Лида внимательно посмотрела на боевого офицера, сильного, смелого и такого беспомощного в обращении с женщиной, который все время бросал взгляд на часы. Она спросила:
– Ты торопишься, Боря?
– Есть еще время, но оно ограничено, как, впрочем, и все в моей жизни.
– Ты не знаешь, нас, я имею в виду бригаду, скоро отправят отсюда?
– Насколько я информирован, завтра мы вместе одним транспортным бортом вылетим в Москву. Отряд задачу выполнил, вы свою программу тоже. В столице вас уже журналисты, телевидение, родственники, поклонники с нетерпением ждут!
Лида воскликнула:
– Отлично! Значит, завтра я тебя снова увижу?
– В самолете.
Она привстала:
– А как только приземлимся, я всем покажу тебя, человека, спасшего мне жизнь. И не мне одной!
Майор улыбнулся:
– Ничего у тебя из этого не выйдет, Лида.
– Почему? – удивилась певица.
– Отряд покинет борт, как только самолет приземлится, не подходя к терминалу, где будут встречать вас.
Лида повторилась:
– Но почему?
– Как тебе объяснить, Лида? Мы – люди-тени. Живем в строжайшем режиме секретности. Нас никто не должен знать. Такова служба. Да вас, артистов, еще в полете, как следует, проинструктируют насчет освобождения и возьмут подписку о неразглашении той информации, обладателями которой, по воле случая, вы стали.
Девушка как-то напряглась:
– Значит, после полета я больше тебя не увижу?
Майор сжал пальцы, спросив:
– А тебе это нужно?
Лида ответила уверенно:
– Нужно!
– Так ты говоришь сейчас, а вернешься в свое прежнее привычное окружение поклонников, продюсеров, в тусовку, как это у вас называют, забудешь и о Чечне, и обо мне. И это правильно! У тебя своя жизнь, у меня своя.
– Но я не хочу так!
Рудаков в очередной раз взглянул на часы. Больше оставаться в санбате он не мог. Майор встал и сказал:
– Извини, Лида, мне, к сожалению, пора идти.
– Ты прощался со мной?
Подумав, Борис ответил:
– Да.
Хотя майору так хотелось сказать совершенно противоположное слово.
Сдерживая слезы, Лида вдруг попросила:
– Поцелуй меня, пожалуйста.
Рудаков, слегка замявшись, наклонился над девушкой. Она обхватила шею Бориса руками и закрыла его губы страстным прощальным поцелуем.
Потом отвернулась:
– А теперь иди.
Лида плакала.
Борис виновато проговорил:
– Извини, Лида, я хотел бы, чтобы все было по-другому, но ломать тебе жизнь не имею права. Ты еще найдешь свое счастье, ну а я? Я не в счет. Прости меня, девочка.
Майор, схватив камуфляж, резко вышел из палатки, в которой, будь его воля, он готов был остаться навсегда.
Пройдя ворота, подошел к курилке, где в тельняшке его ожидал старший лейтенант. Борис молча передал ему куртку.
– Спасибо за все, старлей.
– Да, не за что. У вас все удачно прошло?
Рудаков зло сплюнул на песчаную дорожку:
– У нас в спецназе всегда все удачно. И никак иначе.
– Вопрос разрешите?
– Давай!
– Вы не знаете, с чего это среди артистов с утра драка произошла?
– Драка? – удивился Борис. – Впервые от тебя слышу об этом!
Старший лейтенант объяснил:
– У нас говорят, что там дуэт какой-то хреново себя в плену вел, а среди бригады бард был, бывший зэк! Вот он и набил морды этим пацанам из дуэта.
Рудаков проговорил:
– Да? И правильно сделал этот бард. Ну, пока, десант, удачи вам тут.
– Вам удачи, товарищ майор.
Борис прошел в палатку группы, в свой командирский отсек.
Подчиненные его разбрелись по отряду. Майор достал фляжку со спиртом, налил его до краев в алюминиевую солдатскую кружку. Выпил, не поморщившись, все до капли. Занюхал выпитое сигаретой, которую тут же прикурил.
Мысли упорно возвращали его в больничную палатку, но Рудаков был сильным человеком. Огромным усилием воли он заставил себя не думать о Лиде, а вскоре просто отрубился от убойной дозы спиртного, упав на свою походную кровать.
Утро следующего дня принесло новость.
Для артистов их продюсеры, директора, спонсоры организовали чартерный рейс. И «Ту-134» «Аэрофлота» прибыл на аэродром Моздока в восемь утра. Бывшие заложники быстро собрались, Тоню на носилках вынесли из медсанбата. Бригаду отправили к самолету «вертушкой», в то время когда командир отряда «Кавказ» объявил группам общее построение.
