— Взгляни, Боб, — сказал я, наивно рассчитывая доставить моему компаньону радость от нового приобретения. Это анаконда, да какая!
— Да ну тебя! — отшатнулся Боб. — Завяжи-ка лучше мешок, от греха подальше!
Но выполнить это требование сразу оказалось невозможным. Дело в том, что гвианские змееловы требуют плату за пойманных удавов и анаконд не со штуки, а с погонного фута. Может, с их стороны это и резонно, но нам-то от этого не легче: ведь чтобы измерить длину змеи, ее приходится вынимать из мешка, в каком бы настроении она ни была. В частности, анаконда, о которой идет речь, пребывала в весьма дурном настроении, и лишь впоследствии я узнал, что они крайне редко пребывают в каком-либо другом. Но в тот момент я, еще не имея представления о сложности характера анаконд и привыкнув к куда более покладистым африканским питонам, запросто засунул руку в мешок, чтобы схватить анаконду за шею. Она яростно бросилась на меня, но, по счастью, промахнулась; Айвен, индеец и Боб со страхом взирали на меня как на сумасшедшего.
— Вы что, сэр! Это же презлющая змея! — сказ Айвен.
— Она укусит вас, — прошептал индеец.
— И ты получишь заражение крови, — заключил Боб.
Но эти предостережения мне уже были ни к чему. Со второй попытки я сцапал-таки шипящую и извивающуюся рептилию за шею и выволок из мешка. Индеец измерил ее — пять футов шесть дюймов, не так уж и много для анаконды: известны экземпляры и до двадцати пяти футов длиной. Уплатив индейцу запрошенную им сумму с погонного фута, мы с Бобом, как отважные змееловы, дружным усилиями запихали анаконду в один из надежных мешков, которые привезли с собою специально для этой цели. Затем я вылил на мешок пару ведер воды и отнес в комнату, где содержались другие добытые животные.
Некоторое время спустя я отправился в единственный в Эдвенчер магазин купить гвоздей. Возвращаюсь — и что я вижу? Боб стоит на верхней ступеньке деревянной лестницы, ведущей в кухню, с застывшим выражением лица и толстенным суком, точно древком знамени, в руке — ну, Наполеон на Аркольском мосту! Из глубины дома доносилось угрюмое бормотание Айвена, периодически сменявшееся завыванием.
— Что стряслось? — бодрым голосом спросил я.
Боб бросил на меня полный отчаяния взгляд.
— Твоя анаконда удрала, — сказал он.
— Как удрала? Каким образом?
— Не знаю как, но факт остается фактом. Устроилась в кухне. Похоже, ей там нравится.
Я взбежал по ступенькам и заглянул в кухню. Анаконда возлежала, свернувшись кольцами возле печки, а опрокинутый горшок, валявшийся на полу посередине кухни, свидетельствовал о поспешном отступлении Айвена. Увидев меня, анаконда с яростным шипением двинулась в мою сторону, но безрезультатно, потому как до меня было добрых шесть футов. Тут из двери спальни показалась голова Айвена — судя по выражению его лица, он так и не оправился от шока.
— Как бы нам ее поймать, сэр? — спросил он.
Тут змея с шипением рванулась к нему. Айвена как ветром сдуло.
— Попробуем прижать к полу, — сказал я, как мне показалось, очень авторитетным тоном.
— А ты видишь, в каком она настроении? — парировал Боб. — Ну, уж если ты так настаиваешь, сам входи и принимай. В случае чего я прикрою твой отход.
Поняв, что ни Боба, ни Айвена в кухню калачом не заманишь, я решился выйти на подвиг один. С мешком наготове и с рогулькой наперевес я двинулся на анаконду как матадор на быка. Змея собралась в тугой напряженный узел и бросилась на мешок, а я заплясал вокруг, пытаясь улучить момент и прижать ее рогулькой к полу. Но вот на краткое мгновение голова ее застыла, р-раз! — и змея презрительно отшвыривает рогульку и быстро ползет к выходу, яростно шипя, словно автогенная горелка. В этот момент, видя, что анаконда надвигается прямо на него, Боб машинально шагнул назад, забыв про ступеньки, — и — бумс-бумс-бумс вниз по лестнице! Анаконда — за ним. Когда я подбежал к двери, Боб уже сидел внизу посреди лужи перед лестницей. Змеи нигде не было видно.
