Переход начался только в середине дня 28 августа. Первым успехом советских моряков стал прорыв мимо вражеских береговых батарей. Флот прорывался по центральному фарватеру, и немецкие морские батареи стреляли на пределе дальности. После первых всплесков боевые корабли прикрыли транспорты дымовой завесой. Немцы позднее с досадой отмечали, что «из-за сильных дымозавес никаких успехов при обстреле не наблюдалось». К «Юминде» боевые корабли и транспортные суда подошли уже в сумерках, что позволило «рогатой смерти» собрать обильную жатву. Двигавшиеся впереди пять базовых тральщиков обеспечивали для проводки кораблей полосу шириной 3 кабельтова (560 метров). Защитой кораблей были только так называемые параваны – спускаемые на тросах небольшие поплавки, внешне напоминавшие самолеты. При движении корабля они гидродинамически разводились в стороны от борта и теоретически должны были отводить мины от корпуса судна. Один крейсер «Киров» своими параванами захватил две мины. Однако параваны не были панацеей. В последующие часы на минах погибли тральщики ТЩ-71 «Краб» и ТЩ-56 «Барометр», подводные лодки С-5 и Щ-301, эскадренные миноносцы «Артем», «Володарский», «Калинин», «Скорый» и «Яков Свердлов», сторожевые корабли «Снег» и «Циклон», 31 транспорт и вспомогательное судно. Однако не всегда подрывы на минах приводили к гибели корабля. В 21 час 30 минут на мине подорвался лидер «Минск», но корабль сохранил ход и вечером 29 августа встал на якорь на Большом Кронштадтском рейде.
Прорыв в темноте через «Юминду» при недостатке тральщиков принес потери как в транспортах, так и в боевых кораблях. Усугубили и без того непростую ситуацию ошибки командования Балтийского флота. Первой из них стал отказ от использования вех для обозначения пробитых в минных полях проходов. Считалось, что вехи заметит противник и по ним вскроет маршруты движения отрядов. Однако в Таллинском переходе немцы просто не успели бы воспользоваться этой информацией. Свои же корабли из-за неточностей прокладки курса выкатывались из не отмеченной вехами протраленной полосы. Второй ошибкой стало отсутствие маневра тральщиками на переходе, их не передавали от одного отряда к другому. Участник перехода радист И.М. Саксин вспоминал: «Около десяти часов вечера под носом корабля раздался взрыв. Корабль быстро стал погружаться. В полной темноте я бросился к борту и прыгнул в воду. Запомнилось удивительное и страшное: красноармейцы прыгали в воду, не выпуская из рук винтовок. Сбросив ботинки, я что было сил поплыл в сторону от погибавшего корабля. Матросы в воде сгруппировались в кружок и плавали рядом. Попалась, какая-то доска, за которую держалось человека три по очереди. Помню, что среди спасшихся, не было ни одного красноармейца, только моряки».
Главнокомандующий войсками Северо-Западного направления маршал К.Е. Ворошилов (1881-1969)
Командующий Балтийским флотом В.Ф. Трибуц (1900-1977)
Утром 29 августа было принято решение, за которое впоследствии часто осуждали командующего Балтийским флотом В.Ф. Трибуца. Крейсер и эсминцы продолжили свой путь в главную базу флота. Позади же еще оставалось множество медлительных транспортов. Многие из них вскоре стали жертвой немецких бомбардировщиков. Из 75 вышедших из Таллина транспортов на минах погибло 12, а авиацией было потоплено 19 единиц. Если бы боевые корабли остались прикрывать транспорты, потери от самолетов Люфтваффе были бы меньше. В какой-то мере Трибуца оправдывает стремление любой ценой сохранить наиболее ценные боевые корабли. К тому же именно этого от него требовало командование. Таллинский переход, конечно, нельзя назвать блестящей операцией советского ВМФ, но также его никак нельзя охарактеризовать и как поражение, подобное Цусиме. Три самых крупных боевых корабля Балтийского флота – крейсер «Киров», лидеры «Ленинград» и «Минск» самостоятельно пришли в Кронштадт, а потеряны были в основном старые эскадренные миноносцы-«новики» еще дореволюционной постройки. К новейшим эсминцам проекта 7 из погибших кораблей относился только «Скорый». Символично, что во время перехода погиб родоначальник серии «Новиков» – в 20 часов 36 минут подорвался и вскоре затонул эсминец «Яков Свердлов», до 1926 года носивший гордое имя «Новик». Командир корабля капитан II ранга А.М. Спиридонов вспоминал: «Сзади мостика «Якова Свердлова» поднялся огромный столб пламени, пара и дыма. Все стоящие на мостике были сбиты с ног, часть вылетела за борт. Я упал лицом на телеграф, поставив последний на «Стоп», и на мгновение потерял сознание… Придя в себя и оглянувшись на корму, я увидел, что последняя оторвалась от носа (взрыв пришелся в районе первого торпедного аппарата). Нос корабля быстро погружался в воду. Корма переворачивалась и также поднималась вверх. Через 3-4 мин то, что раньше называлось мостиком, пошло к воде; я скомандовал оставшейся на носу команде (10-15 человек) идти в воду, что и было выполнено». Вахтенный офицер Н.К Гордымов вспоминал: «Матросы, старшины и офицеры мужественно держали себя в воде. Глубинные бомбы, погружавшиеся в воду (предварительно подготовленные для атаки подводной лодки), начали взрываться, оказывая сильнейший гидравлический удар на людей. Часть свердловцев пошла на дно от их действия. В живых осталось немного… Оказал нам помощь «морской охотник» и доставил в Кронштадт».
