Софье было так больно, как будто она потеряла близкого человека. Сколько лет они с Генри верили, что нашли настоящий дворец Приама. Одно утешение — сокровища были найдены в Приамовой Трое. А Скейские ворота?
Генри печально покачал головой.
— И те ворота не могут быть Скейскими. Гомер, как всегда, оказался прав. Скейские ворота должны быть на равнине, а не в сорока футах над ней, как мы тогда считали. Я теперь убежден, что эти ворота не вели в акрополь. Они были в стене, окружающей нижний город, где жили простые троянцы.
— Генри, подумай, сколько книг и статей вышло об этом. А теперь ты собираешься идти на попятный?
Генри это ни капельки не волновало.
— Вирхов ведь говорил тебе в Афинах, в науке иначе не может быть. Смелому исследователю каждый день приносит что-то новое. Я нисколько не смущен своими ошибками. Зато сейчас я еще на один шаг ближе к истине. Меня это только радует.
Софья с Андромахой жили в Трое всего несколько недель. Андромаха гуляла по лугам с Поликсеной, Софья изучала раскопки. Когда болота Троады высохли и на лягушек опять начался мор, в лагере Шлимана вспыхнула малярия. Генри щедро поил семью и сотрудников хинином, но рабочие болели поголовно, масштабы раскопок заметно сократились. Генри I получил суровое письмо от Вирхова:
«Отправьте фрау Софью и Андромаху домой. Ваша жена j знает, как я ее люблю, и, надеюсь, она простит мне это вмешательство…»
— Вирхов прав, — заметил Генри. — Да и я сам останусь здесь только до июля. Утром Яннакис отвезет вас в Чанаккале.
Генри приехал в Афины с приступом малярии. Это, однако, не помешало ему начать кампанию в помощь Дёрпфельду: турецкое правительство должно снять свой нелепый запрет. Для следующей книги о Трое, которая расскажет о раскопках самых последних дней, необходимы полные точные карты не только Гиссарлыка, но и всей Троады. Он написал письмо канцлеру Бисмарку с просьбой вмешаться.
Как раз в то время прусским послом в Турцию был назначен искусный дипломат Иозеф Мария фон Радовиц: он не мешкая взялся уладить дело и действительно сумел победить шпиономанию турков. Для снятия планов и карт в Троаду отправился Дёрпфельд. Генри все время проводил в библиотеке, работая над книгой и подготавливая снимки последних находок. Софья делила свое время между Афинами и Кифисьей.
В конце 1883 года Дёрпфельд привез первый научно снятый план акрополя. Главное внимание он уделил второму городу, на плане с особой тщательностью были отмечены отдельные объекты священной Трои Приама: башни, крепостные стены, ворота, стены домов, улицы. Чтобы дать полную картину Гиссарлыкского холма, он вычертил также план первого, древнейшего города, а также только что открытой третьей Трои, которая была возведена поверх сожженной Трои Приама. Генри, Дёрпфельд и Хёфлер втроем нарисовали карту, на которой эти три поселения были обозначены разными цветами. К концу мая Генри закончил работу над английским и немецким текстами новой книги о Трое.
Но тут ему начали отравлять жизнь какие-то непонятные болезни, о которых ему не хотелось говорить с Софьей. Она знала, что у него двустороннее воспаление среднего уха, потому что он и с наступлением зимы продолжал купаться. Генри собрался в Германию—сначала в Лейпциг, чтобы поработать с Брокгаузом над «Троей», потом к своему врачу в Вюрцбург и далее в Анкерсхаген повидаться с родными. На этот раз он не захотел путешествовать один: с ним поедут Софья и дети. Они посетят Париж, Лондон, остров Уайт.
В середине июня его ожидают в Оксфорде: Куинз-колледж избрал его почетным членом этого храма науки. Наконец-то Генри получит диплом ученого, присужденный ему старейшим университетом. Софья всегда инстинктивно чувствовала, где в воспоминаниях Генри кончается действительность и начинается мифотворчество. В автобиографии, которой предварялась книга о Трое, было сказано, что восемь страниц, представленных как диссертация в Ростокский университет, написаны были по-древнегречески — труд, посильный немногим крупнейшим ученым. В действительности же Генри написал ее на современном французском языке [38]. Вспоминая свою жизнь, он становился лшческим поэтом, сочиняющим собственную Одиссею. У него был особый дар переписывать свое прошлое, удивительно органично вплетая его нити в ткань настоящего. Он не лгал, а творил: стирал на доске своей жизни выведенную мелом правду и твердой, уверенной рукой вписывал поэтическую легенду прошлого. Что же касается раскопок и научных сочинений— тут он был скрупулезно честен и заслуживал полного доверия.
