— А с боков — республиканцы и нейтралы, — напомнили сокрушающемуся капитану.
— И повсюду трибунал, — заключил он. — Эй, мужики. Ну-ка, тащите сюда эту канистру. Плесните дозу. Ну что вам жалко?! Я в терапевтических целях. А то у меня нервишки разыграются, того и гляди буянить начну.
— Закройся, ты… неврастеник! — посоветовали ему. — Сами такие. Видал, Мозер побежал куда-то с начальником связи? Вот и сиди.
— Это, наверное, ультиматум пришел, — авторитетно заявили из угла.
— Да плевал Рашен на их ультиматумы…
— Вот и я говорю. Значит, он сейчас придет и всем нальет для храбрости. Что, сложно вам еще минуту подождать? Алкоголики. Свое бухло все выхлебали, теперь на халяву сбежались…
— Ты чего такой злой, дон Педро?
— Да не злой я! Просто вы тут сидите целой кодлой и херней маетесь, а Рашен там сейчас в одиночку решает что-то!
— А у него работа такая…
— Вот именно, — отрезал Педро.
* * *— Легок на помине! — воскликнул адмирал.
— Что такое? Неужели Эйб? — обрадовался Эссекс, включая свой интерком.
— Идет декодировка, картинка будет через полчаса, — доложил Мозер. — Но ответ на задачу поиска уже есть. Ответ «да». Господин адмирал, задержим начало совещания? Мало ли, что там?
— Нет, — сказал Рашен. — Совещание начнем по плану. Мы сейчас подойдем. А информацию от Файна передай мне немедленно, как только будет раскодирована.
— Будто гора с плеч свалилась, — пропыхтел Боровский. — Неужели он живой, старый черт?
— Это еще не обязательно, — заметил Эссекс. — Ты не слышал? Он нашел следы чужих. Как минимум — следы.
— И что самое обидное, — сказал Рашен, — нам от этого ни жарко ни холодно.
— Какая фигня! — не выдержал Эссекс. — Да это же чистая победа! Если чужие на границе Солнечной, мы, считай, уже выиграли! Нас и пальцем никто не тронет. Кто будет этих гражданских идиотов защищать?! Кто, если не мы?
— Слушай, Фил, — попросил Рашен. — Помнишь, что я говорил про твое блядское мнение?
— Про наше блядское мнение, сэр, — поправил его Боровский.
— А ты вообще молчи. Целее будешь. Фил, я тебя люблю. Я тебя просто обожаю. Ты лучший в мире начальник штаба и очень хороший человек. Но второго такого лопуха… Ты себя послушай! Ты хоть понимаешь, что говоришь?!
— Секундочку! — выставил ладонь Эссекс. — А что я не так сказал?
— В чем разница между военными и пиратами? — спросил Рашен.
— Риторический вопрос.
— А все-таки?
— Ну и в чем? — Эссекс по старой доброй привычке решил получить готовый ответ.
— Пока мы вне закона, нам веры ни на грош, — сказал Рашен. — Допустим, Файн добыл хорошую картинку. Да ты ее хоть по Сети брось, все равно тебя немедленно объявят мистификатором, готовым на все, лишь бы убедить Землю, что ты ей нужен позарез. Это раз.
— Ну, это довод, — кивнул Эссекс. — Ладно, принимается.
— Положим, нам поверили. Но! В случае внешней угрозы пиратов могут взять на военную службу. Только сейчас не пятнадцатый век. И пиратское клеймо никакими подвигами не смоешь. Во-первых, бывшего пирата на войне обязательно подставляют, его ведь не жалко, он не свой. Во-вторых, пусть даже мы свое отвоюем, потом нас все равно заплюют. Понял? Так что не важно, есть чужие или нет их. Прежде чем с ними разбираться, группа F должна восстановить свой легальный статус. Иначе нет гарантий, что мы врага отгоним, а нас на радостях не повесят. Это два.
— Согласен, — вздохнул Эссекс. — А аргумент номер три будет?
