В Афинах на Генри свалились неотвеченная почта, ненаписанные статьи, нетронутые дела — а в январе уезжать! Была у него еще забота: найти хорошего художника, который согласился бы жить в Троаде. Софья усадила в экипаж Андромаху и уехала в Колон.
С каждым днем отец таял как свеча.
— Папа, что с тобой? — спросила она. — Ты ничего не ешь. Ты не смеешься, тебя совсем не слышно стало в доме.
Но Георгиос Энгастроменос отказался продолжать серьезный разговор.
— Ничего страшного, Софидион. Немного расстроил желудок. Пройдет! А вообще—смех: худеть в мои годы! Ведь я столько лет опровергал напраслину, чтс-де толстых греков не бывает! Если и было меня за что ценить, так это за корпуленцию. Со мной раскланивалась вся улица Гермеса, и на Монастираки меня знали, а теперь, наверное, я и сам-то себя не узнйю. Право, это хуже, чем разориться.
— Все поправимо, папа, — отозвалась Софья. — Завтра пойдешь к доктору Скиадарессису. Может, он назначит тебе специальную диету.
— Слышать не хочу этого слова! — закричал Георгиос. — Мало i-реки голодали за свою историю?! Страшнее слова «диета» в нашем языке нет.
Еще ее тревожил Александрос. Он все больше забирал в свои руки семейную лавку. Дело процветало. Александрос оказался толковым коммерсантом, он отлично чувствовал греческий и европейский рынок. Когда Георгиос стал недомогать и появлялся в лавке от силы на час-другой, Александрос не однажды намекнул отцу, что лучше бы тот вообще оставался дома. Было видно, что он и Спироса намерен отлучить от дела.
— Наверное, я скоро уйду, — признавался тот Софье. — Александрос обращается со мной, как с мальчиком на побегушках. Придется искать другую работу. А что я умею? Торговец я никакой, да и душа у меня к этому не лежит.
От жалости к брату у нее заныло сердце: он и телом хрупкий, и душою вялый. Иногда он подолгу молчал, и она спрашивала: «О чем ты думаешь?» — «Ни о чем, — отвечал он. — Просто смотрю…»
— Когда Спиросу станет невмоготу в магазине, — успокоил ее вечером Генри, — я что-нибудь ему подыщу.
Накануне Нового года афинские улицы заполнили толпы людей: все спешили купить близким подарки. В ювелирных лавках уже все было распродано, в магазинах игрушек не протолкнуться. Софья отправила Генри одного на площадь Монастираки, а сама вернулась в книжный магазин Коромела-са. Здесь она купила новую книжку сказок Майкла Деффнера — читать Андромахе — и для Генри только что вышедшую «Историю Греции от завоевания Константинополя».
На следующее утро их разбудила праздничная канонада. В десять они были в кафедральном соборе на рождественской заутрене. Тут же присутствовали король Георг и королева Ольга. В одиннадцать король принял в своем дворце на площади Конституции министров и долгую череду достойных мужей. В числе приглашенных был и польщенный Генри, впервые переступивший порог королевского дворца. Королева в свою очередь приняла в полдень Женскую ассоциацию. Вечером Шлиманы вновь поехали во дворец. Генри повязал белый галстук, надел черный фрак, Софья была в роскошном муслиновом платье (материал подбирал сам Александрос), воротник и шлейф отделаны французским кружевом, заколоты букетиками шелковых роз. У входа всем дамам вручили изящно выполненные бальные карточки, и к десяти часам Софьин билет был весь расписан. Бал открылся двумя кадрилями по получасу каждая, потом по четверть часа танцевали польку, мазурку, вальс и шесть туров лансье. В полночь пригласили к праздничному столу. Возобновившись, танцы продолжались до четырех утра и завершились котильоном.
— На раскопках мне вытанцовывается лучше, — признался Генри, — хотя я еще могу тряхнуть стариной и оставить позади вон тех, к примеру, симпатичных английских офицеров.
— Ты хотел, чтобы мы заняли подобающее место в обществе, — усмехнулась Софья. — После сегодняшнего вечера выше подниматься некуда.
— Не обижай меня, золотая моя, — нахмурился Генри, — я не карьерист. Положение в обществе нам нужно для того, чтобы облегчить себе работу.
