса раскрылась, словно раковина, – внутренности вымазаны кровью. В погибшего карателя кто-то выстрелил в упор, приставив ствол к груди. – Ничего, ничего, не брезгуй, это лучше, чем штормовочка.
Бледная Инга мелко кивнула. Да, девочка, тебе сегодня пришлось убить человека – впервые в жизни. И сколь бы ни был он мерзостен и чёрен душой, это был человек, и оставалась надежда, что…
Я прервал себя. Нет. Никакой надежды на исправление и раскаяние карателей давно не осталось. Их надо остановить, огнём и мечом и как можно скорее.
– Отделение! Давай, давай, шевелись! – гаркнул я. Семеро моих ребят кое-как, с моей помощью, облачались в трофейную броню. Волей-неволей пришлось демонстрировать ловкость в обращении с бронекомбинезонами – у карателей они такие же, что и у регулярных войск, разве что окраска «хамелеон», могущая прикинуться и городскими развалинами, и лесной просекой. – Собрать боеприпасы! Карманы на разгрузке проверили?..
– Отделение! Давай, давай, шевелись! – гаркнул я. Семеро моих ребят кое-как, с моей помощью, облачались в трофейную броню. Волей-неволей пришлось демонстрировать ловкость в обращении с бронекомбинезонами – у карателей они такие же, что и у регулярных войск, разве что окраска «хамелеон», могущая прикинуться и городскими развалинами, и лесной просекой. – Собрать боеприпасы! Карманы на разгрузке проверили?..
Оборонять нам стало нечего. Остатки нашего полка медленно отходили, огибая бушующий лесной пожар. Без команды, движимые инстинктом. Приказ добрался до нас много позднее, уже после того как проложенная имперскими снарядами пламенная просека осталась позади и мы поднялись на ту самую холмистую гряду, которая с самого начала показалась мне более выгодным местом для обороны. Хотя, когда по тебе садят безответными двадцативосьмисантиметровыми термобарическими снарядами, никакая позиция не может считаться выгодной.
…Дошедший до нас приказ оказался прост – отступать к Владисибирску. Мы выдержали первый удар, и даже отбросили карателей; но, отбитые в двух местах, они прорвались в пяти других. 1-я добровольческая дивизия оказалась в полуокружении.
Мы кое-как разместились в уцелевших грузовиках. Из уст в уста передавался чей-то рассказ, что «карантинники» вновь наступают, правильно поняв, что ни на какое настоящее преследование у нас сил нет. Не знаю, правда это или нет; все мы сжались, стараясь разобрать сквозь гул мотора зловещее «шрр-трр» имперского разведчика. Если он нас засечёт, колонна очень быстро обратится просто в груду обугленного металлолома.
Однако нам повезло. «Шершень» действительно прошёл над нами, но уже утром, когда мы приближались к Владисибирску. Тяжёлая артиллерия имперцев осталась далеко позади, а нагнавший нас у самых городских окраин ударный беспилотник «беовульф» был аккуратно сбит на удивление профессионально сработавшим расчётом зенитного «гепарда». На борту я успел разглядеть эмблему части: древний французский вертикальный триколор. В середине, на белой полосе, красовался лотарингский крест. Некогда этот флаг принадлежал «Forces Françaises Libres»; два века спустя его приняли группы сопротивления на французских планетах.
Кадровые дивизии Федерации, если, конечно, к ним вообще применимо это слово.
Наша колонна втянулась в город. Владисибирск опустел, большинство жителей, как я понимал, эвакуировалось; однако в окнах то тут то там мелькали лица, люди перевешивались через подоконники, провожая взглядами нашу колонну. Какой-то старичок дребезжащим голосом крикнул «ура!».
Далеко мы не углублялись. Колонну остановили возле небольшого театрика и объявили привал. А заодно и задачи.
Само собой, нашей целью становилась «оборона города до последней крайности». Помощь идёт, уверял нас щеголеватый человек с золотыми погонами о четырёх звёздочках, вроде как капитан. Само собой, говорил он на общеимперском. Сюда перебрасываются закалённые боями дивизии «друзей-французов», первые части уже прибыли.
Мои ребята слушали угрюмо, после столкновения с «карантинниками» гонору у них изрядно поубавилось. Конечно, обороняться в городе, если в него вводят бронетехнику без артподготовки и авиаподдержки, одно удовольствие. Вот только я сомневался, что имперцы доставят нам такое удовольствие. Конечно, наличие карательных войск наводило на мысль, что они таки явились сюда «умиротворять», а не стирать с лица земли целые города (что при нынешних возможностях имперской армии не представляло никакого труда). Оставалось надеяться, что французы (и в самом деле неплохо вооружённые и, как я мог убедиться, обученные) смогут наладить ПВО и эффективную контрбатарейную борьбу. Интересно, достались ли Федерации новые системы засечки позиций стреляющей артиллерии, использовавшие, помимо всего прочего, ещё и тектонические датчики?.. Во всяком случае, лотарингский крест, похоже, себя ещё покажет, так что имперцам придётся поломать о него зубы.
