Как трогательно это единение душ между столь разнородными по внешнему облику лицами. И как утешительно, что существует между людьми эта внутренняя однородность.
Перенесемся теперь с Востока на Запад и послушаем голос американской женщины, выдающейся по уму и по нравственным качествам. Имя ее Люси Малори. Л. Н-ч был в переписке с ней. Он поместил много ее мыслей в "Круге чтения". Вот что она написала о Л. Н-че:
"Нет сомнения, что Лев Толстой есть великий вождь, учитель и реформатор современной эпохи. До него человечество еще никогда не имело вождя, влияние которого захватывало бы весь мир.
Были и другие так называемые вожди, которые, в пределах известной местности и на время, путем кровопролития и грабежа, силой принуждали людей следовать за собой. Но ни один народ еще никогда не достигал прочного блага путем насилия.
Единственной же силой, которой пользовался Толстой, была сила любви и мудрости. И поэтому влияние его никогда не ослабнет, а будет продолжать все больше и больше развивать красоту и гармонию жизни, ибо любовь сама себя создает, сама в себе существует и содержит в себе начало вечного роста развития и совершенства".
Люси Малори подметила весьма характерную черту гения Толстого: он, отрицая всякое насилие, покоряет весь мир. Сила его есть любовь и мудрость. И эта сила определяет его всемирное значение.
Обратимся к более скромному отзыву известного французского писателя Поля Маргерита. Отзыв его краток, изящен и глубок; он так выражает свое мнение о Толстом:
"Глубокий моралист, он обновил христианское чувство и восстановил в современной совести чувство справедливого и несправедливого. Он - моральный свет избранного человечества, и мы поклоняемся с глубоким почтением писателю, который был апостолом, и апостолу, который был человеком".
Как и в отзыве индусского магометанина, так и в отзыве французского романиста мы видим указание на человечность Толстого как на его характерную привлекательную особенность. Эта черта и придала его гению свойство общечеловечности.
Бельгийский писатель Шарль Саролеа посетил Толстого в 1905 году, во время предыдущей революции. И вот проникновенный бельгиец уже видит роль, которую должен играть Толстой во всемирной революции. Бельгийскому писателю, уже видевшему зарево разгоравшегося пожара, представляется значение Толстого во всем его величии, и он говорит:
"Под этим зловещим заревом пожаров все творчество Толстого представлялось нам облеченным новым значением. Сама жизнь поясняла и подтверждала его. То, что казалось грезою поэта, становилось исторической действительностью. То, что представлялось противоречивым, укладывалось теперь и занимало соответствующее положение в стройном целом всего творчества. Толстой, как апостол идеи, поднялся во весь рост и высоко стоял над воюющими сторонами, над мятежниками против грубой силы. Высоко поднявшись над виновниками разрушающей революции, Толстой является пророком революции созидающей".
Эта созидательная роль Л. Н-ча должна с особой силой проявиться в нынешнюю великую русскую и всемирную революцию. Нельзя себе вообразить Толстого у пулемета, участником гражданской войны; но нельзя также вообразить его себе контрреволюционером, разрушающим добытые революцией ценности. Его созидательная роль должна дать моральный фундамент новому общественному строю.
Влияние Толстого проникло и в страну Восходящего солнца, на Дальний Восток. Японец Наоши Като также говорит о революционном значении Толстого. И он, действительно, произвел духовную революцию в этой удивительной стране. Като так описывает этот переворот:
"Когда в 1902 и 1903 гг. вышли в Японии переводы новых сочинений Толстого, было интересно наблюдать, как религиозные мысли Толстого проникали в каждую извилину японского ума и, подобно пороху, скрытому в трещинах скал, взрывались с большой силой, потрясая до основания все существующие теории и принципы. Это была почти революция. Не только христиане, которые достаточно прогрессивны, чтобы быть на уровне современной мысли, пришли к познанию страшной реальной истины, таящейся в исповедуемой ими религии, но даже буддисты нашли источник вдохновения в книгах графа Толстого. Многое указывает, что обновление, обнаружившееся в последние годы в буддизме, имеет здесь свое начало.