— А три — на себя посмотри. Ты сказал: «Кто этих гражданских будет защищать?» А себя ты защищать не собираешься? До тебя не доходит, какая это угроза — чужие, Фил?
— Ох, не обязательно! — усомнился Эссекс.
— А я тебе говорю: вломят они нам, — авторитетно заявил Рашен.
— Это точно, — согласился Боровский.
— Так или иначе, — Рашен снова поднял указующий перст, — избавляйтесь, господа, от сепаратистской психологии. От вас еще только на сутки родина отвернулась, а вы уже рассуждаете, как разбойники какие-то. Противопоставляете себя обществу. Хреновый симптом.
— Слушай, ты, философ! От нас родина отвернулась, когда послала воевать! — заявил Эссекс. — И ничего мы ей не обязаны. Как она с нами обращается, так мы себе и рассуждаем.
— У тебя впереди еще лет двадцать жизни, Фил, — напомнил Рашен. — Где ты их проведешь? В космосе? Мы уже скоро по здоровью не сможем летать даже на грузовиках. Значит, придется спускаться вниз. Ты хочешь там жить как человек или как изгой?
— Вообще, — вступил в разговор Боровский, — мне такие высокие материи не особо доступны, но если бы меня спросили, я бы сказал: ваша правда, драйвер. Мы ведем себя, будто мы и не люди, а так — небожители. А у меня, кстати, жена и дети есть. Я с самого начала печальных нынешних событий о них не вспоминал. А теперь вспомнил, и что-то мне уже не по себе… Слушайте, драйвер, как выкручиваться будем?
— Для начала — пойдем на совещание, — сказал Рашен. — Пьянка отменяется. Вместо нее будет постановка задач. Мы работаем, понимаете? Мы снова в деле. Все как обычно. Пошли.
И мягко подтолкнул офицеров по коридору.
Как дети, которых ведут за руки, Боровский и Эссекс шагнули вперед.
* * *Эндрю висел на стене в разгруженной зоне и тоскливо глядел на блокиратор центрального ствола управления огнем, поставленный его предшественником Скаччи. Сейчас устройство было отключено, но пара несложных операций могла бы возродить его к жизни. И тогда, стоит «Тушканчику» приблизиться к Земле, радиокоманда Адмиралтейства выведет из строя главные лазеры.
Примерно такая же машинка ждала своего часа в реакторном отсеке, тоже пока отключенная. Но не уничтоженная.
Адмиралу Эндрю сказал, что угроза блокировки жизненно важных функций корабля устранена. Так оно, собственно, и было. И будет до того момента, пока Эндрю не решит, что «Тушканчику» пришло время превратиться из грозного крейсера в беспомощную межпланетную баржу.
А сейчас Эндрю висел на стене и боролся с желанием то ли заплакать, то ли заорать дурным голосом, то ли умереть. Мастер-техник лейтенант Вернер попал в такой замысловатый переплет, из которого не выбрался бы и человек посильнее, чем он. Год назад, в тюремной камере, Эндрю решил перехитрить судьбу. Тогда ему в голову не приходило, что судьба — категория скорее нравственная, чем какая-нибудь другая. Он полагал, что злой рок преследует человека из-за стечения многих несчастливых обстоятельств. И если в кои-то веки повести себя умно и расчетливо, его можно обмануть.
А на поверку вышло, что от судьбы не уйдешь, потому что она сидит в тебе самом.
Угодив в тюрьму, Эндрю не сломался лишь потому, что не поверил в реальность происходящего. Только вжался плотнее спиной в холодную стену и закрыл глаза, убеждая себя, что все равно сбежит. Урановая каторга на Ганимеде, откуда еще никто не вернулся, была не для него. Поэтому Эндрю отмел такой расклад сразу, как нереальный, и стал прикидывать, когда именно и как ловчее удрать.
Трибунал с приговором не спешил, времени поразмыслить хватало. Когда Эндрю начал склоняться к мысли, что побег — дело дохлое, и стал потихоньку терять самообладание, к нему в гости заглянул особист с нашивками сухопутного майора.
