Зал наполнился гулом голосов, несколько психоаналитиков пытались высказаться одновременно. «Антисемит!» — говорил один. Слышались и другие голоса: «…делает пациентам массаж», «…занимается с пациентами сексом», «…самовозвышение», «это не психоанализ! Пусть он делает что угодно, только не надо называть это психоанализом!»
Голос Сета перекрыл все остальные голоса. «Да, Джон, конечно, я говорил и писал все это. И от этих слов я не отказываюсь. Каждый из вас, где-то глубоко внутри, знает, что я прав. Семья Шрейда — маленькое еврейское гетто — это лишь крошечная частичка человечества. Например, возьмем культуру, к которой я принадлежу. На каждую еврейскую семью приходятся тысячи мусульманских семей. Психоанализу ничего не известно про разнообразие главенствующей роли отца, о глубинной бессознательной страсти к отцу, о желании вернуться в его покой и защищенность, о слиянии с отцом».
«Да, — отметил Моррис, раскрыв журнал. — Об этом вы говорите в письме к редактору «Современного психоанализа». Вы описываете интерпретации желаний молодого бисексуала, и я цитирую: «…которые представляли собой универсальное желание возвращения в первичную синекуру этого мира — отцовское чрево — прямую кишку». Вы, со всей вашей необычайной скромностью, называете ее — он продолжил чтение, — «трансформирующей продуктивной интерпретацией, которую полностью искажают расовые предрассудки психоанализа».
«Именно так! Но эту статью опубликовали только пару лет назад, а написал я ее шесть лет назад. И в ней изложено далеко не все. Это универсальная интерпретация. Она стала основой работы со всеми моими пациентами. Психоанализ — это не поле деятельности провинциальных евреев. Он должен признать и впитать в себя истины не только — запада, но и Востока. Всем вам еще предстоит узнать многое, и я сильно сомневаюсь как в вашем желании, так и в вашей способности воспринять новые идеи».
Первый решающий вызов бросила Луиза Сен-Клер, мягкая седовласая женщина-психоаналитик удивительной целостности. Она обратилась непосредственно к председателю: «Полагаю, я уже достаточно услышала, мистер президент, чтобы убедиться в том, что доктор Пейнд слишком далеко ушел от кодекса психоаналитического учения, чтобы нести ответственность за подготовку молодых специалистов. Я голосую за лишение его статуса инструктора психоанализа!»
Маршал поднял руку. «Я присоединяюсь».
Сет угрожающе поднялся и окинул присутствующих сердитым взглядом. «Вы отстраняете меня? Ничего большего от еврейской аналитической мафии я и не ожидал».
«Еврейской мафии? — переспросила Луиза Сен-Клер. — Мой священник потерял бы дар речи, услышь он ваши слова!»
«Еврейская, христианская — какая разница. Еврейско-христианская мафия. И вы думаете, что можете отстранить меня? Нет, это я вас отстраню. Я создал этот институт. Я и есть этот институт. И институт будет там, куда я пойду, а, поверьте мне, я ухожу». С этими словами Сет вскочил, схватил шляпу и пальто и шумно прошагал к выходу.
Рик Чаптон нарушил тишину, воцарившуюся после ухода Сета Естественно, именно Рику, как одному из бывших пациентов Сета, предстоит наиболее остро ощутить на себе последствия его изгнания. Хотя он уже прошел полный курс обучения и стал полноправным членом института, Рик, как и многие, не переставал гордиться статусом своего учителя.
«Я хочу высказаться в защиту Сета, — сказал Рик. — События сегодняшнего вечера, их сущность и уместность вызывают у меня серьезные опасения. Не считаю я уместными и последние замечания Сета. Они ничего не доказывают. Это гордый человек, и он болен, и все мы знаем, что, когда на него оказывают давление, — а сегодня, как можно догадаться, давление было весьма интенсивным, — он начинает защищаться, становится высокомерным».
Рик на мгновение замолчал, чтобы свериться с карточкой три на пять дюймов, после чего продолжил: «Я хотел бы предложить свою интерпретацию сегодняшних событий. Я вижу, что теоретические воззрения Сета вызывают у многих из вас самодовольный гнев. Но я не уверен, что причиной тому стала именно суть интерпретаций этой проблемы, предложенных доктором Пейндом, а не их форма, видимость. Возможно, у многих из вас вызывают настороженность острота его ума, его вклад в наше дело, его литературный талант и, прежде всего, его честолюбие? Неужели члены института не испытывают зависти к тому, что Сет часто появляется на страницах журналов, газет, в те-лепрограммах'1 Можем ли мы стерпеть его диссидентство? Можем ли мы стерпеть того, кто бросает вызов ортодоксальной концепции, как Шандор Ференци бросил вызов психоаналитической доктрине семьдесят пять лет назад? Полагаю, что сегодняшняя полемика была направлена не на содержание аналитических интерпретаций Сета Пейн-да. Обсуждение его теории фокусировки на отце — всего лишь отвлекающий маневр, классический пример замещения. Нет, это была вендетта, нападение прямое — и недостойное. Я уверен, что действительными мотивами происшедшего были зависть, защита ортодоксальной доктрины, страх перед отцом и боязнь перемен».
