— Все говорят: хорошо, хорошо… А я пока от своей молодости ничего хорошего не вижу. Живу не там. Делаю не то.
— Это неправильно. Надо жить Там. И делать То.
— Я от себя не завишу. Я завишу от обстоятельств.
— И я от себя не завишу. Я завишу от случая. Как золотоискатель.
— И до каких пор зависеть? — спросил лётчик.
— Пока кому-нибудь не надоест: вам или случаю.
Подошли к правлению колхоза.
— Спасибо, что подбросили, — поблагодарил «золотоискатель». — Но если и здесь вокально-инструментальный ансамбль, то я просто повешусь.
Возле леса стоял вертолёт «МК 44-92», а возле вертолёта-сестры Канарейкины. Танька и Вероника. Танька забивала в сопло огромную кормовую тыкву, а Вероника стояла рядом и руководила.
— Ещё щёлочка осталась, — показала Вероника. — Тут самое главное — герметичность. До конца забивай.
Танька стала забивать до конца.
— Думаешь, не взлетит? — усомнилась она.
— Никуда не денется, — убеждённо сказала Вероника. — Вон Вадим Мишке в прошлом году выхлопную трубу картошкой забил, так он три дня свою мотоциклетку завести не мог. Идёт! — ахнула Вероника.
К вертолёту босиком, держа ботинки в руке, шёл лётчик.
— Товарищ лётчик! — окликнула Танька.
Лётчик не отозвался. Залез в свой вертолёт и стал там надевать ботинки. Это было очень унизительно.
— Пусть, пусть полетает, — ехидно заметила Вероника.
Заработали винты. Девочек обдало ветром.
Зажмурившись, они стали пятиться.
— А говорила: не заведётся! — крикнула Танька.
— Все равно не полетит! — крикнула Вероника.
Вертолёт отделился от земли, стал набирать высоту.
Сестры растерянно переглянулись.
— Товарищ лётчик! — заорала Танька. — Стойте. У вас там тыква в трубе!
Вертолёт поднялся метра на три и рухнул на некошеный луг, именуемый в авиации «квадратом сорок пять».
— А я что говорила! — восторжествовала Вероника. Она подбежала к Таньке и толкнула её в спину.
— Иди пой! — велела она.
Лётчик вылез из кабины, верее, даже выпал.
— Живой! — обрадовалась Танька.
Лётчик приподнялся, отошёл от вертолёта. Сел в отдалении, упёрся глазами в пространство. У него было такое выражение лица, какое, наверное, и бывает у людей, потерпевших авиационную катастрофу.
— Контузия, — сказала Вероника.
Танька подошла к лётчику, присела перед ним на корточки и заглянула в глаза.
— Больно? — ласково спросила она.
— Я упал, — пожаловался лётчик.
— Я знаю. Я видела.
— Спой ему, — снова посоветовала Вероника.
— Не надо, — попросил лётчик.
Он поднялся и пошёл к вертолёту, неотрывно глядя на него.
— В чем дело? Ничего не понимаю… — пробормотал он, обходя вертолёт.
— Валерий Иванович, вы не ищите! Это я вам тыквой выхлопную трубу забила! Я ж вам кричала…
Лётчик подошёл к соплу и увидел, что оно действительно забито большой тыквой. Он обернулся и некоторое время с пристальным недоумением смотрел не Таньку.
— Зачем? — тихо спросил он.
— Потому что мне надо с вами поговорить, а вы не слушаете.
— Ну, говори.
Танька молчала.
— Ну, говори, говори…
— Я вам цепочку принесла. — Танька достала из кармана цепочку и протянула лётчику.
Тот взял её с Танькиной ладони. Спросил:
— Все?
— Нет, не все! Я хотела вам сделать официальное предложение!
— Теперь все?
— Теперь все.
— Так вот. Запомни: если я тебя ещё раз увижу… — Лётчик медленно пошёл на Таньку.
Танька живо нагнулась, подняла с земли камень — тот самый, которым она забивала тыкву.