Если бы влияние Толстого ограничивалось религиозным миром Японии, было бы слишком много сказать, что его мысль потрясла духовный мир Японии до основания. Но дело в том, что его книги нашли ревностных читателей и последователей среди молодого поколения Японии, стоявшего вне религии. Десяткам тысяч молодых японцев открылась религия Христа в смелом рельефе и простейшей форме, которые сознательно или бессознательно скрывались от их взоров под оболочкой различных догматов и суетных условностей. Свет, брошенный графом Толстым на область разума, был подобен радию, проникающему столько слоев, сколько находится на его пути. Толстые панцири, существующие для охраны от заразы религиозных эпидемий, оказались слишком тонкими для яркого света разумения. Благодаря этому свету люди нашли свою собственную религию, исходящую из глубины души, а не привитую внешним миром под именем церкви и догматов. "Религиозное сознание" - вот самые популярные слова вскоре после появления у нас книг Толстого".
Зажечь в индифферентных душах пламя религиозного сознания есть дело сверхчеловеческое, дело пророческого гения.
А между тем Толстой даже не создал своего учения. И были люди, ясно сознавшие эту бессистемность его и в то же время преклонявшиеся перед его всемирною мощью. Мы приводим в заключение слова американского писателя Каруса. Вот как он выражает ее:
"Учение Толстого далеко не представляет из себя какой-нибудь стройной теории или системы. Религиозные идеи Толстого, его нравственные принципы, непротивление злу, его взгляды на войну, государство, деньги и т. п.- все это служит предметом живейшего обсуждения, но лишь немногие мыслители решаются защищать это учение, смелое до дерзновения. Но нет никакой необходимости соглашаться с Толстым, чтобы проникнуться удивлением к человеку, являющемуся таким ярким воплощением вечных запросов духа, находящего свое высочайшее выражение в этих благородных порывах. Они, эти порывы, не носят личного характера, но являются выражением мирового сознания Универсального Духа, который нас создал, самого бога, с которым мы живем и движемся".
Как ни скромен был юбилей, но он несомненно установил величие и всемирное значение Льва Николаевича Толстого.
Часть IV
1909 - 1910 гг.
Старость. Уход. Кончина
ГЛАВА 14
1909 г. Посетители. Преследование друзей
Мне пришлось в этом году несколько раз посетить Л. Н-ча, и первое, что бросалось в глаза при встрече с ним, это была какая-то лучезарная, любовная, духовная радость на его лице; а между тем физических сил у него становилось все меньше и меньше, и его временная, земная жизнь видимо подвигалась к своему закату. Это ослабление сил физических частью возмещалось духовной энергией, так что поверхностному наблюдателю могло казаться, что Лев Николаевич бывал часто особенно здоров и бодр.
Но вот что он говорит сам о себе в своем дневнике:
"3 января. ...Я совсем почти потерял память. Прошедшее исчезло. В будущем ничего не желаю, не жду. Что может быть лучше такого положения? И я испытываю это великое благо. Как, не переставая, надо благодарить бога за эту чудную жизнь, свободную, радостную".
"10 января. Человечество движется тысячелетиями, веками, а ты хочешь годами видеть это движение. Движется оно тем, что передовые люди понемногу изменяют среду, указывая на вечно далекое совершенство, указывая путь (Христос, Будда да и Кант и Эмерсон и др.), и среда понемногу изменяется".
"12 января. Сейчас много думал о работе. И художественная работа "был ясный вечер, пахло..." - невозможна для меня. Но работа необходима, потому что обязательна для меня. Мне в руки дан рупор, и я обязан владеть им пользоваться им. Что-то напрашивается; не знаю, удастся ли. Напрашивается то, чтобы писать вне всякой формы: не как статьи, рассуждения, и не как художественное, а высказывать, выливать, как можешь, то, что сильно чувствуешь. А я мучительно сильно чувствую ужас, развращаемость нашего положения. Хочу написать то, что я хотел бы сделать, и как я представляю себе, что я бы сделал. Помоги бог. Не могу не молиться. Жалею, что мало молюсь".
20 января Л. Н-ча посетил тульский архиерей Парфений. Известие об этом странном посещении попало в газеты, и из Москвы ко Л. Н-чу приехал сотрудник "Русского слова" Спиро. Л. Н-ч, желая, чтобы о посещении Парфения не ходило ложных слухов, рассказал этому сотруднику следующее:
"В Туле живет генерал Кун, которому тульский архиерей Парфений говорил, что ему хотелось бы приехать ко мне и поговорить со мною. Кун сказал об этом Черткову, а Чертков передал мне. Причем архиерей будто бы говорил, что он не знает только, захочу ли я его принять, и боится, что если приму, то "заговорю"... За эти слова, впрочем, не ручаюсь, так как слышал их из третьих уст...