Солдаты Вермахта в уличном бою в Таллине. Август 1941 г.
В целом Балтийским флотом был произведен вполне удачный маневр по морю, спасший значительную часть войск 10-го стрелкового корпуса от уничтожения и позволивший бойцам и командирам соединения принять участие в боях под Ленинградом в самые напряженные дни сражения за город на Неве. Всего в Кронштадт прибыли 112 кораблей, 23 транспорта и вспомогательных судна. На кораблях было эвакуировано более 18 тысяч защитников Таллина. Однако не всем защитникам города удалось попасть на транспорты. По немецким данным, в оставленном советскими войсками Таллине было захвачено 11 тысяч 432 пленных, 97 орудий и 144 зенитные пушки. Людские потери на Таллинском переходе были тяжелыми, но большую часть войск и гражданских лиц все же удалось спасти. Из принятых на борт кораблей и судов 28 тысяч человек было доставлено 17 тысяч, включая 4 тысячи гражданских лиц. На переходе погибло около 11 тысяч человек, в том числе 3 тысячи гражданских.
Защищать город прибыло около 45 корабельных орудий калибром более 100-миллиметров, что усилило артиллерийскую группировку на треть – общее число орудий большого калибра составило 131. В ходе отражения сентябрьского штурма они выпустили более 25 тысяч снарядов. В их числе было почти 6 тысяч тяжелых «чемоданов» калибром от 180 до 406 миллиметров. В устье реки Невы и в гаванях торгового порта заняли огневые позиции линкор «Марат», крейсеры «Максим Горький» и «Петропавловск», лидер «Ленинград», эсминцы «Опытный» и «Сметливый». Из кронштадтской группы кораблей вышли на позиции линкор «Октябрьская революция», крейсер «Киров», лидер «Минск», эсминцы «Сильный», «Суровый», «Свирепый», «Славный», «Стойкий», «Гордый» и «Стерегущий». Немецкой пехоте и танкам предстояло идти в атаку под огнем орудий, поднимавшим столбы земли размером с дом. По распоряжению Жукова на прямую наводку были поставлены зенитки противовоздушной обороны Ленинграда. Концентрация артиллерии вполне отвечала директиве Г. К. Жукова: «Перемолоть противника артиллерийским, минометным огнем и авиацией, не допустив прорыва нашей обороны».
В районе Ораниенбаума по наступающим немецким войскам огонь велся с форта береговой обороны «Красная горка». Дальность стрельбы 305-миллиметровых орудий батареи и провела ту черту, которую гитлеровцы так и не смогли преодолеть. Тяжелые снаряды морских орудий обладали чудовищной, по сухопутным меркам, мощью. Даже от близких разрывов вражеские танки буквально опрокидывало. От напряженной стрельбы разорвало одно из орудий «Красной горки». Его заменили в рекордные сроки, ведь бои были в самом разгаре. Перед наступающими частями Вермахта вновь встала стена огня. Немецкое наступление на Ораниенбаум остановилось. Вильгельм Риттер фон Лееб с досадой записал в своем дневнике: «Фон Кюхлер <…> жалуется на большой урон от огня тяжелой артиллерии русских боевых кораблей». Командующий стоявшей под Ораниенбаумом немецкой 18-й армией (18. Armee) генерал-полковник Георг фон Кюхлер как старый артиллерист знал, о чем говорил.
Под градом флотских «чемоданов» сентябрьский штурм города на Неве был остановлен, не дойдя всего 7 километров до Ленинграда. До Зимнего дворца немцам оставалось 16 километров.