— Вот только подойди! — пригрозила Вероника.
Лётчик вытащил из сопла тыкву и потряс ею над головой.
— Вещественное доказательство! — объявил он. — В милиции поговорим.
— Герой кверху дырой! — крикнула Танька.
— Монах в разрисованных штанах! — добавила Вероника.
И пошли в разные стороны. Лётчик — к вертолёту. Танька — к дому.
Танька пошла и заплакала. Как сказано в Библии: «И исшей плакался горько». Вероника тоже присмирела и насупилась.
Вышли на дорогу. По дороге шёл Мишка Синицын, сутулый от усталости. Мишка весь день проработал в поле на тракторе, а сейчас возвращался домой.
— Ты чего? — спросил он у Таньки.
Танька прошла мимо него по дороге.
— Чего она? — спросил Мишка у Вероники.
— С лётчиком поругались, — объяснила Вероника. — Ну ничего, мы ему тоже врезали. В милицию жаловаться полетел.
— А в милицию-то зачем? — не понял Мишка.
— А мы ему диверсию подстроили.
— Это как? — снова не понял Мишка.
— Выхлопную трубу забили тыквой. Он взлетел, а потом как грохнется, чуть глаза на колени не выскочили.
Вероника побежала догонять Таньку.
Мишка остался стоять, приспосабливая новость к своей нервной системе. Он не мог идти. Стоял и смотрел, как удаляется по дороге Танька. Видел её горестную спину, склонённую в плаче светлую голову, ноги в разнообразных царапинах, как у подростка.
Мишке никто не мешал смотреть, и он стоял до тех пор, пока Танька не свернула с дороги и не скрылась за избой Маланьи.
Лётчик набирал высоту, зажмурившись по привычке. В эти мгновения он чувствовал всегда одно и то же: животный страх.
«Животный страх» происходит вовсе не от слова «животное», как многие думают, а от слова «живот». Страх селится в животе и оттуда правит человеком.
Лётчик испытывал это чувство всякий раз, когда отрывался от земли и земля уходила из-под ног.
Но сегодня все было по-другому. Лётчик прислушался к себе: в животе под рёбрами было совершенно спокойно, умиротворённо и даже беспечно. Он предположил, что весь страх, отпущенный природой одному человеку, он израсходовал час назад, когда падал вниз, потеряв управление. Но это было час назад. А сейчас он не чувствовал ничего.
Лётчик приоткрыл один глаз и посмотрел вниз. Земля была зелёная и веселая. Он не поверил себе и открыл второй глаз. Было снова совсем не страшно и очень красиво.
Лётчик потянул на себя ручку управления, набирая высоту. С этой высоты уже можно было догадаться, что Земля круглая.
— Не боюсь, — снова удивился он. — Не боюсь! — крикнул он птицам.
Поднял лицо к близкому солнцу и крикнул в самое солнце:
— Не боюсь!
Солнце подрагивало лучами, будто радовалось вместе с лётчиком. Вертолет витиевато шёл в голубом небе, как гигантская радостная стрекоза.
Бабка Маланья сидела в своём дворе под вишней и пела на мотив «страданий»:
А у тебя, ну правда, Вань,
Твои друзья такая пьянь,
Такая пьянь, такая рвань,
Ну правда, Вань…
Председатель колхоза Мещеряков и «золотоискатель» по фамилии Чиж стояли посреди двора и слушали Маланьино народное творчество.
Во двор вошёл Мишка, присоединился к слушателям.
— Бабушка, — деликатно перебил Чиж, — а теперь что-нибудь старинное спойте, пожалуйста. То, что ваша мама пела или бабушка, например.
— Так это и есть старинное, — возразила Маланья. — Это мой дед ещё пел…
— Нет, бабушка. Это современное. Это слова Высоцкого.
— Так, может, мой дед его и знал.
— Вспомни что-нибудь ещё, баба Маланья, — попросил Мещеряков. — Подумай и вспомни.
— Щас вспомню, — пообещала Маланья и задумалась.