Стоя в строю, майор Рудаков проводил взглядом взмывший в небо вертолет, уносивший от него ту, которая ранила его сердце. В груди защемило. Но так было лучше для них обоих. Судьба сама распорядилась их отношениями. Жестоко, но, по большому счету, справедливо.
Майор, оторвав взгляд от «Ми-8», перевел его на Железнова, ставившего задачу отряду на транспортировку к месту постоянной дислокации. Борис слушал и не слышал, о чем говорит командир «Кавказа». Сейчас он вообще ничего не слышал и ни о чем не думал. Он прощался с тем, чего познать ему было не дано.
А по возвращении на базу майор получил месячный отпуск. На базе лежала кипа писем от брата, но Борис так и не прочел ни одно из них.
Смысл? Если вскоре они встретятся и будут иметь возможность наговориться вдоволь без всяких посланий. Он собрал необходимые вещи и отправился на вокзал, предварительно послав телеграмму брату. Ехать до Павловска на своей «десятке» он не решился, машина новая, неизвестно, как еще поведет себя в пути, поездом надежнее.
Билет взял сразу и удобно устроился на верхней полке купе в предвкушении целого месяца безделья. Где не будет войны, различных заданий, бессонных ночей в засадах, стремительных штурмов колонн, караванов, аулов с опасными отходами, где не будет крови! А будет только отдых и обычная мирная жизнь, которой живут миллионы его сограждан. Как и должны жить люди! И которой, пусть всего месяц, если не отзовут раньше, будет жить и он, майор спецназа Борис Рудаков.
Часть II. ВЗРЫВНАЯ ВОЛНА
ГЛАВА 1
Через сутки, в воскресенье 6 июля, Борис с десантной сумкой на плече вышел из поезда на платформу железнодорожного вокзала города Павловска. Странно, но майор сразу не узнал родного, по матери, брата, который встречал его. Так сильно изменился он за эти два года. Осунулся, поседел, даже как-то состарился. Морщины мелкой сетью покрыли прежде веселое, открытое, радушное лицо Николая Шевченко. У них с Борисом были разные фамилии, что не мешало им считать друг друга и быть друг другу родными.
Мать у них была одна. А вот отцы – разными. Папа Бориса, также офицер-десантник, в восьмидесятых годах пал под Кандагаром в Афганистане. Через несколько лет появился отчим, дядя Женя, отец родившегося вскоре Николая. Разница в возрасте братьев составляла пять лет. Борис, естественно, был старше. Они жили дружно, по-братски любили друг друга. Было в их отношениях одно обстоятельство, которое угнетало обоих, но о нем сейчас Рудаков не хотел думать. Все же оно не настолько влияло на них, чтобы придавать ему особое значение и мешать оставаться Борису и Николаю братьями. Поэтому изменения, произошедшие с Николаем за каких-то два года, отозвались в сердце Бориса непонятной тревожной болью и еще неосознанным предчувствием чего-то нехорошего.
Николай стоял на перроне, одетый почему-то в простенькие поношенные брюки и застиранную рубашку, в истоптанных туфлях, небритый, уставший. Последнее обстоятельство еще можно было как-то объяснить: все же они с братом владели оставшимся от рано ушедших из жизни родителей наследством в виде достаточно прибыльного магазина стройматериалов. А также собственного деревообрабатывающего цеха на территории развалившегося во времена перестройки строительного комбината. И территорией в долгосрочной муниципальной аренде, где был разбит небольшой, но доходный от субаренды рынок. Кроме всего этого, двухэтажный особняк, в котором жили родители, с согласия Бориса перешел к семье Николая, а двухкомнатная квартира – холостому Рудакову. Так вот если усталость брата можно было объяснить заботами об управлении всем этим хозяйством, ведь руководил производством и коммерцией Николай, то его внешний вид не подлежал никакому объяснению. Раньше он всегда любил одеваться изысканно, даже с неким шиком и обладал отменным вкусом. А сейчас? Сейчас Рудаков видел перед собой жалкое подобие того брата, которого он привык видеть.
Николай подошел к майору.
– Здравствуй, Борис!
В голосе и глазах брата ни искорки радости от долгожданной и всегда пышной встречи, только какая-то затаенная, очевидно, мучившая Николая печаль, скрытое страдание. Но почему, отчего?
– Здравствуй, Коля! Что-то видок у тебя не фартовый?!
Шевченко промолчал. Рудаков же спросил:
– Случилось что, брат?
– Давай, Борь, обо всем потом! А сейчас обнимемся, что ли? Ведь два года не виделись и не общались.
Рудаков сбросил на асфальт сумку, прижал брата к себе:
– Ты не представляешь, Коль, как я рад видеть тебя!
– Ты не представляешь, Коль, как я рад видеть тебя!
– Я тоже, Борь, – так же печально, что не соответствовало словам, ответил Николай.