— Куда она делась?!
— И… ты еще… смеешь спрашивать? — огрызнулся он, медленно вставая на ноги. — Я чуть шею не сломал, а ты — куда де-елась, куда де-елась! Так я тебе взял и пошел искать, куда делся твой экземпляр!
Обшарили все вокруг, во все щели заглянули — как в воду канула! Но как же она все-таки вырвалась из плена? Оказалось, обнаружила не замеченную прежде дырочку в уголке мешка. Возможно, поначалу она была совсем крохотной, зато теперь у мешка не было дна, но имелось две горловины. Когда мы уселись пить чай, я позволил себе поплакаться об утрате такого великолепного экземпляра.
— Ничего страшного, — утешал меня Боб. — Полагаю, она явится ночевать к Айвену в гамак. Уж от него-то она не улизнет!
Айвен промолчал, но по выражению его лица было нетрудно догадаться, что перспектива застать у себя в гамаке анаконду его отнюдь не радовала.
Наш чай прервало появление коротенького, пухленького и чрезвычайно застенчивого китайца; под мышкой у него была какая-то большая и смешная птица. Размером она с домашнюю индюшку и выделялась строгим черным нарядом, только крылья у нее оттенялись белыми перьями. Голова увенчивалась пучком кучерявых перьев, похожим на взъерошенный ветром хохолок. Клюв у нее был короткий и толстый, у основания вокруг ноздрей покрытый толстом восковиной. Этот клюв, как и массивные ноги, похожие на цыплячьи, были желтого канареечного цвета. Птица смотрела на нас большими темными проникновенными глазами, в которых тем не менее блестел сумасшедший огонек. Птица носила эффектное имя — кюрассо; после непродолжительного торга я приобрел эту птицу у китайца, и владелец посадил ее к нашим ногам. С минуту она простояла неподвижно, мигая глазами и издавая мягкое и жалобное «пит… пит… пит…» — звуки, никак не сочетавшиеся с ее размерами и импозантной внешностью. Я наклонился и погладил ее по голове; птица тут же закрыла глаза и уселась на полу, блаженно подрагивая крыльями и гортанно курлыча. Но всякий раз, как только я переставал ее поглаживать, она открывала глаза и глядела на меня с недоумением, и в ее «пит… пит… пит…» звучали ноты оскорбленной невинности. Поняв, что я абсолютно не намерен торчать около нее весь день и гладить по головке, она грузно поднялась и подвалила к моим ногам, по-прежнему забавно пища; подобравшись ко мне неслышною, хитрою поступью, она разлеглась на моих туфлях, закрыла глаза и вновь принялась блаженно курлыкать. Нам с Бобом еще никогда не доводилось видеть столь кроткой, глупой и дружелюбной птицы, и мы единодушно окрестили ее Катбертом — это имя как нельзя более соответствовало ее сентиментальному характеру.
Китаец заверил нас, что Катберт до того ручной, что никуда не убежит. Мы решили: пусть свободно разгуливает по дому, только на ночь запирать будем. В первый же вечер он дал нам понять, каких сюрпризов от него можно ожидать. Эта треклятая птица оказалась не просто ручной — она ни минуты не могла прожить без человеческого общества, более того, норовила устроиться как можно ближе к человеку.