КЮХЛЕР Георг Карл Фридрих Вильгельм, фон (Georg Karl Friedrich Wilhelm von Küchler; 1881-1968) – немецкий военачальник, генерал-фельдмаршал (1942). Окончив военную академию еще до Первой мировой войны, служил в артиллерийских частях и в штабах. Участвовал в Польской и Французской кампаниях Вермахта. Под Ленинградом фон Кюхлер командовал 18-й армией, а с 17 января 1942 года и всей группой армий «Север». После того как в январе 1944 года Красная Армия нанесла тяжёлое поражение немецким войскам под Ленинградом он был смещен Гитлером с поста командующего и больше не занимал постов в Вермахте. В 47-м году фон Кюхлер предстал перед американским Военным трибуналом в Нюрнберге и был признан виновным в совершении военных преступлений и преступлений против мирного населения. Из двадцати пяти лет тюремного заключения отсидел только семь.
КЮХЛЕР Георг Карл Фридрих Вильгельм, фон (Georg Karl Friedrich Wilhelm von Küchler; 1881-1968) – немецкий военачальник, генерал-фельдмаршал (1942). Окончив военную академию еще до Первой мировой войны, служил в артиллерийских частях и в штабах. Участвовал в Польской и Французской кампаниях Вермахта. Под Ленинградом фон Кюхлер командовал 18-й армией, а с 17 января 1942 года и всей группой армий «Север». После того как в январе 1944 года Красная Армия нанесла тяжёлое поражение немецким войскам под Ленинградом он был смещен Гитлером с поста командующего и больше не занимал постов в Вермахте. В 47-м году фон Кюхлер предстал перед американским Военным трибуналом в Нюрнберге и был признан виновным в совершении военных преступлений и преступлений против мирного населения. Из двадцати пяти лет тюремного заключения отсидел только семь.
В кольце Блокады
Памятник Петру I – легендарный «Медный всадник» в защитном устройстве на площади Декабристов
В первый месяц блокады на улицах города было установлено полторы тысячи громкоговорителей. Радиосеть доносила до населения информацию о налетах и воздушной тревоге. Жительница города В.М. Лаздина вспоминала: «Очень помогало нам городское радио. Оно всегда было включено и дома, и на работе. Кроме оповещений о воздушных тревогах и обстрелах передавали новости. Что происходит в мире, стране и городе. Читали письма с фронта, концерты по заявкам. Помню голосок молоденькой Галины Вишневской. На время воздушной тревоги или обстрела передачи прерывались и включался метроном, чтобы все знали, что радио работает». Быстрый ритм метронома означал воздушную тревогу, медленный – отбой. Ритмичные звуки метронома, под которые протекала жизнь ленинградцев, стали одним из символов блокады.
Эффективность немецких бомбардировок Ленинграда оказалась невысокой. Плотность советской зенитной артиллерии в городе в восемь раз превышала лондонскую или берлинскую. Здесь на площади в 100 квадратных километров размещались 1000 зенитных орудий. Немецкий ас-пикировщик Ганс-Ульрих Рудель отмечал: «Зона массированного зенитного огня начинается, как только пересекаешь побережье. Огонь зенитной артиллерии убийственный <…> Дым от разрывов снарядов образует целые облака». Гораздо более серьезную опасность для города, чем авиация, представляли снаряды сверхмощных немецких орудий. На стенах ленинградских домов появились надписи: «Граждане, при артобстреле эта сторона улицы наиболее опасна». Немцы не обстреливали высотные здания и шпили Северной столицы, поскольку те служили им хорошими ориентирами для артиллерии. Вся мощь немецкого «бога войны» обрушивалась на мосты, жилые районы и предприятия города. В небе над Ленинградом постоянно висели вражеские самолеты, корректирующие огонь орудий. Ленинградец В.Г. Громов вспоминал: «Те, кто впервые приезжал в военный Ленинград, при звуке сирены начинали суетиться. Оно и неудивительно. Ведь почти везде были видны результаты бомбежки – изуродованные дома и улицы. Периодически звучала тревожная сирена и слова из громкоговорителя: «Район подвергается артиллерийскому обстрелу. Населению укрыться в бомбоубежище. Движение по улицам города прекратить». Конечно, тем, кто впервые попадал в такую обстановку, было страшно. И мы видели, как они в панике ищут надпись «Бомбоубежище». Указывающие стрелки находились повсюду. А возле самого бомбоубежища стояли дежурные с противогазами в руках. Они обычно открывали дверь, помогали зайти и мимоходом инструктировали. Однако на приезжих, которые бегали в поисках бомбоубежища, мы смотрели, как на инопланетян: чего мечутся? А они, соответственно, на нас с удивлением смотрели: чего не идем никуда укрываться? Это очень отличало людей, прибывших с Большой земли в Ленинград. Но и они после трех-четырех обстрелов привыкали. Привыкание овладевало всем: привыкли и к голоду, и к холоду, и к социально-бытовым неустройствам». Ценные монументы приходилось укрывать мешками с песком и фанерными щитами, но в пригородах многие исторические памятники оказались разбитыми и утраченными навсегда. Были разграблены и разрушены шедевры мировой архитектуры – Большой Екатерининский дворец в Царском Селе и Большой дворец в Петергофе. Бесследно исчезла Янтарная комната. Вывезенный немцами знаменитый своей уникальностью подарок короля Фридриха Вильгельма I русскому царю Петру I до сих пор остается не найденным.