«Лихо тебя командир базы подставил, — сказал майор сочувственно. — Это ж надо, как ты его довел! Чтобы целый полковник собственной морды не пожалел, лишь бы от тебя избавиться… Ладно, сделанного не воротишь. Между нами, тебе светит двадцатник. Урановая каторга на Ганимеде. Жить охота, лейтенант?»
«А то! — сказал Эндрю. — Какие будут предложения?»
«Молодец, — похвалил его майор, раскрывая мобильный терминал. — Люблю иметь дело с русскими. Никаких тебе охов и вздохов, сразу к делу. Вот, смотри, какой документик. Типовое соглашение, ничего особенного. Подпишешься?»
«И что мне это даст?» — спросил Эндрю, уже понимая что.
«Для начала — отсрочку исполнения приговора на неопределенный срок. А там поглядим, как вести себя будешь».
«Стукач из меня хреновый», — заметил Эндрю.
«Зато техник хороший, — усмехнулся майор. — Не ссы, лейтенант, стучать тебе не придется. И врать тоже… Ну разве самую малость. Работать будешь по специальности. Гарантирую. Что я, не понимаю, к кому пришел? Русского парня в соглядатаи вербовать? Слуга покорный, мне еще жизнь дорога. Ты же всегда на виду, дубина!»
Эндрю неприязненно сморщился. Майор попал в точку: немногих оставшихся на свете русских преследовала роль ярмарочных уродов. Их было так мало, а нация их так обросла легендами, что стоило заикнуться о своем происхождении, как к тебе начинали лезть с дурацкими вопросами. Не то чтобы русских не любили, скорее наоборот. Но всеобщая снисходительная жалость вперемежку со слегка брезгливым интересом — тоже не подарок. Каждый справлялся с этим, как мог. Например Олег Успенский бремя своей национальной принадлежности нес гордо, как рыцарский герб, и всюду козырял тем, что он русский. Эндрю в детстве тоже был такой — пока за спиной стояли всеми уважаемые родители. А оставшись сиротой, наоборот, старался не высовываться, быть как все. Но рано или поздно ему все равно напоминали, кто он.
Самым обидным в положении русского на Земле было то, что никто его ни в чем не упрекал. Еврею могли сказать, что это его сородичи устроили страшную Полночь, натравив друг на друга все нации планеты. Американцу — что именно хитрожопые Штаты поимели с этого дела больше всех. Французу — что он жадина. Немцу — что тупой. Итальянцу — что слишком много размахивает руками и вообще макаронник. Этнических британцев презирали за высокомерие, скандинавам говорили, что они все «отмороженные». А на русских просто смотрели косо. И заочно обвиняли в том, что они сами себя угробили. Ах, какая была великая страна, родина лучших поэтов и писателей, гениальных конструкторов и прекрасных артистов. Ах, с каким благоговением мы от нее ждали, что вот-вот она нам что-то скажет такое, от чего мы все резко станем лучше, чище, умнее! Тысячу лет ждали! А Россия, вместо того чтобы сделать нас высокодуховными и донельзя нравственными, опустила в свои несметно богатые закрома атомные мины и взорвала их под ногами китайских полчищ… Ну не сволочи ли вы после этого, русские, а?
Эндрю сидел в камере и, неприязненно кривясь, переваривал услышанную от майора жестокую правду.
«Чтобы стучать, у меня американцев навалом, — сказал майор. — Это дело у них в крови. А ты как крутил гениально свои гайки, так и будешь их крутить. Ну, по рукам?»
Эндрю молча набил на «доске» свой личный номер и приложил ладонь к сканеру отпечатков.
«Умница, — сказал майор. — Теперь слушай внимательно. К тебе на днях зайдет капитан Риз с «Горбовски». Предложит идти с ним в подпространство или как его там… Ты соглашайся».
«Ты чего, майор, ohuel?» — спросил Эндрю.
Майор возвел глаза к потолку, вспоминая русское слово.