"В Туле живет генерал Кун, которому тульский архиерей Парфений говорил, что ему хотелось бы приехать ко мне и поговорить со мною. Кун сказал об этом Черткову, а Чертков передал мне. Причем архиерей будто бы говорил, что он не знает только, захочу ли я его принять, и боится, что если приму, то "заговорю"... За эти слова, впрочем, не ручаюсь, так как слышал их из третьих уст...
В одну из своих обычных прогулок,- продолжал Лев Николаевич,- я пошел в школу и сказал учительнице, что если приедет архиерей и захочет из школы прийти ко мне - я буду рад его видеть.
В день посещения им школы я в обычное свое время, в 5 часов, перед обедом, лег спать и проспал дольше обыкновенного.
Наконец, меня разбудила жена и сказала, что архиерей около часу уже здесь - он приехал, оказалось, вскоре после того, как я заснул.
С ним было два священника, приходский и уездный, смотритель школ.
Я вышел и с удовольствием нашел, что первая встреча обошлась без неловкости: не благословляя, архиерей встал и подал мне руку.
Так же он поступил и со всеми домашними.
После общих незначительных разговоров я пригласил его к себе и сказал ему, что я получаю много писем и посещений от духовных лиц, и что я всегда бываю тронут добрыми пожеланиями, которые они высказывают, и также его посещением, но очень всегда сожалею, что для меня невозможно, как взлететь на воздух - исполнить их желания.
Потом я сказал ему: одно мне неприятно, что все эта лица упрекают меня в том, что я разрушаю верование людей.
Тут большое недоразумение, так как вся моя деятельность в этом отношении направлена только на избавление людей от неестественного и губительного состояния отсутствия всякой, какой бы то ни было веры.
Между прочим, я, в доказательство этого, прочел ему из составленного мною "Круга чтения" 20 января, тот день, в который случайно состоялось наше свидание. В этом дне были прекрасные места из Чаннинга, Эмерсона, Торо и особенно Канта".
Вот эти мысли:
"Христианство устанавливает непосредственное общение человека с богом.
1
Вы спрашиваете, в чем главная сущность характера Христа, Спасителя мира. Я отвечаю, что это его уверенность в величии человеческой души. Он видел в человеке отражение и образ божества и потому жаждал его искупления и любил человека, кто бы он ни был, какие бы ни были условия его жизни и характера. Иисус смотрел на людей взором, пронизывающим материальную оболочку,- тело исчезало перед ним. Он смотрел сквозь наряды богатого и лохмотья нищего в душу человека; и там, среди мрака невежества и пятен греха, он находил духовную, бессмертную природу и зачатки силы и совершенства, которые могут развиваться бесконечно. В самом низко падшем, развращенном человеке он видел существо, которое могло бы превратиться в ангела света. Чаннинг.
2
Для народов, как и для личностей, освобождение от предрассудков не уменьшает нравственных преград, но только заменяет грубые препятствия более тонкими. Многие бедные души теряют при этом свою поддержку. Но в этом нет ничего дурного или опасного. Это только рост. Ребенок должен выучиться ходить один. Сначала человек, лишившийся привычного суеверия, чувствует себя потерянным, бездомным... Но это отнятие от него внешних поддержек загоняет его внутрь себя, и он чувствует себя окрепшим. Он чувствует себя лицом к лицу с величественным присутствием бога. Он читает не по книге, а в душе самый оригинал 10-ти заповедей Евангелия и посланий. И его маленькая часовня расширяется до величественного собора небесного свода. Эмерсон.
3
Познание бога может быть или умозрительным, и такое познание ненадежно и подвержено опасным ошибкам, или нравственным, вытекающим из веры, и такое познание не мыслит никаких других качеств бога, кроме тех, которые обусловливают нравственность. Такая вера естественна и сверхъестественна. Кант.
4
Ищите не только нравственной жизни, но стремитесь к тому, что выше нравственности. Торо.
Бойтесь всего, что становится между вами и богом-духом, образ, подобие которого живет в вашей душе".
Прочитав эти мысли, Лев Николаевич продолжал свой рассказ:
"Я видел, что это чтение произвело на него хорошее впечатление, что мне было очень приятно.
Но, несмотря на то, он все-таки высказал мне упрек в том, что моя деятельность разрушает веру людей.
Тогда я рассказал ему давнишний случай, очень ничтожный по внешности и очень важный по внутреннему для меня смыслу.