Борис отстранил его от себя:
– Коля! Я вижу, как ты «рад» моему приезду. Что стряслось за эти два года?
Николай взял сумку брата, проговорив:
– Поехали домой, там обо всем и поговорим. Не объясняться же нам здесь, на перроне, на виду у публики?
– Ну, поехали.
Братья вышли на привокзальную площадь.
Борис попытался отыскать взглядом среди массы автомобилей знакомую «Ауди», но не увидел ее. Вместо иномарки Коля подвел майора к старой битой «шестерке». Молча открыл дверки, положил сумку брата на заднее сиденье, указал Рудакову на место переднего пассажира:
– Садись, Боря. Теперь я раскатываю чисто на отечественных, подержанных автомобилях.
Майор взорвался:
– Да что, черт бы тебя побрал, все это значит? Одежда бомжа, вместо машины какая-то развалюха со свалки?
Николай посмотрел на брата, тихо проговорил:
– Не кипятись, майор. Беда у меня страшная, брат. Но обо всем, как договаривались, дома. И, пожалуйста, ничему больше не удивляйся, пока не выслушаешь всю историю моего падения, о которой я тебе, кстати, писал. Но ты, как видно, даже не вскрывал мои письма.
Борис признался:
– Да, писем твоих я не читал. Не было возможности. Они приходили на центральную базу, а у меня постоянные командировки! Только и увидел кипу твоих посланий, как вернулся после очередной прогулки на Кавказ. Подумал, чего их читать, если скоро встретимся.
Николай укоризненно произнес:
– Вот-вот! А если прочитал бы, то сейчас ни о чем не спрашивал бы. Был бы в курсе всех несчастий, которые внезапно и сравнительно недавно обрушились на нашу семью.
– Ничего не понимаю! Ладно, давай до дома. Там объяснишь обстановку.
Николай по пути остановил машину у продовольственного магазина. Молча вышел из машины. Вскоре вернулся, неся в руках прозрачный пакет с двумя бутылками водки и различными дешевыми консервами. Это еще больше удивило Бориса. Он прекрасно знал, что брат имел приличный бар с разными марками коньяка, так как пил только этот напиток. А тут водка, консервы. Видно, крепко тряхнула жизнь Николая.
Шевченко поставил пакет рядом с сумкой, сел за руль. Молча продолжил движение.
На перекрестке они должны были свернуть либо налево, к особняку Николая, либо направо, к девятиэтажке, где находилась квартира Рудакова. Но «шестерка» проследовала прямо!
Борис взглянул на брата, ничего не сказав, видя, как мучительно тот не желает слышать никаких вопросов.
Выехали на самую окраину города, где преобладал старый частный сектор. Остановились у двухэтажного дома.
На фасаде красовался год его постройки – 1953-й.
– Приехали, – сказал Николай.
Борис молча взял с сиденья свою сумку с пакетом. Вошел следом за братом в единственный подъезд дома. Поднялись на второй этаж.
Николай трижды, с небольшими интервалами, позвонил в звонок квартиры.
И даже на условный сигнал из-за двери раздался тревожный и знакомый голос супруги брата, Надежды:
– Кто там?
– Это мы с Борей, Наденька.
Дверь распахнулась.
Жена Николая бросилась на шею Рудакову:
– Наконец-то, Боря, мы с Колей так ждали тебя!
Борис почувствовал на своей щеке слезы Надежды.
– Ну, ну, Надя! Ну, зачем же плакать? Я приехал, а значит, все будет хорошо! Успокойся! Перестань!
Надежда отстранилась от брата мужа:
– Извини, Боря, прости, Коля, не смогла сдержаться.
Она вытерла слезы, спохватилась:
– Ой, что же мы стоим? – И добавила: – Проходите в наше общее жилище!
И на этот раз Рудаков удержался от вопроса. Хотя ему очень хотелось знать, что значат все эти бедственные изменения в жизни самых близких ему людей.
Он следом за Надеждой прошел в крохотную прихожую. После того как в нее, закрыв дверь, вошел Николай, здесь троим развернуться уже было негде.
Надя отошла в длинный, но узкий коридор, по левой стене которого виднелись двери в три комнаты.
Борис поставил сумку в угол, пакет сунул в руки брату, переобулся в тапочки, которые ранее ему предложила хозяйка квартиры, спросил:
– Ну, и куда дальше?
– Идем, Боря, в так называемую гостиную, – пригласила Надежда, открыв среднюю дверь.
Рудаков прошел в комнату. Она оказалась достаточно большой, чтобы вместить мебельную стенку, диван с креслами и журнальным столиком, а также пианино их сына Сережи. Из гостиной был выход на арочный балкон с дутыми железными перилами. В комнате было чисто и уютно. Надежда всегда славилась тем, что могла в любых условиях создать домашний комфорт. А уж о чистоте и говорить не приходилось. Это была ее болезненная слабость.