— Владимир Николаевич, — тихо спросил Мишка, — вот если у вертолёта выхлопную трубу законопатили и вертолёт упал. Что будет?
— Кому? Вертолёту?
— Да нет. Тому, кто законопатил.
— Что будет? Посадят.
— На сколько?
— Лет на десять.
— За что?
— Как — за что? Покушение на убийство и порча государственного имущества.
— Вспомнила! — сказала Маланья и заголосила на тот же мотив: — «Свистят, как пули у виска! Мгновения, мгновения!..»
— Это из Штирлица, — узнал Мещеряков.
Николай Канарейкин вошёл во двор, открыв ногой калитку.
Посреди двора стирала Вероника.
— Где твоя сестра? — грозно спросил Николай.
— В сарае.
Николай подошёл к сараю. Там было заперто.
— Таня! — позвала Вероника. — Тебя папа зовёт!
Николай хорошо дёрнул дверь. Дверь распахнулась.
На сене с распущенными по плечам волосами, как сестрица Алёнушка, сидела скорбная Танька.
— А ну встань!
Танька поднялась.
— Раздевайся! — приказал Николай.
— Зачем? — спросила Танька и стала расстёгивать кофточку.
— Наголо? — поинтересовалась Вероника.
— И ты тоже! Раздевайся! — заорал Николай на Веронику.
Вероника живо стащила через голову свои ситцевые одежонки. Скинула с ног сандалии.
Николай собрал платья и туфли и зашагал в избу.
Войдя в избу, Николай открыл шкаф и снял с плечиков весь девчоночий гардероб. Затолкал в большой сундук. Повесил сверху замок. Запер. Спрятал ключ в карман.
— Чего это ты делаешь? — В комнату вбежала жена Лялька.
— А ты помалкивай! А то и твои запру! Вырастила вертихвостку. За парнями бегает! Милиция удержать не может!
Николай выскочил во двор. Лялька за ним.
Девочки стояли жалкие, в одних трусиках и лифчиках. Жались к стене сарая.
Николай выскочил во двор. Лялька за ним.
Девочки стояли жалкие, в одних трусиках и лифчиках. Жались к стене сарая.
Лялька всхлипнула.
На шум появился дед.
— Чего случилось-то? — спросил дед Егор.
— Из дома ни на шаг! В сарай! — Николай выкинул руку полководческим жестом.
— Чего это я в сарай пойду? — огрызнулась Танька. — Что я, корова?
— Ты как с отцом разговариваешь?!
Николай подошёл к дочери и влепил Таньке затрещину Вероника завизжала, будто её режут.
Против дома стали останавливаться любопытные.
— Ты чего это разорался? — спокойно спросил дел Егор.
— А ты не лезь! — приказал Николай. — Развёл демократию! Вот тебе результат!
Дед подумал и врезал Николаю по шее, да так, что тот пробежал вперёд несколько шагов.
И самое ужасное заключалось в том, что все это видели.
Николай сильно заморгал, чтобы не заплакать. Потом крикнул деду Егору:
— У меня, между прочим, четыре медали и орден за трудовые заслуги!.. А! Делайте, что хотите…
Махнул рукой. Залез в сарай и заперся.
— Ну, вот, — на глазах у Ляльки выступили слезы. — Ушёл… Довели человека! — Она зарыдала в голос.
— А ну помолчи, — сказал ей дед Егор.
Лялька послушно затихла.
Во дворе наступило тягостное молчание.
И именно в эту самую неподходящую минуту к дому подошли Мещеряков, Чиж и Мишка.
— День добрый! — бодро приветствовал семью Мещеряков.
— Ой! — ахнули Танька и Вероника и юркнули в дом.
— Егор Иваныч, знакомься! — предложил Мещеряков деду Егору. — Товарищ из телевизора.
— Чиж! — представился Чиж и пожал руку деду Егору, потом Ляльке.
— Давай, Егор, зови Татьяну, — распорядился Мещеряков. — Товарищ народными талантами интересуется.
— Прямо щас, что ли? — спросил Егор.