На праздник богоявления Шлиманы ранним утром поехали в Колон, чтобы поспеть в церковь св. Мелетия на службу крещения Христа в реке Иордан. Сотворив молитвы, священник опустил крест в купель с водой, потом благословил паству и каждому прихожанину отлил в бутылочку святой воды. Дома Георгиос Энгастроменос опрыскал ею все комнаты. Софье для згой цели требовалось три бутылочки, которые она и уложила в углу сиденья в экипаже. На Гиссарлыке она перенимала у Генри умеренный пантеизм, что было естественно для их жизни в Троаде среди ахейцев и троянцев, у которых были и сонм верховных, олимпийских богов, и многочисленные божества природы—боги огня, ветра, солнца, моря, лесов, рек. Вернувшись же в Афины, в современную жизнь, она возвращалась в лоно матери-церкви: выстаивала все воскресные службы, чтила всех святых, каждому в день его памяти ставила свечку, молилась о благополучии дома. Раз в год ходила исповедоваться. Когда в начале супружества у них случались размолвки с Генри, она признавалась в них на духу, зато теперь при всем желании ей не в чем было особенно покаяться.
В полдень сели за традиционное крещенское блюдо мадам Виктории — жареную индейку, фаршированную каштанами. Похоже, от диеты доктора Скиадарессиса Георгиос немного воспрял. После обеда многочисленное семейство отправилось в Пирей «на Иордан». Там уже собралась толпа народа. Освящая воду, священник бросил в море крест. Афины жаждали видеть победителя, который его найдет и вынесет на берег. Четверо молодых людей во всей одежде прыгнули в море. И первым вынырнул, торжествующе воздев руку с крестом, Александрос.
— Он мечтал об этой минуте всю жизнь, — шепнула Софья мужу.
Несколько дней спустя в Афины по церковным делам приехал епископ Теоклетос Вимпос. Его буквально нельзя было оттащить от фотографий и планов раскопок, от богатого собрания спасенных древностей.
— Вера лежит в основании моего характера, — заявил он. — Я верю, что вы нашли Большую башню и мощную крепостную стену. Я верю, что вот этими копьями, топориками и стрелами троянцы оборонялись от ахеян. Генри, в университете говорят, что увлеченность вас погубит. Что не умеете вы работать не спеша, без восторгов, как то пристало ученым людям. Что делаете поспешные заключения. Что даже весьма спорное свидетельство срывает с места и уносит ваше воображение и из скудной пряжи вы умудряетесь соткать рулоны полотна. Это говорят ваши критики.
— Я слышал от них и слова покрепче, — невесело усмехнулся Генри.
— Но вера завоевывает людей, — продолжал Теоклетос Вимпос, — если в их сердце есть место для увлеченности. Когда вы однажды признались мне, что хотите стать археологом, я вам поверил. И когда сказали, что вам нужна жена-гречанка, я опять поверил. Поверил и тому, что вы влюбились в карточку Софьи. Спрашивается, почему мне сомневаться сейчас?
Узкое, эль-грековское лицо Вимпоса тепло осветилось улыбкой, когда он взглянул в сторону Софьи.
— Ты только похорошела, выкапывая из земли всю эту красоту.
Иначе относилась к делу мадам Виктория. Она отвела дочь в сторону:
— Дорогая, Генри говорит, что в конце месяца вы опять уезжаете.
— Да.
— Пойми меня правильно, но сколько же можно оставлять дочь и дом?
— Пока мы не найдем Трою.
Однажды принесли обычную утреннюю почту. Быстро перебрав конверты, Генри отложил письмо из Чанаккале. Писал Фрэнк Калверт, и писал странные вещи. Прошел-де слух, что Генри продал в Европу за большие деньги Аполлона. Далее Калверт утверждал, что метопа была обнаружена не на государственной земле, а несколькими футами дальше, на его собственном участке холма. Он не собирался обвинять Генри в мошенничестве: ясно, тот просто ошибся. За вычетом транспортных расходов половина вырученных за Аполлона денег полагается Калверту, и он просит переслать их в Чанаккале.
Они сидели в саду. Солнце светило как-то неуверенно. На фоне голубого неба куском белоснежного сахара сверкал мраморный Аполлон.
— Кто мог наплести Фрэнку такую чушь?
— Не знаю. Слухи—те же летучие мыши: они слепые и любят темноту.
— Вообще-то понятно, что его обидело. Конечно, он знает, что метопу мы нашли не на его земле, но ему обидно, чего ради он научил тебя, как вывезти ее из Троады.
— Я сейчас же напишу ему ответ, объясню, что никуда не вывозил мрамор — ни в Лондон, ни в Париж, что никогда не продам его. Он здесь, он украшает наш сад.
Однако Фрэнк Калверт не унялся. И скоро они поняли истинную причину раздражения, водившего его рукой. Конечно, его взбесили не слухи о продаже Аполлона, причина лежала глубже. Им в руки попали гранки его статьи для «Левантийского вестника», в которой Фрэнк поносил и Генри, и его работу на Гиссарлыке.
Обвинения были настолько чудовищны, что Софья и Генри только развели руками.
