— Кто вам сказал, что я хочу срыть весь этот холм? Моя цель—обнаружить дромос, очистить его от щебня и земли, найти вход в сокровищницу и выгрести оттуда весь мусор. Тогда люди смогут любоваться ею, как любуются сейчас сокровищницей Атрея. По-моему, в этом и заключается смысл работы археолога.
— Госпожа Шлиман, я провел годы в университете, чтобы стать знающим специалистом. Почему же вы не хотите признать мой авторитет в вопросах археологии?
— Признаю… когда увижу у вас на ладонях первые мозоли от заступа.
— Ах, вот оно что! Вы презираете кабинетного ученого. Вы задираете нос, потому что по прихоти судьбы раскопали Гиссарлык.
— По прихоти судьбы! Мы раскопали Гиссарлык, потому что мой муж гениально предугадал, что именно этот холм — гомеровская Троя.
Стаматакис небрежным жестом отмахнулся от ее слов.
— У меня нет охоты препираться с вами, госпожа Шлиман. Я сделаю официальную запись в дневнике, что категорически запретил вам копать здесь. Сегодня вечером я телеграфирую об этом в Афины.
— Надеюсь, поездка в Аргос немного развлечет вас. Тем временем я найду дромос и расчищу его. Сокровищница ведь не пострадает от того, что мы расчистим в нее ход.
Стаматакис ничего не ответил, повернулся и пошел обратно к Львиным воротам. Софья послала одного из рабочих за Генри.
— На Стаматакиса есть только одна управа, — сказал он, — если не считать, конечно, что можно сбросить его в эту дыру. Сегодня вечером пошлю обществу телеграмму, чтобы прислали за мой счет инженера-строителя, пусть даже по их выбору. Он обследует все здешние сооружения и даст официальное разрешение производить раскопки.
У Шлимана были свои трудности: его рабочие наткнулись у ворот на огромные каменные блоки, упавшие, по-видимому, с внутренней циклонической стены. Шлиман тотчас нашел объяснение: эти камни были сброшены самими микенцами на аргосцев, подвергших крепость осаде и захвативших ее в 468 году до нашей эры. Здесь нет культурных наслоений, как это было в Трое, решил он. Скорее всего, весь этот грунт намыло с верхних террас. Копать его было нетрудно, но гигантские блоки не поддавались примитивной ручной технике, бывшей в его распоряжении. Придется выписать специальные подъемные механизмы, а пока двенадцать его рабочих обвязывали блоки веревками, дюйм за дюймом оттаскивали их от Львиных ворот и оставляли у внешней стены крепости.
К концу дня он и Софья нашли несколько разрозненных черенков и больше ничего. Стаматакис, однако, посчитал и эти находки важными. Он собрал в корзины все черепки до единого, отвез их в Харвати и запер у себя в кладовой.
Третий день был более счастливым. Бригада Деметриоса, работавшая внутри крепостных стен, наткнулась на обуглившиеся руины большого жилого дома. Скоро стали вырисовываться уцелевшие стены. Осмотрев их, Генри пришел к заключению, что дом был уничтожен сильнейшим пожаром— крепостная стена, образующая заднюю стену дома, была вся черная от копоти. В засыпи рабочие н. ин. ш красивые черепки с архаическим узором, красным, желтым и коричневым, керамическую голову коровы с рогами и—самое интересное — огромный железный ключ с четырьмя зазубринами.
— Возможно, это ключ от Львиных ворот! — воскликнул Шлиман.
Стаматакис, жадно набрасывавшийся на каждую находку, негромко заметил:
— Ох уж эти энтузиасты! Один-единственный ключ нашел— и уже отпирает им тяжеленные ворота.
По Генри его и не слышал: он нашел в засыпи монеты, эллинскую и македонскую терракоту, высокие вазы с узким горлышком.
— Господин Стаматакис, — обратился он к стражу, — вы знаток классической древности. Когда, по мнению историков, Микены перестали существовать?
— В 468 году до нашей эры, когда крепость завоевали аргосцы.
— А вот взгляните на эти эллинские вазы и македонские монеты.
Стаматакис принялся внимательно рассматривать находки. Генри продолжал:
— В Микенах, очевидно, существовали более поздние поселения, и эллинские и македонские, которые можно отнести к третьему — первому векам до нашей эры. Когда Павсаний был здесь в 170 году нашей эры, эти места были уже давно необитаемы. Наши находки прибавляют по крайней мере еще лет двести к возрасту Микен.
В глазах Стаматакиса мелькнуло нечто похожее на уважение.
— Эллинские поселения—да. Керамика, которую вы здесь нашли, подтверждает это. Но македонских поселений в Микенах никогда не было.