— А когда же? Человек вон за тыщу километров приехал, а у меня правление через двадцать минут.
— Ну ладно, — согласился сознательный дед Егор. — Танька, давай выходи…
— За что же десять лет? — Мишка подошёл к Мещерякову. — Когда лётчик цел, и вертолёт чуть помялся…
— Какой вертолёт? — не понял Мещеряков.
— Ну тот. С тыквой… Сколько дадут?
— Пять, — сбавил Мещеряков.
Из сарая тем временем вышел угрюмый Николай. Из дома — Танька и Вероника. На Таньке было зимнее пальто, застёгнутое на все пуговицы, а Вероника — в мужской рубахе с засученными рукавами.
— Михаил, а ты чего стоишь? — сказал дед Егор Мишке. — Тащи гитару! Играть будешь.
— Чего это я буду играть? Это ж самодеятельность.
— Ну и что? — не понял дед.
— А за самодеятельность не платят. Я бесплатно вкалывать не буду. Так что сами пойте. Пока.
Мишка повернулся и пошёл.
— Что это с ним случилось? — удивился Мещеряков.
— Ничего с ним не случилось, — спокойно объяснила Танька. — Он всегда такой и был, жлоб несчастный…
Мишка обернулся на оскорбление.
— Иди, иди… — напутствовала Танька. — Без сопливых обойдёмся.
И запела звонко, на весь свет:
— "Три месяца лето, три месяца осень, три месяца зима, и вечная весна…"
Птицы замолчали и замерли в одинаковых позах: «Танька поёт…»
Травы и колосья привстали на цыпочки и потянулись к солнцу: «Танька поёт…»
Коровы на ферме прибавили надой молока. А доярки сидели и слушали, и лица у всех становились похожими.
Уже темнело, когда бабка Маланья вылезла из автобуса.
Мишка отделился от своего мотоцикла, подошёл к соседке.
— Садись, — предложил Мишка. — Подвезу до дому.
— О нет! — категорически отказалась старуха. — Я этой технике не доверяю.
— А я тебе подарок приготовил. — Мишка протянул подарок. — Померь.
— Чего это? — не поняла Маланья.
— Куртка. Водонепроницаемая.
Мишка накинул на плечи Маланьи куртку. Она была лёгкая, на пластмассовой «молнии», простёганная ромбиком.
— Чего это ты? — Маланья просто обомлела от Мишкой щедрости.
— А я подумал: на базаре стоять — то холодно, то дождь… — смущённо оправдывался Мишка.
— А тебе чего? — прямо спросила Маланья.
— А мне ничего не надо, — бескорыстно отказался Мишка.
— Как это «ничего»? — Маланья задумалась. — Вот! Я тебе открытку дам! Японскую! Вот так держишь: в платье. — Маланья показала ладонь. — А так, она чуть повернула ладонь, — одна срамота.
— Не надо, — отказался Мишка.
— Бери, бери, — расщедрилась Маланья. — Мне-то она зачем?
Маланья собралась было идти, но Мишка задержал её:
— Баба Маланья, у меня к тебе просьба…
— Ну.
— Если тебя спросят: когда ты шла к автобусу, Мишку видела? Говори: не видела. Трактор стоял, а его не было.
— А разве ж я тебя видела? — удивилась Маланья.
— А то нет? — удивился Мишка. — Ты ещё спросила: который час, я сказал — три…
— Не помню, — созналась Маланья. — От старость — не радость. А за куртку спасибо.
Маланья повернулась и пошла.
Мишка провожал глазами свою куртку на Маланьиной спине.
— А рукава-то длинные! — крикнул Мишка.
— Это я подошью, — успокоила Маланья.
Танька сидела за швейной машинкой и строчила платье-макси из двух белых скатертей. Перед ней в обрезках лежал журнал мод. В нем была изображена японка в белом платье а-ля рюс с белыми кружевами.