Однако Фрэнк Калверт не унялся. И скоро они поняли истинную причину раздражения, водившего его рукой. Конечно, его взбесили не слухи о продаже Аполлона, причина лежала глубже. Им в руки попали гранки его статьи для «Левантийского вестника», в которой Фрэнк поносил и Генри, и его работу на Гиссарлыке.
Обвинения были настолько чудовищны, что Софья и Генри только развели руками.
А все было очень просто. Оказывается. Фрэнк Калверт никогда не верил, что Шлиман найдет Трою на холме Гиссарлык. Вон оно что! Своими отчетами, посылаемыми в европейские газеты, и прежде всего статьями в лондонском «Таймсе», Генри приобрел имя—тот же «Тайме» поздравил его с успехами в археологии. В Великобритании Генри Шлиман был героем дня, а кто знал Фрэнка Калверта? Да и знавшие знали его как изменника родине. Понятно, это не могло не взбесить его. И он написал статью, в которой доказывал, что если кто открыл Трою, то скорее он, а не Генри Шлиман.
— Если говорить правду, — уступчиво объявил Генри, — Фрэнк действительно вырыл на своей стороне холма три мелкие траншейки, но, по своему обыкновению, покопал несколько дней и бросил.
Калверт пытался пошатнуть доверие к Генри. Если каменные орудия существовали в Трое, вопрошал он, то отчего Гомер не упоминает их? Следовательно, ни один культурный слой, вскрытый Генри и содержащий каменные орудия, не может быть гомеровской Троей. Гомер, например, нигде не говорит ни о кремневых пилах, ни о каменных ножах. Калверт обвинял Генри и в том, что тот напутал в описании стен дома, отрытого в холме, дал неверные размеры, не разобрался, из какого материала он сооружен. Он объявлял ошибочными описание и назначение терракоты, отвергал аргументы, позволявшие Генри проводить рубеж между доисторическими временами и поздними греческими поселениями.
— Я потрясен! — выдохнул Генри. — Я любил этого человека, и мне казалось, что он нас тоже любит.
— Он нас любит, — задумалась Софья, — но ему горько. У зависти горький вкус. Его ход мыслей — вот что мне непонятно. Сначала он заявляет, что не ты, а он открыл Трою, и дальше пишет только о том, что это совсем не гомеровская Троя. Его статья нам повредит?
Он грустно покачал головой.
— За эту кляузу ухватятся только те, кому хочется, чтобы мы ошибались.
— Ты думаешь, он уже не разрешит нам копать на его половине?
— Совсем не думаю. Он не мстительный человек. И конечно, ему мало радости доставит эта выходка.
К середине января приготовления к раскопочному сезону 1873 года были в целом завершены. Генри нашел молодого и симпатичного художника, Полихрониоса Лемпессиса, заинтригованного новизной работы. Он не был женат, в Афинах его ничто не держало.
Яннакис, Поликсена и Фотидис обещали приехать в Трою сразу по прибытии туда Шлиманов. К сожалению, ломашние дела не отпускали в этот год Деметриу, молодого, но очень хорошего десятника. Второй их десятник, Теодорос Макрис, устроился где-то в провинции, и разыскать его не удалось. И Генри нанял капитана Георгиоса Цирогианниса.
— Умение руководить людьми — редкость, — объяснил он Софье. — Только моряки обладают им. Кстати, о моряках: мы потеряли нашего капитана Папалиолоса и его «Таксиархис». Он до конца года подписал контракт на рейсы между Критом и Александрией. Зато он рекомендовал нам своего старого приятеля капитана Теодору. Я уже видел его пароходик «Омониа». Он будет приходить в залив Бесика раз в месяц.
3«Омониа» покачивалась у пристани в Чанаккале. Тут же их ждал Яннакис с арбой — увезти их кладь. Грузиться помогали оба десятника, приехавшие с Генри из Афин, — капитан Цироги-аннис и некий албанец из Саламина. Потом вся компания отправилась в Гиссарлык.
Генри остановился в портовой гостинице Николаидиса: они бы остановились здесь и два года назад, не смани их тогда Фрэнк Калверт.
— Это на всякий случай, — сказал он Софье. — Вряд ли Фрэнк предложит нам остановиться у него. Но я хочу по пунктам пройти с ним его статью, прежде чем отвечать в печати.
Было холодно, ветрено. Кончался январь. Они прошли губернаторский дом, впереди был особняк Калверта. Всю дорогу Генри озадаченно мотал головой.
— Нет, с друзьями так не поступают. Никто не обязывает его разделять мои взгляды, но зачем пригвождать меня к позорному столбу, выставлять на смех?