Когда китаец ушел, я засел за дневниковые записи, которые порядком подзабросил. Через некоторое время Катберт решил, что толика моего внимания ему не повредит и, громко хлопая крыльями, взгромоздился на стол. Он медленно пересек стол наискосок, радостно пища, и попытался разлечься прямо на моей тетради. Я оттолкнул его, и реакция последовала незамедлительно. С оскорбленным видом он отступил назад и перевернул чернильницу. Пока я вытирал чернильную лужу, он успел наложить на две страницы моего дневника свою личную печать, столь увесистую и липкую, что эти две страницы мне пришлось переписывать заново. Тем временем Катберт предпринимал одну за другой попытки забраться ко мне на колени, но всякий раз получал решительный отпор. Поняв, что хитростью меня не возьмешь, Катберт решил переменить тактику и действовать наскоком. Он вспорхнул, намереваясь сесть ко мне на плечо, но промахнулся и тяжело плюхнулся на стол, снова опрокинув чернильницу. Все эти свои нелепые маневры Катберт сопровождал беспрестанным забавным писком. Наконец я, потеряв терпение, спихнул его со стола, и бедняге ничего не оставалось, как удалиться в угол, затаив обиду.
Но, увы, сюрпризы на этом не закончились. Немного погодя явился Боб развешивать спальные принадлежности — ах, знал бы он, что его сейчас ожидает! В пылу неравной борьбы с веревками, поддерживающими гамаки, бедняга не заметил, как коварный противник незаметно подкрался со спины и улегся у самых ног. Когда сражение с гамаком достигло апогея, Боб сделал шаг назад, споткнулся о пернатого и полетел… только не ввысь, а на пол. Издав невольный клич, Катберт вновь ретировался в свой угол. Выбрав момент, когда Боб, как ему казалось, с головой окунулся в дело, он вышел из убежища и вновь улегся у него под ногами. Дальше, как сейчас помню, последовал ужасающий грохот — это снова рухнул на пол Боб со всеми гамаками в придачу. Из-под груды москитных сеток и веревок Катберт таращил глаза и раздраженно пищал. Я не мог удержаться от смеха!
— Так ты… еще и ржешь! — негодующе проревел Боб. — Значит, так: или ты сейчас же уберешь эту мерзкую птицу, или у тебя еще одним «ценным экземпляром» станет меньше, помяни мое слово! Не возражаю, пусть ластится ко мне, когда мне больше нечем заняться. Но отвечать ему взаимностью и одновременно развешивать гамаки — это уже слишком!
Так Катберту пришлось изменить меру пресечения — взамен «подписки о невыезде» он был препровожден в общую комнату для животных. Но и этого мне показалось мало, и я привязал его за ногу к одной из клеток — пусть пищит сколько влезет, не поможет все равно!
Впрочем, к вечеру мы несколько смилостивились, и когда вышли на лестницу покурить и поболтать, Катберту было разрешено посидеть с нами. Айвен сообщил новость — ему удалось повидать неуловимого Кордаи. Оказывается, он ездил в Джорджтаун, но теперь, когда со всеми делами покончено, он зайдет за нами завтра на рассвете и сопроводит нас на озеро. По-видимому, Айвен полагал, что этот джентльмен на сей раз не обманет, но мне, говоря по совести, верилось с трудом.
Был теплый вечер. Воздух напоен мелодичным пением сверчков. Вдруг из соседнего куста раздалось несколько диссонирующих звуков, напоминавших отрыжку — это в общий хор вступила и тут же смолкла, должно быть засмущавшись, древесная лягушка. Но вот до наших ушей донеслось едва слышное влюбленное рыгание ее дружка, и она кротко ответила ему. Только мы завели разговор, не отправиться ли нам на поиски этих созданий, полагая, что в зоопарке-то их обучат светским манерам, как вдруг на дороге показались многочисленные мерцающие огни, двигавшиеся в нашу сторону. Поравнявшись с домом, толпа свернула с дороги и пересекла деревянный мостик — только слышно было, как шаркают по доскам босые ноги. Когда вошедшие обступили лестницу, я узнал среди них нескольких индейских охотников, с которыми разговаривал накануне вечером.
— Доброй ночи, хозяин, — хором воскликнули они. — Мы принесли тебе зверей!
Мы провели охотников в нашу крохотную жилую комнату. Тесно набившись, они тщательно закрыли все окна и двери. В их бронзовых лицах, освещаемых лампой-молнией, угадывалось стремление скорее показать нам свои трофеи. Кто-то самый нетерпеливый протиснулся вперед и жертвенным жестом положил на стол старый мешок из-под муки, полный извивающихся и копошащихся существ.