– Нам надо стоять до последнего, стоять насмерть! – завывал капитан-золотопогонник. – В последнее время наши войска кое-где проявили себя не лучшим образом, были случаи неоправданного и самовольного, без приказа, оставления позиций. Да, нам на помощь спешат могучие резервы. Но если мы не станем сражаться до последней капли крови, они могут не успеть. И потому – слушай приказ Верховного Главнокомандования, – офицерик, кажется, даже привстал на цыпочки:
– Коварный и подлый враг бросает на фронт всё новые и новые силы, не считаясь с потерями, лезет в глубь Федерации, захватывает новые районы, насилует, грабит и убивает мирное население. Бои идут у ворот нашего последнего космопорта на Шайтане, имперские оккупанты рвутся к стратегическим комбинатам с их рудными богатствами. Враг уже захватил 1, 4, 10 и 23-й заводы и прилегающие к ним обширнейшие карьерные поля. Часть войск из корпусов «Франклин» и «Грант», идя за паникёрами, оставила 10-й и 23-й комбинаты без серьёзного сопротивления и без приказа Верховного Главнокомандования, покрыв свои знамёна позором…
Я слушал и не верил собственным ушам. Слегка изменённый, но, бесспорно, узнаваемый стиль знаменитого приказа номер 227 от двадцать восьмого июля 1942 года. Что они хотели этим сказать, зачитывая его нам, новокрымским добровольцам, в своё время старательно учившим всё это на уроках истории, несмотря на все запреты имперского Министерства просвещения? Что дело Федерации швах, фронты трещат по всем швам и теперь требуются заградительные отряды – стрелять в спины тем, кто дрогнет?..
Я скосил глаза вправо, влево – мой молодняк слушал приказ столь же остолбенело. Что такое «227», они, похоже, знали не хуже меня. А офицерик всё вещал и вещал, и к приказу номер 227 прибавился другой – номер 270, отданный годом раньше:
– Но, конечно же, в нашей армии таких трусов и паникёров – ничтожное меньшинство. Не только друзья признают, но и враги наши вынуждены признать, что в нашей освободительной войне с имперско-фашистскими захватчиками части Вооружённых сил Федерации, громадное их большинство, их командиры ведут себя безупречно, мужественно, а порой – прямо героически. Даже те части нашей армии, которые случайно оторвались и попали в окружение, сохраняют дух стойкости и мужества, не сдаются в плен, стараются нанести врагу побольше вреда и выходят из окружения. Известно, что отдельные части нашей армии, попав в окружение врага, используют все возможности для того, чтобы нанести врагу поражение и вырваться из окружения…
Однако из-за трусости и предательства отдельных бойцов и командиров население нашей Федерации, с любовью и уважением относящееся к Народно-Освободительной Армии, начинает разочаровываться в ней, теряет веру в Народную Армию, а многие из них проклинают Народную Армию за то, что она отдает наши планеты под ярмо имперских угнетателей, а сама утекает, куда глаза глядят…
Некоторые неумные люди на фронте утешают себя разговорами о том, что мы можем и дальше отступать с планеты на планету, так как у нас ещё много территории, много земли, много населения и что продуктов питания, как и необходимого металла, у нас всегда будет в избытке. Этим они хотят оправдать своё позорное поведение на фронтах. Но такие разговоры являются насквозь фальшивыми и лживыми, выгодными лишь нашим врагам…
У нас нет и не было преобладания над имперцами ни в людских ресурсах, ни в продовольственных запасах. Отступать дальше, и особенно с планеты Новый Крым, – значит загубить себя и загубить вместе с тем нашу Родину. Каждый новый клочок оставленной нами территории будет всемерно усиливать врага и всемерно ослаблять нашу оборону, нашу Родину.
«Ну, давайте, давайте!», подумал я, мысленно вспоминая знакомые строчки. И точно:
– Из этого следует, что пора кончить отступление. Ни шагу назад! Таким теперь должен быть наш главный призыв. Надо упорно, до последней капли крови защищать каждую позицию, каждый метр нашей территории, цепляться за каждый клочок нашей земли и отстаивать его до последней возможности. У нас пока ещё вдосталь оружия, боеприпасов, продовольствия. У нас много храбрых бойцов и опытных, знающих командиров.
Чего же у нас не хватает?
Не хватает порядка и дисциплины в ротах, полках, дивизиях, в танковых частях, в авиаэскадрильях. В этом теперь наш главный недостаток. Мы должны установить в нашей армии строжайший порядок и железную дисциплину, если мы хотим спасти положение и отстоять свою Родину.
Нельзя дальше терпеть командиров, части и соединения которых самовольно оставляют боевые позиции. Нельзя терпеть дальше, когда командиры допускают, чтобы несколько паникёров определяли положение на поле боя, чтобы они увлекали в отступление других бойцов и открывали фронт врагу.
Паникёры и трусы должны истребляться на месте.
Отныне железным законом дисциплины для каждого командира и рядового бойца должно явиться требование – ни шагу назад без приказа высшего командования.