Генри не стал спорить. Он был уверен, что видел в музеях точно такие высокие вазы и терракотовые фигурки, относящиеся к македонской эпохе. Но лучше не давить на Стаматакиса, не торопить его.
2Солнце палило вовсю. Грязно, пыльно, вокруг ни единой травинки. Бухта Нафплиона далеко, и Генри очень не хватало утренних морских купаний. До девяти вечера не темнело. А поскольку копать начинали в пять утра, то рабочий день длился шестнадцать часов. Не было случая, чтобы хоть кто-нибудь не вышел на раскоп, не считая, конечно, больных, но почти никто не болел. Рабочий день был здесь длиннее, чем в Трое, однако Софья, тщательно укрытая от солнца, выдерживала его неплохо. Воды не хватало — в конце лета ручьи и колодцы пересыхали. И все же Иоанна Даси уберегала для своих постояльцев несколько литров драгоценной влаги, чтобы, вернувшись с раскопок, они могли принять душ. После душа Софья надевала легкое платье, Генри только снимал пиджак и оба спускались вниз на веранду, где их ждал ужин — холодный овощной суп, цыплята и холодные артишоки.
Генри и Софья стали своими в семье Дасисов. На раскопках работали все мужчины этой и окрестных деревень, даже шестнадцатилетние мальчишки. Теперь в каждой семье будет достаток. К Шлиманам не только чувствовали благодарность, их глубоко уважали. Генри и Софья отдавали распоряжения спокойно, вежливо. Греческие крестьяне с их независимым характером не потерпели бы грубых окриков.
— Одно меня беспокоит, — заметил Генри, когда они с Софьей сидели в тени маслины в саду Дасисов. — Наш хозяин Деметриос не умеет ни организовать работу, ни разумно распорядиться инструментом, я это понял еще в Тиринфе. Из-за него не только замедляется темп работы, он не годится и как подрядчик. Я плачу ему. драхму за каждый вырытый кубический метр земли. К сегодняшнему дню вырыто пятьсот кубометров. С людьми он расплатится, но самому не останется ничего. У него пропадет интерес.
— Почему бы не платить ему в конце недели премиальные? Ровно столько, сколько он надеется получить за работу. А среди рабочих наверняка есть кто-то посмышленее и порасторопнее его. Найди какой-то предлог, раздели рабочих на две группы и над одной поставь нового десятника.
— Так и сделаю. Скажу Деметриосу, что перевожу его на постоянное жалование, назову приличную цифру. Никакой обиды не будет.
Панайотису Стаматакису жилось несладко. Он как-то вскользь заметил, что не доволен ни комнатой, ни едой. О нем говорили, что он презирает аргосцев. Рабочие слышали его бесконечные препирательства с Генри и Софьей, видели, что он хочет остановить раскопки у Львиных ворот и сокровищницы. Пошли слухи, что он хочет сократить работы, потому и ставит палки в колеса. Значит, пропали их заработки. А ведь в кои-то веки выпала такая удача. Стаматакиса не только недолюбливали, он чувствовал себя настоящим изгоем. Если он что-нибудь приказывал, пусть даже не противореча Шлиману, рабочие делали вид, что не слышат. Это, однако, не уменьшало его прыти. Он поминутно дергал Софью и Генри, считая каждый их шаг антинаучным и опасным.
Важное открытие было сделано только через неделю. На этот раз повезло Генри: справа от Львиных ворот за крепостной стеной рабочие откопали маленькую каморку. Это жилище древнего привратника было высотой четыре с половиной фута, полом служила массивная каменная плита. Каморку расчистили к обеду, и Генри с гордостью показал ее Софье.
На глубине одиннадцати футов ниже уровня средней террасы рабочие Деметриоса откопали несколько простых каменных плит пяти футов высоты и трех футов ширины, стоящих вплотную друг к другу и образующих нечто вроде каменной изгороди. С места их сдвинуть было почти невозможно. Если все-таки удастся извлечь их из земли, что с ними делать дальше? В Трое подобных плит не находили. Каково их назначение?
— Вполне возможно, что сами по себе они не представляют никакой ценности, — сказал Генри, показывая их Софье. — Сомневаюсь, чтобы Стаматакис захотел спрятать их в свою кладовую. Пусть пока остаются на месте. Вот раскопаем весь акрополь, может, тогда что-нибудь и прояснится.
А на другой день сделала открытие Софья. Две группы ее рабочих, огибая стены дромоса, копали траншею навстречу друг другу. Они углубились на несколько футов, и тогда Софья велела им повернуть и рыть по направлению к сокровищнице, там она надеялась обнаружить вершину треугольника. Прошли всего несколько футов.