«А-а, — сказал он. — Нет, парень, это ты обо мне нехорошо думаешь. Проблемы менталитета как раз у капитана Риза. Он действительно намерен опробовать нуль-Т-принцип. А нам это сейчас абсолютно ни к чему. Понимаешь, «Горбовски», конечно, аппарат сырой. Но кто его знает, вдруг у Риза получится нуль-транспортировка? Шансы пятьдесят на пятьдесят, что он не только нырнет в подпространство, но и вынырнет обратно. Вот в чем беда-то. А сменить этого шизофреника Риза на более-менее нормального мужика, которому помирать неохота, мы уже не можем. Его концерн «Хэви Индастриз» перекупил у военных с потрохами. Этого психа теперь даже пристрелить нельзя, сочтут за экономическую диверсию».
«Ничего не понимаю, — сказал Эндрю. — С каких пор Земле не нужен нуль-Т-звездолет?»
«Эпоха космической экспансии окончена, друг мой, — объяснил майор. — Главное сейчас — возродить Землю. Начать ее копать и возделывать. А если нуль-Т окажется реальной штукой? Каковы шансы, что остатки землян не потребуют срочно отправить их к едрене матери, где воздух почище и трава растет? Тут-то интересы Совета Директоров и расходятся с интересами монополий. Компаниям нынешнее положение дел надоело. Им нужна колонизация новых миров, чтобы строить там собственные государства, на свой вкус. Обанкротился народный капитализм, понимаешь? А Совет Директоров хочет сохранить то, что есть. И пока нуль-Т не работает, так и будет. Осознал?»
«Осознал, — кивнул Эндрю. — Вы хотите, чтобы «Горбовски» дальше орбитальных верфей не улетел».
«Пусть летает куда угодно, — улыбнулся майор, — только на обычной ядерной тяге. Как думаешь, это тебе по зубам?»
«Надо схему посмотреть», — сказал Эндрю. Майор достал из кармана диск, зарядил его в терминал и вывел на экран список документации по «Горбовски».
«Изучай пока, — предложил он, отстегивая от терминала пол винчестера, — а я завтра к тебе загляну».
Эндрю от такой щедрости буквально обалдел. То ли майор не понимал до конца, с кем имеет дело. То ли психологи тюремной медкомиссии, не разобравшись в загадочной русской душе, сказали ему, что заключенный Вернер сломлен и готов сотрудничать. Так или иначе, через два часа ожесточенного стука по контактам Эндрю уже располагал программным обеспечением получше того, что майор унес в кармане. К рассвету вышел в локальную сеть тюрьмы. И с глубоким огорчением заключил, что бежать — во всяком случае отсюда — действительно номер дохлый. Тогда он раздраженно глянул на схему «Горбовски» и увидел, что красиво испортить это чудо техники сумеет голыми руками за пять минут.
«Ладно, майор, — сказал он на следующий день особисту. — Тащи сюда этого маньяка».
Через неделю у Эндрю состоялся примечательный разговор с капитаном Ризом, в ходе которого Вернер мучительно сдерживал эмоции, дабы не рассмеяться. Возможно, капитан Риз и был маньяком, но дураком не был точно. Ему хотелось жить, в нуль-Т он не верил, и главным желанием капитана было не дать кораблю уйти в подпространство. Вслух этого Риз не говорил. Более того, на словах он нес ахинею, доказывая Эндрю, как надежен «Горбовски» и как лихо они прокатятся на нем по неведомым мирам. Но рукой капитан нервно, будто настоящий псих, цеплялся за плечо Эндрю. И вовсю отбивал на нем морзянку. Эндрю в ответ ласково придерживал сумасшедшего за колено, стараясь не слушать его словесный понос. И в свою очередь правдоподобно возражал и упирался ради успокоения встроенной неизвестно в какой угол скрытой камеры слежения.