— Это ящерицы, хозяин, — радостно сказал охотник.
Я развязал мешок. Оттуда немедленно высунула голову амейва, да как меня за палец — цап! Мгновенно последовал такой взрыв всеобщего хохота, что хижина чуть было не рассыпалась в прах. Насилу запихнув милую тварь обратно в мешок, я передал его Бобу:
— На-ка, дружище, сосчитай ящериц! Ты ведь так любишь их, если не ошибаюсь.
Пока, мы с Айвеном торговались с владельцем, Боб, призвав в помощь одного из охотников, тщательно пересчитал ящериц. Правда, две из них предприняли попытку скрыться за частоколом бронзовых ног, но были благополучно пойманы.
Засим место в нашем «алтаре» заняла весьма ветхая корзина, в которой находилась пара черных как смоль змей примерно по четыре фута каждая. Концы их хвостов на протяжении последних шести дюймов были ярко-желтого цвета. Боб, на которого явно нахлынули воспоминания об анаконде, посматривал на них с опаской. Айвен заверил нас, что эти змеи, которых зовут здесь желтохвостиками, совершенно безобидны. Тем не менее, пересаживая змей из корзины в прочный мешок, мы не пренебрегли мерами предосторожности, и поняли, что были правы: змеи свирепо набрасывались на все, что попадалось им на глаза. Следом за желтохвостиками нашему вниманию предложили четырех крупных игуан — их лапы были скручены на спине самым болезненным и опасным для животного образом. Пришлось объяснять охотникам, что, может быть, это и самый удобный способ доставки игуан для продажи на рынке, но я не хочу, чтобы так же их доставляли мне. К счастью, ящерицы, по-видимому, серьезно не пострадали — возможно, потому, что пробыли связанными не столь уж, долго.
Но главный сюрприз вечера ждал нас впереди. Передо мной поставили большой деревянный ящик. Я заглянул сквозь планки, из которых была сбита крышка, и — о чудо! — ящик оказался полон крохотных прелестных обезьянок! Тонкие, грациозные создания, облаченные в зеленоватую шкурку — только большие уши были белыми да черные мордочки опушены желтым. Кучка этих милых мордашек, пытливо смотревших на меня светящимися янтарными глазами, удивительно напоминала мне клумбу с анютиными глазками. А сколь забавны у них головки — выпуклые, яйцеобразные и какие-то несуразно большие на крохотных тельцах. Обезьянки нервно сбились в стайку и издавали пронзительные, щебечущие крики.
— Вот это да! Что же это за обезьяны? — с восторгом спросил Боб.
— Обезьяны-белки, а как по-здешнему, не знаю.
— Сакивинки, хозяин! — хором ответили охотники.
Ей-богу, имя подходило им как нельзя лучше — оно звучало так похоже на их пронзительный крик! Я насчитал в ящике пять этих робких существ, и он был явно стишком тесен для них. Поэтому первое, что я сделал, расплатившись со всеми охотниками, — засел за работу и соорудил для них клетку попросторнее. Переселив обезьянок в новое жилище, я отнес клетку в комнату к прочим животным.
А что же Катберт, спросите вы? А Катберт тем временем наслаждался жизнью. Имея в распоряжении столько разноцветных ног, собравшихся в одной тесной комнате, он получил большие возможности для демонстрации своей любви к роду человеческому, чем и воспользовался как следует, повалявшись в ногах едва ли не у всех охотников. Сообразив, что все его собратья, живущие в дикой природе, уже давно спят, я водворил его в комнату для животных и затворил дверь. И то сказать, нынче за день мы намаялись, а назавтра предстоял большой поход. Так что самым правильным было немедленно завалиться спать.