— Госпожа Шлиман! Вот он, мы нашли его! — вдруг закричал кто-то.
Софья стояла в нескольких шагах, осматривая грунт, который двое рабочих сбрасывали со склона холма. Она спрыгнула в раскоп, добралась до его середины, протянула руку, и пальцы ее заскользили по вершине треугольника. Эти полые треугольники над входом всегда применялись при сооружении толосов, чтобы уменьшить давление на поперечную балку. В треугольную нишу обычно вставлялась декоративная или культовая скульптура, например фигуры львов над Львиными воротами.
Генри и на этот раз не ошибся, он точно указал, где находится вход в сокровищницу. Какая поразительная интуиция, не переставала дивиться Софья, это она привела его во дворец Приама, помогла найти клад, Скейские ворота, мощеную дорогу в Трою. Редкий, особый дар!
Генри подавил желание похвастаться своим ясновидением.
— Прекрасно, Софидион, прекрасно. Тебе удалось раскопать эту нашпигованную камнями землю всего за восемь дней. Я пришлю тебе в помощь несколько рабочих из бригады Деметриоса. Теперь двигайтесь вниз и отройте этот треугольник сколько возможно. Затем возвращайтесь обратно по дромосу. Землю сбрасывайте с холма вниз, копайте до тех пор, пока не появится основание стен и первоначальный грунт, на котором эти стены были построены.
— Слушаю и повинуюсь.
В последующие дни рабочие, раскапывающие акрополь, нашли диоритовый топорик, головки фигурок, изображающих Геру, тысячи черепков древнейших ваз, расписанных цветами, птицами, фантастическими животными: на одной была изображена лошадь с головой аиста и рогами газели. Кубки из белой глины и красные бокалы были похожи на троянские, найденные на глубине пятидесяти футов.
Стаматакис бережно укладывал каждый черепок в корзину, рабочие относили эти корзины к Львиным воротам и грузили на телеги. Под бдительным оком Стаматакиса их отвозили в Харвати, где он запирал их в кладовую.
— Хватит с меня этих глупостей, — сказал Генри Софье после ужина. — Я имею право осмотреть все найденные мной предметы и описать их в моем дневнике. Сию же минуту иду к нему.
Софья чмокнула его в щеку. Генри нежно коснулся губами ее глаз.
— Иди спать, Софидион. Ты копала сегодня с пяти утра. Софья пошла к лестнице, затем обернулась.
— Сделайте такую милость, не убивайте друг друга.
Она не слыхала, как Генри вернулся, спала крепко, покуда Генри не тронул ее за плечо в половине пятого.
— Когда ты вернулся? — спросила Софья, зевая спросонок.
— В два.
— Ну как? Обошлось?
— Начало было ужасное. Он заявил, что я не имею права ни осматривать находки, ни описывать их. Я показал ему условия лицензии, где черным по белому сказано, что я могу изучать и описывать все предметы, которые извлеку на свет божий. Он ответил: можете, но только в Афинах. Я не уступал, и он наконец сдался. Мы работали вместе четыре часа. Он даже стал помогать мне, счищать тряпочкой присохшую землю, чтобы легче было описывать находки.
— Слава Всевышнему! Но ты спал всего два с половиной часа. Разве так можно? Тебе ведь работать шестнадцать часов в таком пекле.
— Зимой отоспимся. Я сказал Стаматакису, что буду приходить к нему каждый вечер, пока все не сделаем. Он ответил: ценой моего здоровья.
Софью вдруг кольнула жалость к Стаматакису.
— Он не любит эту работу, жить ему тут не хочется, — сказала она тихо. — Нельзя требовать от него, чтобы он шел в ногу с человеком, который задался целью раскопать Микены и оставить свое имя в веках рядом с именами Атрея, Агамемнона, Клитемнестры, Эти ста. Стаматакис работает в августе 1876 года. Ты работаешь в XIII веке до нашей эры. В каком невыгодном положении этот бедняга!
Генри откопал еще несколько вертикально стоящих, грубо обтесанных белых плит. Он высказал предположение, что это надгробные камни. Но чтб иод ними и существуют ли могилы вообще, пока неясно: надо рыть еще глубже. Первое замечательное открытие Генри сделал 19 августа; он долго не находил ему объяснения, терялся в догадках. Футах в двадцати-тридцати от циклопического дома рабочие наткнулись на две больших, на этот раз, без сомнения, могильных, плиты с барельефами. Они лежали на одной линии с севера на юг в футе друг от друга. Генри позвал Софью, как обычно звал ее на раскопках Трои, если натыкался на что-нибудь особенно интересное. Стаматакис спокойно стоял неподалеку: на этот раз можно не беспокоиться— плиты тяжеленные, их не утащишь.