Когда довольный Риз ушел, Эндрю даже подумал: а не доказать ли майору свою преданность и не заложить ли этого мужика, благо Риз ничем не рисковал. Но по зрелом размышлении понял, что, во-первых, Риза тогда могут счесть нормальным и все-таки по старой памяти расстрелять за угробленных десантников и сорванную операцию. Во-вторых, фокус с морзянкой еще мог пригодиться. Кроме того, как ни выгодно было начать карьеру секретного агента с качественного доноса, стучать Эндрю все-таки было противно.
Трибунал не поскупился и обрадовал лейтенанта Вернера пожизненной каторгой с лишением наград и звания. Но майор не соврал: вместо этапа на Ганимед Эндрю сменили меру пресечения и до отправки на «Горбовски» послали в закрытый тренировочный лагерь для таких же штрафников. Отличие Вернера от остальных было в том, что его расконвоировали, поселили отдельно и зачислили в обслуживающий персонал.
А вскоре попросили согласиться на предложение зэков поколдовать с охранной системой. Группа заключенных собиралась в бега, и особисты хотели, чтобы побег частично удался. Человек пять лишних охранники должны были застрелить, а вот двоим полагалось из лагеря уйти. Эндрю, скрипя зубами, кивнул. Договариваться к нему пришел один из будущих трупов, красивый юноша с мягким лицом и приятными манерами. В оплату услуг он предложил Эндрю пистолет с двумя патронами, литр браги и себя. Вернер заглянул в глаза человеку, который должен со дня на день умереть не без его помощи, и чуть было не сказал ему: «Не ходи». Но вспомнил, что сам тоже очень любит жизнь, взял бутылку, а от пистолета и сексуальных услуг холодно отказался.
Юноша заработал пулю в затылок у самой границы лагеря, и Эндрю утешал себя тем, что парень хотя бы не мучился.
«Как тебе понравилась его попка? — спросил майор. — Или ты его в ротик?»
«Я не по этой части», — ответил Эндрю.
«Будешь, — пообещал майор. — Тебе еще здесь сидеть не пересидеть».
«Это как?» — удивился Эндрю.
«Ты не пойдешь на «Горбовски», — объяснил майор. — Есть дело посерьезнее. Через месяц-другой. Не пожалеешь, честное слово. Секретная миссия. Гордись, парень, будешь трудиться на благо всей планеты».
Эндрю выругался по-русски, чем очень майора развеселил, и ушел к себе. Заработанную предательством бражку он распил с начальником лагеря и вместе с ним на служебной машине уехал в бордель. На руке Эндрю красовался браслет-определитель, снять который можно было, только отрубив кисть. Эндрю вскрыл браслет на глазах у начальника, но тот ему посоветовал не отключать маячок. Иначе в лагере поднимется дикий шухер и поездка к бабам выйдет скомканной, то есть потрахаться они успеют, а посидеть по-человечески — нет.
«Впрочем, — философски заключил начальник, — тебе-то, русскому, и браслет ни к чему. И так найдут».
«У меня на морде написано, что я русский?» — взвился Эндрю.
«Да, — твердо сказал начальник лагеря. — Заявляю как полицейский офицер. Не убежать тебе, Энди, даже и не думай. Все равно поймают, раньше или позже. И тогда — к стенке».
«Куда же мне деваться?» — спросил Эндрю упавшим голосом.
«Наверх, — сказал начальник. — Только наверх. Но учти, путь этот для тебя простым не будет».
«Догадываюсь, — кивнул Эндрю. — Вот, пятеро уже на моей совести».
«Ой, какая ерунда! — рассмеялся начальник. — Тебя еще лично заставят шлепнуть кого-нибудь. Статья-то твоя пока не расстрельная. Да и само дело липовое. Перед гражданским судом оно бы вмиг развалилось. А вот когда у тебя за плечами реальное убийство будет, да такое, за которое не только военный трибунал, но и гражданские к стенке поставят… Вот тогда по особистским меркам ты и будешь готов к работе. И действительно поедешь наверх. А едва дернешься, как тебя — за шиворот, обратно вниз и пулю в лоб. И никакие астронавты не отмажут, потому что одно дело — полковнику рыло начистить, а совсем другое — убить невинного человека».