«Что же, — думала Софья, — каждый человек имеет право по-новому прочитать свою юность».
2Андромаха и Агамемнон радовали Софью. Они были такие милые дети, разумные и красивые. Генри, обратившись за разрешением начать раскопки в Тиринфе, конец года проводил у себя в библиотеке, готовя «Илион» для французского издания, редактируя «Трою» на английском, французском и немецком языках. Он стал крестным отцом первенца Александроса, подарив младенцу приданое и серебряный крестик, часами беседовал об археологии с Панайотисом, который успешно проходил курс археологии в университете. Из Троады пришло печальное известие: Яннакис утонул в реке Скамандр. Софья и Генри послали соболезнующее письмо Поликсене, Генри заверил ее, что она будет впредь получать от него ежемесячную пенсию.
Разрешение на раскопки Тиринфа задерживалось. Генеральным инспектором памятников старины был теперь Стаматакис, но ни Софья, ни Генри не сердились на него: бедняге всего тридцать шесть лет, а он тяжко болен, слег вскоре после того,
как получил назначение, о котором мечтал всю жизнь. В 1 начале февраля 1884 года Деметриос Bуллнотис, министр народного просвещения, склонил наконец Стаматакиса дать Шлиману разрешение. 15 марта Генри отбыл в Нафплион со своими тачками, лопатами и кирками. Выбор Тиринфа был логическим следствием всех прошлых раскопок, он как бы бросал последний штрих на картину микенской цивилизации.
Софья осталась в «Палатах Илиона» с Вильгельмом Дёр-пфельдом и его голубоглазой с льняными волосами супругой, гостившими у них. Дёрпфельд был на год моложе Софьи, жена его еще моложе. Он уезжал в Тиринф в конце марта и брал с собой Панайотиса. Софья и фрау Дёрпфельд готовились ехать в конце апреля. В Нафплионе они все поселятся в гостинице «Этранже».
Генри начал раскопки с шестьюдесятью албанцами, которых он нанял в Нафплионе и селениях, лежащих вблизи Тиринфа, приехали пятнадцать человек из Харвати, которые участвовали в раскопках Микен. Стаматакис назначил к Шлиману наблюдателем молодого человека по имени Филиос. В нынешнем своем состоянии Стаматакис вряд ли думал о том, как бы посильнее досадить Шлиману, но он дал эфору Филиосу такие строгие инструкции, писал Генри Софье, что ему сразу вспомнились первые месяцы бесконечных баталий в Микенах. Филиос не разрешал Шлиману осматривать в обеденный перерыв утренние находки: а вдруг они пропадут. Он телеграфировал своему начальству в Афины:
«Шлиман ведет раскопки сразу в четырех местах одновременно. Я физически не могу наблюдать сразу за четырьмя раскопами, которые значительно удалены друг от друга».
Как и в Микенах, эфор Филиос добился того, что раскопки были приостановлены. И снова, как в Микенах, Генри телеграфировал Софье—хорошо бы министр просвещения поубавил немного рвение эфора Филиоса. Их друг Вулпиотис был полностью на их стороне, вполне разделял их негодование.
Софья приехала в Нафплион в середине апреля вместе с фрау Дёрпфельд и французским художником Жильероном, который должен был зарисовать великолепную керамику и настенную живопись, в том числе фреску, изображающую не то укротителей быков, не то танцоров. На другой день после приезда Софья проснулась без четверти четыре. Быстро надела привычную рабочую одежду. От Нафплиона до Тиринфа тянулась болотистая низина, и Софья по совету Генри выпила четыре грана хинина. Перешли набережную и спустились к берегу — ровно в четыре там их ждал рыбак в своей лодчонке. Генри долго плавал в открытом море. Потом пошли в кафе «Агамемнон» выпить чашку черного кофе. У гостиницы их уже дожидался экипаж. Через двадцать пять минут, еще до восхода солнца, они были в Тиринфе, а экипаж отослали за Дёрпфельдами.
Завтракали вчетвером в восемь утра, пока рабочие отдыхали, сидя на полу окруженного двойной стеной древнего тиринфского дворца, который Генри откопал на самой вершине холма. Время пощадило циклопические стены, и Дёрпфельду не составило большого труда вычертить план поселения. Землекопы Генри под слоем мусора толщиной всего три-пять футов обнаружили очень большой древний дворец с мозаичным полом, сложенным из мелких камней. Кое-где сохранились еще стены дворца. Раскапывая засыпь, они нашли вазы, ритуальные фигурки, очень похожие на микенские, — еще одно подтверждение, что обе крепости существовали одновременно.