Ответил ему Маршал. Он хорошо знал Рика, так как в течение трех лет был его супервизором по одному из пациентов. «Рик, я уважаю твою смелость, твою лояльность и желание высказаться, но я не могу согласиться с тобой. Именно суть теоретических взглядов Сета вызывает мое наибольшее беспокойство. Он настолько далеко отошел от психоаналитической теории, что наш долг в этой связи — дифференцироваться, отделиться от него. Подумай только, о чем он говорит: стремление к слиянию с отцом, к возвращению в прямую кишку — отцовское чрево. Ну и ну!»
«Маршал, — возразил Рик. — Ты выдергиваешь из контекста одну лишь интерпретацию. Сколькие из вас делали такие вот идиосинкразические интерпретации, которые, будучи выхваченными из общего контекста, казались глупыми или недоказуемыми?»
«Может, ты и прав. Но не в отношении Сета. Он часто высказывался перед коллегами, перед широкой публикой, писал в своих статьях, что именно этот мотив ему представляется ключевой динамикой в анализе любого мужчины. Сегодня он ясно дал нам понять, что это не был единичный случай. Он назвал это «универсальной интерпретацией». Он хвастался тем, что всем своим пациентам он озвучивает именно эту опасную интерпретацию!»
«Правильно, верно!» Маршала поддерживал хор голосов.
«Опасную», Маршал? — В голосе Рика звучало недовольство. — Тебе не кажется, что мы принимаем это слишком близко к сердцу?»
«Нет уж, мы слишком спокойно к этому относимся. — Маршал повысил голос. Теперь он выступал в роли оратора, вещающего от лица института. — Неужели ты ставишь под сомнение первостепенное значение или возможности интерпретации? Представляешь ли ты себе, какой вред принесли эти интерпретации? Любой взрослый мужчина, который испытывает хоть малейшее желание вернуться на некую регрессивную стадию развития, хоть ненадолго вновь оказаться там, где его ждут покой и забота, слышит, что он, оказывается, мечтает о том, чтобы через отцовский анус забраться в чрево — в прямую кишку. Только подумай о ятрогенном чувстве вины, о страхе гомосексуальной регрессии».
«Полностью с этим согласен, — отозвался Джон Уэл-дон. — Члены образовательного комитета единодушно настаивают на снятии с Сета Пейнда полномочий инструктора по психоанализу. Единственное, что удерживает их от полного исключения Сета Пейнда из института, так это его болезнь и его вклад в наше дело. Необходимо объявить общее голосование для всех членов института по принятию рекомендации Образовательного комитета».
«Я голосую за», — произнесла Олив Смит.
Маршал поддержал ее, и предложение было принято единогласно всеми членами института, за исключением Рика Чаптона, который проголосовал против. Миан Хан, психоаналитик из Пакистана, который часто сотрудничал с Сетом, и четыре бывших пациента Сета воздержались.
Три пациента Сета, не имеющие права голоса, пошептались, и один из них заявил, что им нужно время, чтобы обдумать свои дальнейшие действия, но они как группа шокированы развитием событий. После чего они покинули комнату.
«Я не просто шокирован, — сказал Рик, который шумно собрал свои вещи и направлялся к выходу. — Это скандал — неприкрытое лицемерие. — Остановившись в дверях, он добавил: — Я согласен с Ницше в том, что единственная подлинная истина есть истина прожитая!»
«Что ты имеешь в виду в данном контексте?» — спросил Джон Уэлдон, призывая собрание к тишине стуком молоточка.
«Я хочу знать, действительно ли присутствующие согласны с Маршалом Стрейдером в том, что Сет Пейнд причинил огромный вред своим пациентам этими интерпретациями относительно слияния с отцом?»
«Полагаю, я могу высказаться от имени института, — ответил Джон Уэлдон. — Я утверждаю, что ни один достойный доверия психоаналитик не будет оспаривать тот факт, что Сет причинил значительный вред нескольким своим пациентам».