— Что ты нашел, Генри? Кладбище? — спросила Софья.
— Кажется. Но вот то ли оно, которое мы ищем?.. Одна стела—северная — высотой четыре фута и толщиной шесть дюймов была из мягкого известняка. Верхняя ее часть потрескалась, но нижняя сохранилась хорошо. Генри подробно разглядел высеченную на камне сцену охоты: на колеснице стоит охотник, держа в одной руке поводья, в другой — кинжал.
— Посмотри, Софидион, как выразительно передан стремительный бег коня, ноги у него вытянуты в струну. А пес гонит летящего точно на крыльях оленя. Орнамент же имеет, скорее всего, символическое значение: спирали, круги, цепочка букв позади колесницы.
— Букв? Значит, мы нашли первые письмена микенцев?
— Об этом пока рано говорить. Возможно, это всего-навсего узор.
Вторая «надгробная стела», как окрестил эти камни Шлиман, сохранилась гораздо лучше. Высота ее равнялась шести футам, верхнюю часть также украшал линейный орнамент, а на нижней был высечен сидящий на лошади воин. В левой руке он держал кинжал, в правой—такое длинное копье, что оно доходил*) до головы жеребца. Тут же стоял еще один нагой воин, держа в руке обоюдоострый меч.
— Софидион, дорогая, это уникальное, совершенно бесценное изображение гомеровской колесницы. Она, оказывается, не полукруглая, как мы ее себе представляли благодаря античным скульптурам. Вспомни хотя бы древнюю колесницу, выставленную в Мюнхенском музее. Микенская колесница — четырехугольная, короб сидит точь-в-точь как сказано в «Илиаде»:
Эти стелы — первые свидетельства того, что мы действительно у порога Микен Агамемнона. Они относятся к тому же времени, что и львицы над воротами.
Поведение Стаматакиса было совершенно непредсказуемо. Генри попросил разрешения взять домой несколько интересных находок, и тот любезно согласился, хотя и взял расписку на каждый предмет. Но на другой день он опять кипел от ярости. Софья разделила рабочих—одна группа откалывала перекладину под треугольником, другая расчищала дромос, разбивая кирками твердую как камень землю, наполнявшую его доверху. Работа подвигалась успешно, скоро фасад сокровищницы, сложенный из гладко отесанных плит, уже купался в раскаленном мареве, как три с половиной тысячелетия назад, когда его воздвигли руки древних зодчих. И тут появился Стаматакис.
— Стойте! — закричал он. — Немедленно прекратите работу! Рабочие оперлись на свои заступы.
— Почему вы кричите, господин Стаматакис? — спросила Софья.
— Я не кричу, а приказываю. И кажется, выражаюсь яснее ясного: нельзя срывать ни одного дюйма земли, поддерживающей фасад. Я настаиваю на том, чтобы рабочие принесли назад весь выброшенный грунт и снова засыпали эти плиты.
Софья на миг потеряла дар речи. Подумать только, всего несколько дней назад она жалела этого злосчастного молодого человека!
— Уж не перегрелись ли вы на солнце, господин Стаматакис? Вам ведь, наверное, известно, что работа археолога состоит в том, чтобы раскапывать, а не закапывать.
В ответ Стаматакис раскричался так, что даже рабочие Генри на акрополе его услышали.
— Это вы—археолог? Не смешите меня! Вы простая гречанка, позабывшая, где ей надлежит быть и как женщине приличествует себя вести!
— А вы. грек Стаматакис, истинный джентльмен и ученый.
— Меня ваши оскорбления не задевают. Посмотрите на эти каменные стены, которые вы только что обнажили. Разве они могут вынести внезапное соприкосновение с воздухом, после того как тысячелетия простояли под слоем влажной земли? Они потрескаются и рухнут.
— Довольно, Стаматакис, — сказала Софья, сердито тряхнув головой. — Посмотрите на фасад сокровищницы Атрея. Он не обрушился и стоит вот уже пятьдесят лет, после того как его откопал Вели-паша.
Загорелое лицо Стаматакиса побелело, несмотря на сорокаградусный микенский зной.
— Госпожа Шлиман. — холодно проговорил он, — я изо всех сил старался быть вежливым. Приказываю вам немедленно засыпать эту стену до самого верху. Я вызову сюда инженера, пусть он проверит сначала прочность кладки.
— Я уже проверила. Хотя связывающий материал — глина, но она здесь прочнее цемента.