Генри и Дёрпфельд сделали интересные открытия. В самом дворце сохранилось много фундаментов колонн. Огромные каменные пороги все еще лежали в дверных проемах. Откопали очень большой пандус на восточной стороне, гигантскую сторожевую башню, расчистили от мусора и земли обнесенную высокими стенами подъездную дорогу, нашли огромные створчатые ворота. Размерами и великолепием подъездная дорога и ворота напоминали Микены. Но самой поразительной находкой был мегарон, поддерживаемый четырьмя колоннами; зал этот был тридцати шести футов в длину и тридцати в ширину, н центре его находился большой круг для очага. К мегарону примыкали передняя, портик и большой мощеный двор; поблизости была баня, подобная той, что, по преданию, имелась в нераскопанном Микенском дворце. Мегарон, помещение для мужчин, был очень похож на два троянских здания, которые он принял за храмы, значит, в Трое он тоже откопал царский дворец. Не вызывало сомнения, что все эти дворцы были построены приблизительно в одно время.
Завершив раскопки, Шлиман вернулся в Афины и начал писать первые главы книги о Тиринфе. В первый день нового, 1885 года Софья пригласила свою семью на обед в «Палаты Илиона»-. Ее мать решила пройтись пешком в сопровождении Панайотиса. Когда они были на площади Конституции, мадам Виктория почувствовала в груди сильную боль. Панайотис остановил проезжавший мимо экипаж. Мадам Виктория с трудом поднялась по мраморным ступеням особняка и на самом пороге упала. Выбежали Софья и Генри. Панайотис вместе с дворецким отнес мать наверх в спальню. Мадам Виктория поцеловала Софью в щеку несколько раз и прошептала:
— Моя дорогая дочка, ты всегда так заботилась обо мне… Я пришла, чтобы поздравить тебя с Новым годом и днем твоего рождения. Но теперь я должна сказать… прощай…
Она чуть повернула голову к Генри, стоявшему на коленях возле кровати.
— Мой дорогой сын… я умираю… и хочу на прощание поцеловать тебя.
Она поцеловала Генри в щеку шесть раз, но так слабо, что он едва почувствовал прикосновение губ. Потом закрыла глаза и умолкла. Когда приехал доктор, ее не стало.
И снова Софья с родными собрались у семейной могилы Энгастроменосов, где священник прочитал «вечную память».
Софья точно окаменела. Когда на крышку гроба упал первый тяжелый ком, она прошептала: «Пусть память о тебе живет вечно». В экипаже по дороге домой сухим, охрипшим голосом она сказала Генри:
— У меня нет больше ни отца, ни матери. Теперь я старшее поколение.
Дома в «Палатах Илиона» Генри дал ей глоток коньяку, чтобы чуть отпустила боль. А спустя несколько дней она увидела, как Генри в библиотеке рисует эскиз величественного мавзолея, увенчанного греческим храмом в миниатюре с четырьмя колоннами и цоколем. Над дверью, которая вела в обширную усыпальню, была фреска, изображавшая Генри с рабочими, раскапывающего Трою.
— Господи, что это такое? — изумилась Софья.
— Я отдам этот эскиз Циллеру, — ответил Генри, — чтобы он сделал по нему проект благородной усыпальницы. Я хочу, чтобы после смерти мы с тобой были вместе навеки.
— Спасибо, дорогой друг, за такие чувства. Но я предпочитаю жить с тобой в нашем доме.
— Мне уже шестьдесят три года, и мое капризное тело мучат самые разнообразные и непонятные болезни. Говоря откровенно, я бы не хотел, чтобы мои кости вытаскивали из могилы спустя три года после моей смерти. И твои тоже. Я оставлю завещательное распоряжение Циллеру, чтобы он построил это сооружение, и пятьдесят тысяч драхм.
В марте умер Панайотис Стаматакис. Генри и Софья были на похоронах. В их памяти уже стерлись давние ссоры: после смерти Стаматакиса Генри написал о нем несколько добрых строчек в своей книге о Тиринфе.
В начале 1885 года Генри послал энергичного и неутомимого Дёрпфельда в Тиринф. Тот в самый короткий срок сделал карты и планы тиринфского дворца на акрополе, средней крепости, где находились помещения для слуг, а также нижней— где были склады, конюшни и помещение для рабов и пленных и другие хозяйственные службы. Обнаружили фрагменты настенной живописи в женском покое: человеческие фигуры и геометрический орнамент. Женский покой имел свой двор и множество комнат, он почти точно повторял описание дворца Пенелопы в «Одиссее».
Генри наезжал в Тиринф ненадолго, передоверив наблюдение над всеми работами Дёрпфельду. Софья немало этому удивлялась, пока не нашла на кресле в библиотеке начатое письмо Шлимана.