«Полагаю, я могу высказаться от имени института, — ответил Джон Уэлдон. — Я утверждаю, что ни один достойный доверия психоаналитик не будет оспаривать тот факт, что Сет причинил значительный вред нескольким своим пациентам».
Рик, стоя в дверях, сказал: «Тогда вы должны понимать, о чем говорил Ницше. Если эта организация действительно и искренне верит в то, что пациентам Сета причинен сильный вред, и если в этой организации сохранилась хоть крупица честности, то вам остается лишь одно — то есть если вы хотите, чтобы ваши действия соответствовали нормам морали и права».
«И что же это?» — поинтересовался Уэлдон.
«Отзовите!»
«Отозвать? О чем ты?»
«Если, — отозвался Рик, — у «Дженерал моторе» и у «Тойоты» хватает честности и им не слабо — простите, дамы, я не могу подобрать политически корректного эквивалента, — отзывать бракованные машины, машины с дефектом, который в конце концов может стать причиной серьезных проблем для их владельцев, то ваш план действий предельно ясен».
«Ты хочешь сказать…»
«Вы прекрасно знаете, что я хочу сказать». Рик вылетел из зала, с грохотом хлопнув дверью.
Три бывших пациента Сета и Миан Хан ушли сразу за Риком. У дверей Терри Фуллер предостерег собравшихся: «Отнеситесь к этому со всей серьезностью, джентльмены. Возникла реальная угроза раскола».
Джон Уэлдон и без того понимал, что этот Исход приведет к серьезным последствиям. Последнее, что он хотел бы увидеть на своем веку, так это раскол и основание самостоятельного психоаналитического института. Подобное не раз происходило в других городах: после того как откололась Карен Хорни со своими последователями, а nqj-ом и интерперсоналисты во главе с Салливаном, в Нью-Йорке появилось три института. Такая же судьба постигла Чикаго, и Лос-Анджелес, и Вашингтонско-Балтиморскую школу. Это должно было произойти и в Лондоне, где десятилетиями последователи Мелани Клейн, Анны Фрейд и «серединная школа» — апологеты теории объектных отношений Фейрберна и Винникотта — вели непримиримую борьбу.
Институт психоанализа «Golden Gate» мирно просуществовал полвека, возможно, потому, что агрессия его членов была эффективно перенаправлена на более очевидных врагов: на сильный Юнгианский институт и ряд альтернативных терапевтических школ — трансперсональную, Рейхианскую, прошлых жизней, холотропного дыхания, гомеопатическую, Ролфинга, которые чудесным образом одна за другой возникали из горячих источников и бурных трений графства Марин. Более того, Джон понимал, что какой-нибудь ушлый журналист не откажет себе в удовольствии написать материал по поводу раскола института. Зрелище хорошо проанализированных психоаналитиков, неспособных ужиться друг с другом, которые встают в позу, борются за власть, сталкиваются по пустякам и в конце концов шумно расстаются, может послужить пищей для прекрасной литературной буффонады. Джон не хотел войти в историю как президент периода распада института.
«Отозвать? — воскликнул Моррис. — Такого никогда не было!»
«Чрезвычайные шаги в чрезвычайных ситуациях», — пробормотала Олив Смит.
Маршал не отрываясь следил за Джоном Уэлдоном. Перехватив едва заметный кивок в ответ на слова Олив, он воспользовался ситуацией.
«Если мы не примем брошенный Риком вызов — который, я уверен, скоро станет достоянием общественности, — то наши шансы заделать эту брешь равны нулю».
«Но отзывать, — не унимался Моррис Фендер, — из-за неверной интерпретации?»
«Не стоит недооценивать, Моррис, это серьезная проблема, — сказал Маршал. — Существует ли психоаналитическая техника более мощная, чем интерпретация? И разве не все мы сходимся во мнении, что предложенная Сетом формулировка опасна и неверна?»
«Она опасна потому, что она неверна», — заметил Моррис.
«Нет, — возразил Маршал. — Она может быть неверной, но пассивной — просто не дающей пациенту развития. Но эта не просто неверна, но и активно опасна. Только представь себе! Каждый его пациент-мужчина, который мечтает о поддержке, о человеческом общении, должен поверить в то, что испытывает примитивное желание забраться в отцовский анус, в комфорт его утробы. Это беспрецедентный случай, но я уверен, что нам следует предпринять что-то для защиты его пациентов». Быстрый взгляд убедил Маршала в том, что Джон не только поддерживает его позицию, но и ценит ее.