Когда дворецкий провел их в библиотеку, Фрэнк Калверт не высказал ни удивления, ни досады. Он велел придвинуть кресла к жарко пылавшему камину, предложил коньяку. Генри ровным голосом осведомился, отчего Фрэнк решил высказать свои критические соображения сразу в печати. Фрэнк перевел разговор на другую тему, но Генри не дал себя сбить.
— Фрэнк, вы пишите в статье, что найденные мною кремневые пилочки и каменные ножи делают невозможным считать Гиссарлык местоположением Трои, поскольку Гомер ни разу не упоминает их…
Фрэнк поднялся с кресла и в раздумье налил себе еще коньяку. Отворилась дверь, и вошла миссис Калверт. Она тепло поздоровалась с Генри, обняла Софью: мужчины вольны делать глупости, но ее это ни с какой стороны не касается.
— Дорогая, может, пойдем в гостиную, выпьем по чашке чаю? Поговорим о своем.
Софья с радостью улизнула из библиотеки, где назревал весьма недружественный спор. В гостиной они поговорили о детях и летних планах. Примерно через час зашел Генри. Он был один, и было заметно, как он старается не выдать своих чувств. Поблагодарив миссис Калверт за внимание к Софье, он вежливо отказался от чая. Фрэнк не выи км попрощаться. Пробежав оцепеневшую от холода улицу, они вернулись к себе в номер, и здесь наконец Генри заговорил:
— Фрэнк невменяем. Его не убеждают ни доводы рассудка, ни факты. Он твердит, что его возражения в печати сделаны по существу и в интересах дела. И хотя, он говорит, не я, а он прежде меня открыл Трою, это не гомеровская Троя, поскольку мы не обнаружили византийских предметов, а на Гиссарлыке цивилизация будто бы держалась вплоть до четырнадцатого столетия. Он путает Гиссарлык с Александрией Троянской.
— Ив итоге этого спора, — неловко усмехнулась Софья, — тебе, надо думать, вежливо указали на дверь? Он не запретил нам вести раскопки на его половине холма?
— Нет. Пока не запретил. Но чем успешнее мы будем работать, тем скорее он созреет для этого решения. Видишь, я был прав, оставив за нами эту комнату. Пойду попрошу что-нибудь на ужин.
— Мы пропадем, если Фрэнк закроет для нас свою половину.
— Поэтому-то я и хочу взять больше рабочих и копать быстрее. От башни мы поведем траншеи во все стороны…
На следующее утро отправились к губернатору.
— Выказать уважение, — сказал Генри, — всегда полезно. Какой он ни был твердолобый чиновник, Ахмед-паша, но
тоже мог щегольнуть воспитанием: приветствовал их возвращение в Троаду, велел лакею принести кофе и как бы невзначай сказал:
— Вы, разумеется, уже знаете, что в Константинополе вот-вот будет принят новый закон?
— Новый закон? — озадаченно переспросил Генри. — Нет, я ничего не слышал. А какой области он касается?
— Он касается археологических памятников, составляющих национальное достояние Турции.
Софья бросила взгляд на пепельно-серое лицо Генри.
— Можно ознакомиться с этим документом?
— Нет, закон еще в стадии прохождения.
— Но вы знаете его основные положения?
— Да, и они прямо касаются вас. Первое: надлежащим образом составляется полная опись всех находок и направляется в министерство просвещения. Второе: ничто не может быть вывезено за пределы страны Его величества без особого на то разрешения. Третье: если вышеупомянутые находки будут сочтены необходимыми для коллекции музея и их приобретение будет желательно, то музей приобретает их за цену, которую положит разумной. Четвертое: разрешение на вывоз из страны распространяется только на те находки, которые музей не удерживает при себе. Но и в этом случае вывоз за пределы страны Его величества разрешен лишь в том случае, если, по получении особого разрешения, уплачивается таможенная пошлина. И последнее: уличенный в попытке тайно вывезти из страны археологические находки лишается их всех безвозмездно.
— Но чего же тогда стоит наш фирман?! — вскричала Софья. — Сначала официально разрешают, потом берут свои слова обратно — как это можно?
Лично к ним у гебернатора не было неприязненных чувств, и он ответил вежливо и выдержанно:
— Правительство имеет право менять свои законы. Принятый закон, естественно, лишает силы предыдущие установления, противоречащие нынешним.
— Но я вложил в эти раскопки десятки тысяч долларов! — не выдержал Генри. — И намерен вложить еще столько же! Мне с таким законом не по пути.
По лицу губернатора редким гостем скользнула улыбка.
— А его пути неисповедимы, доктор Шлиман. Обсуждение может затянуться на месяцы. Когда-то еще закон оформят, потом двадцать раз пересмотрят, потом только обнародуют. Пока он не ляжет на мой стол, вам решительно не о чем беспокоиться.