«…Но я устал, у меня появилось сильнейшее желание расстаться с раскопками и провести остаток дней в покое. Я чувствую, что не могу больше выдержать эту огромную нагрузку. И еще одно: всякий раз, как моя лопата врезается в землю, я открываю для археологии целые миры. Так было в Трое, в Микенах, в Орхомене, Тиринфе. И всякий раз на свет появляются все новые чудеса. Но фортуна—капризная дама, она может разлюбить меня, и начнутся неудачи. Пусть мне будет примером Россини, который написал несколько превосходных опер и на этом остановился. Удалившись от всех своих дел, раскопок и писания книг, я снова смогу путешествовать…»
Софью потрясло это письмо. Она видела, что силы у Генри с каждым днем убывают, болезни берут свое. Но не понимала до этой минуты, что раскопки больше не привлекают Генри, иссяк этот источник величайших радостей. Понадобилось несколько дней, чтобы Софья примирилась с невероятной мыслью — Генри хочет оставшиеся годы посвятить защите достигнутого, а не открытиям нового, что всегда связано и с новой борьбой.
Весной получили известие, что королева Виктория наградила его золотой медалью за достижения в науках и искусстве. Генри отправился в Лондон в мае. Софья и дети присоединились к нему во Франции в Булонь-сюр-Мер, где они поселились в гостинице «Павильон Империаль». Три недели отдыхали на берегу моря, оттуда поехали в Швейцарию, где Андромаха должна была поступить в частную школу. Объездили Швейцарию, пожили в гостинице в Сен-Морисе, затем отправились в Лозанну, где была школа Андромахи и где они решили остаться на зиму. Брат Софьи Панайотис окончил университет и был назначен правительственным наблюдателем на раскопки Французского археологического института в Беотии. В сентябре раскопки закончились; он приехал к сестре погостить и привез известия, что Генри избран членом Германского археологического института в Афинах. Генри был счастлив.
— Я должен построить для них первоклассное здание, чтобы оно не уступало французскому. Дом, который они занимают сейчас на Академической улице, совершенно никуда не годится. Я возьму с них совсем небольшую арендную плату.
Им опять овладело беспокойство; вдруг сорвался и поехал сначала в Германию, во Францию, оттуда в Константинополь, где непостижимо для Софьи купил у Имперского музея две трети своих находок, сделанных на раскопках 1878 и 1879 годов. Скоро в «Палаты Илиона» прибыли ящики с древностями, и коллекция разместилась в собственном музее Шлимана. Наступил 1886 год, Софье наскучило жить одной в Лозанне, она взяла детей и вернулась в Афины.
В конце 1885 и начале 1886 года в Англии, Германии, Франции и Соединенных Штатах увидела свет новая книга Шлимана, «Тиринф». Две главы в ней были написаны Дёрпфельдом. Книгу с интересом прочитали сторонники Шлимана, но весной 1886 года в лондонской «Тайме» появились статьи, обвиняющие доктора Шлимана в том, что он «по ошибке принял средневековый замок за крепость героической эпохи» и что спутал византийские развалины с доисторическими. Нападки на него были такие злобные и неожиданные—для доказательств его некомпетентности вспомнили даже Трою и Микены, — что Генри pennyi ехать в Лондон, чтобы самолично защитить себя. Вместе с ним поехал и Дёрпфельд.
Дискуссия развернулась на специальном июльском заседании Эллинского общества. Противниками Шлимана выступили У. Дж. Стилмен, корреспондент «Тайме» и один из редакторов этой газеты, и архитектор по имени Пенроуз, который был в Тиринфе и изучал раскопанную крепость. Шлиман и Дёрпфельд выступили с мощной аргументацией, подкрепленной фотографиями, картами, рисунками и находками из Трои, Микен и Тиринфа. Генри на страницах «Тайме» защитили Макс Мюллер и Артур Эванс, раскопавший впоследствии Кносский дворец.
Через несколько дней Генри получил письмо от секретаря Эллинского общества, в котором говорилось:
«Я внимательно просмотрел записи дебатов: не осталось ни одного важного обвинения, которое вы с доктором Дёрпфель-дом не опровергли…
Утверждение Ваших противников, будто дворец в Тиринфе не относится к седой древности, разбито наголову, таково мнение всех сведущих людей».
Однако окончательно спор был решен только после того, как Пенроуз принял приглашение Шлимана отправиться в качестве его гостя вместе с ним и Дёрпфельдом в Тиринф. Несколько дней трое археологов изучали на месте раскопанную крепость. В конце концов Пенроуз благородно взял назад все свои возражения.