В сентябре в беседе с германским послом в Париже Гитлер заявил: «Ядовитое гнездо Петербург, из которого так и бьет ключом яд в Балтийское море, должен исчезнуть с лица земли. Город уже блокирован; теперь остается только обстреливать его артиллерией и бомбить, пока водопровод, центры энергии и все, что необходимо для жизнедеятельности населения, не будут уничтожены». 8 сентября объектом немецкой бомбардировки стали Бадаевские склады – деревянные хранилища продовольствия в Ленинграде. Зарево пожара было видно даже с окраин города. Из уст в уста ленинградцы передавали страшную новость о сгоревших запасах сахара и муки. Однако ситуация была гораздо хуже, чем жители города могли себе представить: сгоревших продуктов в лучшем случае хватило бы на неделю, а Ленинграду требовалась минимум тысяча тонн продовольствия в день. Самолетами в город доставлялось не более 100-200 тонн грузов, что составляло не более 10-20 % от необходимого объема. От Большой земли Ленинград отделяло не более 50 километров водной глади Ладожского озера, однако наладить по нему снабжение города было не так просто.
Немецкий бомбардировщик He-111, сбитый тараном Алексеем Севастьяновым. 4 ноября 1941 г. младший лейтенант Севастьянов на самолете И-153 патрулировал на подступах к Ленинграду. Около 22.00 начался налет вражеской авиации на город. Несмотря на огонь зенитной артиллерии, одному бомбардировщику He-111 удалось прорваться к Ленинграду. В двух неудачных атаках на бомбардировщик Севастьянов израсходовал весь боезапас. Чтобы не упустить врага, летчик подвел свой самолет сзади к «Хейнкелю» и отрубил ему винтом хвостовое оперение. Затем Севастьянов покинул поврежденный истребитель и приземлился на парашюте. Бомбардировщик упал в районе Таврического сада (его хвостовое оперение долгое время хранилось в Музее истории Ленинграда). Выбросившиеся на парашютах члены экипажа были взяты в плен. Упавший истребитель Севастьянова был найден в Басковом переулке и восстановлен специалистами 1-й рембазы
Ладожское озеро издавна славилось штормами и так называемой «толчеей волн», особо опасной для мелких судов. Из-за коварного характера Ладоги еще при Петре Великом в первой четверти XVIII века пришлось проложить 117-километровый канал между Невой и Волховом, и напрямую через Ладогу суда ходили редко. Прорыв немцев к южному берегу Ладожского озера прервал как перевозки по железной дороге, так и по каналу. Защитникам города нужно было заново строить причал на западном берегу озера. Первые баржи выгружались прямо на необорудованный берег уже через неделю после начала блокады. Так родилась трасса, получившая название «Дорога жизни». В течение первого месяца ее работы в город удалось доставить 10 тысяч тонн продовольствия, которого не хватило и на 10 дней. В июле с введением карточной системы рабочие в Ленинграде получали по 800 граммов хлеба в день, а иждивенцы – 400 граммов. Но к началу октября нормы были снижены в два раза, а в конце ноября город подошел к порогу гибели: выдача хлеба уменьшилась до 250 граммов рабочим и 125 граммов остальному населению. Качество хлеба упало, в него домешивали горелую муку с Бадаевских складов, иногда различные примеси, в том числе и пищевую целлюлозу от переработки древесины на фабрике Госзнака, где до войны печатали деньги. Начался голод. А.М. Городницкий вспоминал: «Отец все время пытался отыскать дополнительные источники еды. А в газетах публиковали рецепты, что можно сделать, например, из очистков картофельных… Когда очистки кончились, то вот можно клей использовать, бумагу… Варили все. Уже к зиме с улиц исчезли кошки и собаки. Помню, как отец из столярного клея пытался сварить что-то вроде супа. Из этого ничего не получилось… Но запах стоял такой, что помню его до сих пор».
Первые больные истощением люди появились в больницах в начале ноября 1941 года, и к концу месяца в Ленинграде от голода умерло свыше 11 тысяч человек. В.М. Лаздина вспоминала: «В городе открылись столовые, в которых за вырезанные из карточки талоны можно было получить какую-то еду. Помню блюдо под названием «шроты» – какая-то белая масса, непонятно из чего сделанная. Я один раз ее поела, после чего у меня начались судороги пищевода. Столовые были разные, где получше, где похуже. Некоторые столовые очень хвалили. Наверное, там работали более честные люди. Самой лучшей была столовая на Московском проспекте за «Леижтом» (Ленинградский институт железнодорожного транспорта. – Прим. авт.). И действительно там вкуснее было».