«Матка — прямая кишка! Где он только набрался этого дерьма, этой ереси, этой… этой… этой белиберды?» — воскликнул Джекоб, свирепого вида психоаналитик с обвисшими щеками, двойным подбородком и огромными седыми бровями и бакенбардами.
«Он говорил, что взял это из своей практики, из анализа Аллена Джейнвея», — ответил Моррис.
«Но Аллен умер три года назад. Знаете, Аллен никогда не вызывал у меня доверия. У меня нет доказательств, но его женоненавистничество, его щегольство, все эти банты, друзья-гомосексуалисты, этот кондоминиум в Кастро, опера как сосредоточие всех интересов…»
«Давайте не будем уходить от темы, Джекоб, — перебил его Джон Уэлдон. — На данный момент нас не интересуют ни сексуальные предпочтения Аллена Джейнвея, ни самого Сета. Нам нужно быть с этим очень осторожными. Если общественность решит, что мы осуждаем или даже увольняем члена института только потому, что он гей, то, с учетом сложившейся ситуации, это будет для нас политической катастрофой».
«Он — или она — был геем», — сказала Олив.
Джон нетерпеливо кивнул, соглашаясь с ней, и продолжил: «Нас не интересует в этой связи и проблема сексуальных злоупотреблений Сета в отношении пациентов, в чем он обвиняется и о чем мы сегодня еще не говорили. У нас есть заявления о сексуальных злоупотреблениях терапевтов, которые работали с двумя бывшими пациентами Сета, но на данный момент ни один из пациентов не согласился предъявить обвинение. Одна пациентка считает, что это причинило ей серьезный вред; другая утверждает, что это внесло коварный и деструктивный раскол в ее супружескую жизнь, но либо из-за устойчивой лояльности, обусловленной переносом, либо из-за нежелания широкой огласки она не захотела выдвигать обвинения. Я согласен с Маршалом: нам следует придерживаться одной линии поведения, а именно: стоять на том, что под предлогом психоанализа он делал неверные, неаналитические и опасные интерпретации».
«Но есть и другая проблема, — произнес Берт Кантрелл, один из инструкторов, партнер Маршала, — не забудьте про гарантию конфиденциальности. Сет может подать на нас в суд за клевету. А что насчет превышения полномочий? Если один из бывших пациентов Сета обвинил его в злоупотреблении служебным положением, что помешает и другим пациентам начать преследовать наших богатеев или даже толстосумов из национального института? В конце концов, они вполне могут обвинить нас в том, что мы Сета спонсировали, что мы сами назначили его на высший пост, разрешили готовить молодых специалистов. Мы разворошили осиное гнездо, и лучше бы нам этого не делать».
Маршал получал истинное удовольствие, видя слабость и нерешительность своего соперника. Чтобы сделать контраст еще более очевидным, он постарался придать своему голосу как можно больше уверенности: «Аи contraire,[22] Берт. Мы окажемся в значительно более уязвимой позиции, если мы не будем действовать. Причем действовать мы должны именно по той причине, по которой ты предлагаешь нам бездействовать, и действовать мы должны быстро, чтобы как можно скорее дистанцироваться от Сета и сделать все возможное, чтобы компенсировать нанесенный им вред. Я прямо-таки вижу, как этот Рик Чаптон, черт бы его побрал, предъявляет нам иск — или, по крайней мере, перемывает наши кости с репортером «Тайме», — если мы предадим Сета анафеме и ничего не предпримем в защиту его пациентов».
«Маршал прав, — сказала Олив, которая часто исполняла роль чести и совести института. — Если мы верим в то, что наша терапия эффективна, а ошибочное применение психоанализа — дикий анализ — приносит серьезный вред, то нам ничего не остается, кроме как действовать в соответствии с этими убеждениями. Мы должны провести для всех бывших пациентов Сета курс восстановительной терапии».
«Сказать легко, — заметил Джекоб. — Никакими силами мы не вытянем из Сета имена пациентов, с которыми он работал».
«В этом нет необходимости, — ответил Маршал. — Мне кажется, нам в данной ситуации лучше всего будет опубликовать в популярных изданиях обращение ко всем пациентам, которые лечились у него в последние несколько лет, или, по крайней мере, ко всем пациентам-мужчинам. — Маршал улыбнулся и добавил: — Будем надеяться, что женщин он лечил иначе».
Собравшиеся заулыбались в ответ на шутку Маршала. Слухи о сексуальных отношениях Маршала с пациентками ходили среди членов института годами, потому все почувствовали огромное облегчение от того, что об этом заговорили в открытую.