Какое там! Как только мы потушили свет и хотели разбрестись по своим гамакам, как раздался ужасающий шум, перепугавший всех нас до смерти. Это был негодующий, протестующий голос Катберта, к которому присоединялось пронзительное верещание обезьянок. Я мигом зажег лампу и поспешил посмотреть, что стряслось.
Катберт с ужасно разозленным видом сидел на полу, рассерженно пища. Он явно хотел устроиться на клетке с обезьянками и вспорхнул было на самый верх, да, к несчастью, не заметил, что его хвост свесился перед прутьями решетки. Ну и, естественно, обезьянки, заинтригованные роскошным хвостом, который отчетливо виднелся в лунном освещении, захотели попробовать на ощупь, что же это такое. А надо сказать, что при всей кажущейся хрупкости сложения хватка у обезьянки мертвая. Почуяв, что его хватают за хвост, Катберт ракетой взмыл под потолок, оставив у обезьянок в лапах два больших пера из хвоста. Я утешил его как мог, переселил на новое место и на всякий случай привязал покрепче — не суйся больше к обезьянкам! Прошло немало времени, прежде чем те кончили обсуждать происшедшее своими щебечущими голосами, а Катберт перестал пищать и заснул. Впрочем, урок пошел впрок: с той поры Катберт неизменно держался от обезьянок на почтительном расстоянии.
Глава вторая Про необыкновенный концерт и самый лучший способ ловли крыс
На сей раз прав оказался Айвен. Мистер Кордаи сдержал слово: только ожил бледный свет зари, мы выступили в поход к таинственному озеру. На деревьях, окружавших нашу убогую хижину, мало-помалу пробуждались птицы и робкими голосами затягивали песнь во славу нового дня. Ко времени, когда солнце взошло, мы уже отшагали несколько миль по узкой, вьющейся тропинке, бежавшей среди зеленых рисовых полей и безмолвных оросительных каналов. В золоте новорожденной зари еще ярче и пестрее казался порхающий, щебечущий птичий калейдоскоп — от стайки голубых танагров, обитающих на маленьких низкорослых деревцах, окаймляющих поля. Гоняясь за насекомыми, они перепархивают с ветки на ветку и перекликаются тонкими пронзительными голосами. У этих птах ростом с воробья темно-синие крылья, а туловище покрыто оперением нежнейшего небесно-голубого цвета, какой только можно себе вообразить. На одном дереве я увидел трех голубых танагров в компании пяти болотных птиц — черных как смоль, с желтыми, как у одуванчика, головками.
Такая комбинация цветов этих двух различных видов птиц, кормившихся вместе, выглядит прямо-таки поразительной. Среди хрупких, зеленеющих всходов риса во множестве виднелись красногрудые трупиалы — похожие на дроздов птахи с удивительно яркой грудью. Взмывая ввысь при нашем появлении, они расцвечивали воздух, словно экзотические фейерверки. Но вот какая загадка птичьего мира не дает мне покоя — почему большинство здешних видов птиц имеют такую броскую окраску? Ведь, скажем, если вы увидите в Англии зеленого дятла где-нибудь на пригородной лужайке, он покажется вам яркой тропической птицей, а взгляните на него весной в дубовой роще, и вы удивитесь, как искусно сливается с листвой его яркое оперение. А посмотрите на разноцветного попугая — каким необыкновенным он кажется в клетке зоопарка, а подите-ка разглядите его в родном лесу! То же правило применимо к пернатым чуть ли не по всему свету, а вот в Гвиане большинство птиц словно и не подозревают о существовании такой формы защиты, как покровительственная окраска. Россыпи голубых танагров на фоне зеленой листвы выделяются так же, как Юнион-Джек[3] на фоне заснеженного поля; красногрудые трупиалы сияют вам яркими грудками, как крохотные светофоры, словно боятся, что вы их не заметите. Так и болотные птицы выделяются на зеленом фоне черно-желтыми силуэтами. Одного вида всех этих ярких птиц, суетливо кормящихся на фоне растительности, было бы достаточно, чтобы навлечь на них ястребов со всей округи. Я долго задумывался над столь беспечным поведением гвианских пернатых, но так и не нашел разгадки.