Танька оглядела дело рук своих, потом подошла к кровати, присела на корточки и отодрала кружевной подзор, тяжёлый не то от пыли, не то от собственного веса. Вернулась к машинке, стала приспосабливать кружева к белому льну. В это время вошла Вероника и сообщила:
— Тань! Тебя Мишка зовёт!
Танька вышла из дома.
В небе стояла полная белая луна. А посреди двора возвышался Мишка Синицын в ватнике и с рюкзаком. Как новобранец.
— На! Пластинки ваши. Три штуки. И клещи деду Егору отдашь. Я у него брал.
Танька взяла пластинки и клещи.
— А я, значит, поехал. Пока.
— Куда это ты поехал? — удивилась Танька.
— На Землю Франца-Иосифа!
— Чего?
— На заработки. Машину куплю. Новый дом поставлю.
— А я? — тихо спросила Танька.
— Выходи за лётчика. За Валерия Ивановича.
Танька молчала.
Мишка посмотрел в её приподнятое лицо. Отвернулся. Сказал небрежно:
— Некогда мне глупостями заниматься. Мне надо деньги зарабатывать.
— Мишка… Все-таки какой же ты… — тихо, как бы дивясь своему открытию, проговорила Танька.
— Ну, какой, какой?
— Голый материалист!
— Не голый, а диалектический. Дура.
Он пошёл прочь по знакомой тропинке. А Танька осталась стоять на крыльце. И ничего не поменялось в мире. Ничего не сдвинулось. И равнодушная природа продолжала красою вечною сиять.
— А где щётка? — спросил сержант Ефимов.
Рядовой милиционер заметался в поисках и очень скоро нашёл щётку на подоконнике.
— Вот она.
— Ведь как удобно, когда вещь лежит на своём месте. Каждый подошёл, почистил сапоги, положил обратно. Другой подошёл, почистил, положил обратно. Никто времени не теряет.
В отделение милиции вошёл Мишка.
— Вот! — Мишка положил на стол бумагу.
Ефимов сел за стол, прочитал:
— "Я, Михаил Синицын, официально заявляю, что устроил преднамеренную аварию вертолёта путём забивания овощами выхлопной трубы ввиду несознательной ревности и пережитков. При выборе меры наказания прошу учесть моё добровольное признание, а также характеристики".
— Значит, официально заявляешь? — Ефимов пронзительно посмотрел на Мишку.
— Официально, — не сморгнул Мишка.
— А вот лётчик Журавлёв официально заявил, что авария произошла по его вине: не учёл при взлёте направления ветра. Кому верить?
— Ему! — сказал Мишка.
— А почему не тебе?
— Он старше. Ну, я пошёл. Пока!
Мишка заторопился к двери.
— Постой! — велел Ефимов. — Поди-ка сюда…
Мишка приблизился.
— Чего? — беспечно спросил он.
— А зачем ты все это написал?
— Я пошутил. — Мишка чистосердечно улыбнулся. — Неужели ты думаешь, что тыквой можно вертолёт остановить?
— Так вот, шутник, садись. Я беру тебя под стражу.
— За что? — растерялся Мишка.
— За систематическое введение в заблуждение органов общественного порядка!
На железнодорожной платформе вокзала Верхних Ямок дрались голуби.
На седьмом пути стоял состав.
Семья Канарейкиных плюс Чиж плюс Козлов из девятого "Б" с трубой в чехле прошли по перрону и остановились возле пятого вагона.
Канарейкины были принаряжены во все самое лучшее. У Николая на лацкане пиджака висели орден и четыре медали. Танька стояла в длинном белом платье а-ля рюс, с тяжёлыми кружевами. Шёлковые светлые волосы были распущены по плечам и будто дышали от ветра. Она была такая красивая, что Мишка даже не сразу её узнал. Он даже не сразу понял, что та, прежняя, Танька и эта — один и тот же человек.
Мишка, бритый наголо, выглядывал из-за будки «Соки — воды», а сержант Ефимов караулил своего заключённого.
— Ну, пошли! — предложил Ефимов. — Есть охота.
— Погоди… — попросил Мишка. — Пусть состав отойдёт.