– Присаживайся, Борь, – указала она брату мужа на кресло, – я сейчас в ванной титан настрою, душ после дороги примешь. А потом и пообедаем.
– Хорошо, Надь, как скажешь.
Она вышла, пропустив в гостиную мужа.
Тот сел напротив Рудакова, бросив на столик пачку простой «Явы» с одноразовой, копеечной зажигалкой.
– Кури, если хочешь.
– Может, на балкон выйдем? – предложил Борис.
– Дом аварийный, – объяснил Николай, – сотрудники ЖКО и еще какой-то там организации советовали не пользоваться балконом. Опасно, может рухнуть.
Рудаков повысил голос:
– А что здесь не может рухнуть? Как я вижу, у тебя все кругом рухнуло!
Он достал свои сигареты «Мальборо», положил рядом с «Явой», закурил, спросив:
– Пепельницу поставишь или прикажешь пепел в ладонь стряхивать?
Николай встал, перенес пепельницу с пианино на столик.
– Да, – проговорил Рудаков, – хоромы ты, конечно, приобрел шикарные, не то что какой-то особняк в центре города. И что же сподвигнуло тебя, Коля, на такие кардинальные изменения в быту и жизни? Что за страшная беда постигла семью?
Николай, уставившись в одну точку, произнес:
– Прими душ, переоденься, потом, за столом, все и узнаешь.
Борис спросил:
– А, кстати, где Сережа?
И тут вспылил Николай:
– Ты что, обождать немного не можешь? Сказано же, скоро обо всем узнаешь! Чего не понятно?
– А ты чего на меня орешь, браток? Мне кажется, что орать тебе надо было несколько раньше. Разорался.
Вошла Надежда, попросила:
– Господи, вы только между собой не ругайтесь! А ты, Боря, можешь идти в ванную. Воду сам настроишь? Разберешься в титановой системе?
– Разберусь, а ты, Николай, готовься к серьезному разговору и бабьи страдания с лица-то сотри. Негоже мужику так раскисать, даже перед расстрелом. Чтоб к моему выходу привел себя в порядок, а то я займусь тобой! Надежда и та держит себя в руках, а он… В общем, я предупредил.
Высказавшись, Борис отправился в ванную, где ни черта не смог наладить горячую воду, то кипяток лился, то ледяная струя. Бросил это дело, принял холодный душ, отключив хитроумную систему под названием «титан». И какой мудак дал этой кочегарке столь высокое название.
После душа Рудаков переоделся в спортивные брюки и майку, вышел из ванной.
Надежда уже накрыла раскладной стол, перенесенный из кухни, столь же крохотной, как и прихожая, в гостиную.
Сели.
Николай, на правах хозяина застолья, разлил купленную по дороге бутылку водки, поднял рюмку:
– За твой приезд, Борис!
– Что ж, – согласился майор, – давай за приезд.
Все трое выпили. Закусили немудреной закуской. Николай начал было разливать по второй, следуя принципу – между первой и второй промежуток небольшой, но Борис остановил его:
– Не гони коней, брат. Ты обещал кое-что мне рассказать, по-моему, сейчас настал самый подходящий для этого случай. А выпить мы всегда успеем.
Шевченко послушно отставил бутылку в сторону, проговорив:
– Хорошо. Слушай, о чем я тебе уже в подробностях описал в письмах, которые ты не читал. Нет, это не в упрек, я понимаю, у тебя же служба.
Рудаков ответил:
– Я же объяснил тебе, Коля, почему не смог прочесть письма, к чему возвращаться к этому вопросу? И, пожалуйста, не ерничай по поводу моей работы, давай лучше ближе к телу.
Николай поднялся, прошел вдоль окна, с грозящим обрушиться в любую минуту балконом. У пианино остановился, открыл крышку, нажал несколько клавиш, словно собираясь с мыслями.
Рудаков внимательно смотрел на него, иногда бросая взгляды на сникшую вдруг Надежду. Видимо, заряд ее напускной бодрости, через силу наигранного радушия иссяк, и она, как и муж, вернулась в то состояние, в которым они находились до появления майора.
Наконец, резко закрыв крышку пианино и обернувшись к столу, Николай проговорил:
– Ты недавно, Боря, спросил, где наш сын и твой племянник Сережа? Отвечу. Сережа, наш мальчик, захвачен в заложники!
– Что? Что ты сказал?? – крайне изумился Борис. – О чем ты, Коля? В каких заложниках может быть Сергей? Здесь, в мирном городе? Ты в своем уме?
Шевченко тяжело вздохнул:
– К сожалению, брат, в своем. Думаю, было бы лучше, если бы мы с Наденькой сошли с ума и не воспринимали реальность в том ее виде, в котором она удавом давит нас.