Я поздно ночью зимой пошел пройтись и, идя по деревне, где все огни были уже потушены, проходя мимо одного дома, в котором, светился огонь, заглянул в окно и увидал стоящую на коленях и молящуюся старуху Матрену, знакомую мне с ее молодости, одну из самых порочных, развратных баб деревни. Меня поразил этот внешний вид ее молитвенного состояния.
Я посмотрел, пошел дальше, но, вернувшись назад, заглянул в окно и застал Матрену в том же положении. Она молилась и клала земные поклоны и поднимала лицо к иконам.
Вот это - молитва. Дай бог нам всем молиться так же, т. е. сознавать так же свою зависимость от бога,- и нарушить ту веру, которая вызывает такую молитву, я бы счел величайшим преступлением... Да это и невозможно. Никакие мудрецы не могли бы сделать этого.
Но не то с людьми нашего образованного состояния - у них или нет никакой веры, или, что еще хуже - притворство веры, веры, которая играет роль только известного приличия.
И потому я считал и считаю необходимым указывать всем, у которых нет веры, что человеку без этого жить нельзя, а тех, у которых вера ложная, внешняя - освобождать от того, что скрывает для них необходимость истинной веры.
Архиерей ничего не возразил на это, но повторил, что нехорошо разрушать веру".
Л. Н-ч подарил архиерею "Круг чтения" со своим автографом и пачку открыток со снимками с фотографий Черткова. Прощаясь и пожимая ему руку, Л. Н-ч сказал: "Еще раз благодарю вас за ваше мужество" и заплакал. Посещение это ему было очень приятно.
В своем дневнике после посещения архиерея Л. Н-ч делает следующую запись:
"Вчера был архиерей. Я говорил с ним по душе, но слишком осторожно, не высказал всего греха его дела. А надо было. Испортило же мне его - рассказ Сони о его разговоре с ней. Он, очевидно, желал бы обратить меня; если не обратить, то уничтожить, уменьшить мое, по их мнению, зловредное влияние на веру в церковь. Особенно неприятно, что он просил дать ему знать, когда я буду умирать. Как бы не придумали они чего-нибудь такого, чтобы уверить людей, что я "покаялся" перед смертью. И потому заявляю, кажется, повторяю, что возвратиться к церкви, причаститься перед смертью я так же не могу, как не могу перед смертью говорить похабные слова или смотреть похабные картинки, и потому все, что будут говорить о моем предсмертном покаянии и причащении,- ложь. Говорю это потому, что, если есть люди, для которых, по их религиозному пониманию, причащение есть некоторый религиозный акт, т. е. проявление стремления к богу, для меня всякое такое внешнее действие, как причастие, было бы отречением от души, от добра, от учения Христа, от бога.
Повторяю при этом случае и то, что похоронить меня прошу так же без так называемого богослужения, а зарыть тело в землю, чтобы оно не воняло".
В последние годы стали все чаще и чаще повторяться отказы от воинской повинности в разных местах России. Царское правительство жестоко расправлялось с ними. Большею частью эти люди попадали в дисциплинарные батальоны и там подвергались всевозможным мучениям, нравственным и физическим. Некоторые так там и погибали. Но огромное большинство мужественно переносило все эти мучения и высоко держало зажженный ими свет истинной жизни. Л. Н-ч со многими из них вел переписку, поддерживая их своим сочувствием в их тяжелой борьбе, и наконец он написал им общее приветствие такого содержания:
Приветствие отказавшимся от военной службы
Привет вам, страдающие за общее наше, всего человечества, дело, братья!
Несчастные, заблудшие люди, не понимая того, что они делают, мучают вас, и миллионы, миллионы людей, старательно закрывают глаза на то, что делается с вами для того, чтобы не видеть того простого и ясного вопроса, который, хотят ли они или не хотят этого, с такой яркостью стоит теперь перед всем человечеством, а в особенности перед той частью его, которая называет себя христианами.
Вас мало, вы единицы на миллионы, но сила не на их, а на вашей стороне, и они смутно чуют это и потому стараются не видеть, не признавать вопроса, делать вид, что и нет никакого вопроса, но вы своим прямым ответом на вопрос, ответом, подтверждаемым вами страданием, так освещаете вопрос, что они уже не могут не видеть этого.
Простой и ясный вопрос ведь в том: какой из двух законов признаешь ты для себя обязательным, ты, каждый человек нашего времени: Закон бога, т. е. своей совести, или закон человеческий, т. е. закон государства? Веришь ли ты Своду законов или Евангелию? Какие повеления считаешь для себя более обязательными: повеления ли бога или воинского устава?