Доклад общественности проходил в музее знаменитого скульптора Луис Невелсон. Единственное, о чем я жалел – я забыл фотоаппарат, а мои холсты, посвященные Филадельфии, смотрелись очень эффектно на фоне ажурных конструкций мадам Невелсон. Я подошел к одному из фотокорреспондентов и попросил его сделать несколько фото со мной и моими работами. Он ответил: «А вы знаете, что мои фотографии стоят по 500 долларов?». Проклятый оскал капитализма. Вообще, представителей средств массовой информации было довольно много: два телевизионных канала, газеты, в том числе «Philadelphia Inquirer».
Пока я рассматривал головоломные скульптуры мадам Луис, Бейкон начал доклад. Очевидно он уже давненько не выступал, и его прорвало. Он подробнейшим образом изложил свою деятельность на посту главного архитектора муниципалитета, тщательно описывая свои заслуги в благоустройстве города. К концу первого часа мистер Питман вывел меня на улицу и заголосил:
– Что же он делает? Прошел уже час, а он еще ни на йоту не приблизился к Independence Square. Уже половина народу поуходило. Да и кто это выдержит? Уже смылся двенадцатый?
– Я думаю, что не двенадцатый, а двадцатый.
– Да нет, я имею в виду престижный канал WНYY – 12. А он не может остановиться.
Когда мы вернулись в зал после второго перекура, мистер Бейкон, наконец, заговорил о площади. Перспективу он отложил в сторону и держал в руках макет. Макет был маленьким, и никто на нем ничего не видел. Кроме того, на макете был изображен лишь кусок площади с павильоном для колокола. Докладчик с увлечением рассказывал о том, какие будут экспозиционные залы в этом павильоне. Последние слушатели покидали зал.
Есть три способа провалить доклад. Первый – это много говорить о себе, а не об объекте доклада, второй – залезть на длительное время в детали, которые никого не интересуют, и третий – просто затянуть доклад на два часа. Наш маэстро удачно совместил все эти три приема.
Я ждал после доклада мистера Бейкона трагичных результатов и не ошибся. В воскресном номере «Philadelphia Inquirer» я увидел статью. На иллюстрации был изображен наш докладчик с макетиком в руках. Вся полоса была посвящена творчеству и заслугам мистера Бейкона, а в конце приведена фраза, что, кроме всего, он еще занимается вопросами реконструкции центральной площади. Заказ нам не дали.
Сейчас, проходя через Independence Square и глядя с ужасом на то, что там наворотили и что там сейчас происходит, я с грустью вспоминаю наши невинные архитектурные забавы, затеянные совместно с великим маэстро.
Независимость чувствуется во всем. Для начала мэр города, продемонстрировав свою независимость от архитекторов, вложил миллионы на то, чтобы вырубить с корнем фонтан, галереи, колоннады, эспланаду и разровнять все, как будто ничего и никогда тут не было. Кому мешали все эти достаточно красивые архитектурные элементы – непонятно. Потом он разбил площадь на три разных объекта и дал заказ трем разным архитекторам, опять-таки независимым друг от друга, даже живущим и работающим в разных городах, чтобы они не могли согласовывать свои действия. В результате появился музей, построенный в стиле бруталистской архитектуры эпохи конструктивизма. Вслед за ним вырос Visitor Center – длинное унылое здание с входом с торца, облицованное кирпичом. Здание получилось похожим на сельхозпостройки. Приблизительно в таком же стиле начали строить сельскохозяйственное здание для треснувшего колокола. Следует отметить, что и тут мэр проявил свою полную независимость и на Совет по утверждению этих объектов не пригласил ни одного архитектора, как написала об этом в газете «The Philadelphia Inquirer», случайно попавшая туда журналистка Inga Saffron, освещающая вопросы архитектуры. В связи с тем, что эти архитекторы работали отдельно друг от друга, то градостроительными вопросами этой площади никто из них не удосужился заняться. Пешеходы все так же стайками перебегают ограждающие площадь улицы, спасаясь от машин. Лошади в шорах на мордах с пикантными мешками под хвостами, запряженные в легкие экипажи, паркующиеся у здания Independence Hall, шарахаются от проезжающих автобусов. Оставшееся от эспланады место засеяли травой и благосклонно разрешили всем желающим на ней валяться. Туристы так и делают, а более опытные хомлесы оккупировали скамейки.
Архитектурная неуспокоенность преследует многие площади с этим названием. Киевский Майдан Незалежности тоже имеет свою, очень сложную историю, и, хотя и выглядит намного импозантнее, но сейчас стал похож на паноптикум различных архитектурных форм и скульптур. Эта центральная площадь города меняла названия при значительных исторических изменениях. Начав с Козьего болота, она превратилась в Думскую площадь, потом в Советскую, затем в площадь Калинина, потом в площадь Октябрьской Революции и, наконец, в Майдан Незалежности. Вместе с названиями менялся и облик площади. Сначала был рынок, потом появилось Дворянское собрание Беретти, не дожившее до наших дней в связи с недостатком дворян, затем городская Дума. В советское время площадь украсили памятником Карлу Марксу, который поставили, убрав памятник Столыпину.
Вся моя жизнь была связана с этой площадью. Возвратившись в Киев из эвакуации в апреле 1944 года, я застал ее в ужасном состоянии. Площадь была в развалинах. Груды кирпича и искареженного металла, на которых валялись уже завезенные гигантские катушки с кабелем. Мой дядя – художник Михаил Штейнберг, приехавший в Киев немного позже нас, обнаружив, что дома Гинзбурга, где была его мастерская, нет, и все его картины погибли, впал в глубокую депрессию. Он поселился у нас и каждое утро, вооружившись этюдником, или просто дощечкой с наклеенной бумагой, выходил на эту площадь и рисовал акварелью развалины. Он перерисовал все развалины на Крещатике, на Прорезной, на Николаевской и, конечно же, на площади Калинина, как она тогда называлась. Вся левая нечетная сторона Крещатика была разрушена, а на правой остался только кусочек между площадями Калинина и Сталина (Европейской).
На этой же площади была приведена в исполнение казнь через повешение немецко-фашистских преступников, проявивших особую жестокость во время оккупации и уничтоживших большое количество киевлян. Несмотря на то, что это происходило близко от моего дома, я не пошел смотреть на это зрелище. Мой юный мозг и так был переполнен впечатлениями кошмаров войны, и видеть очередную насильственную смерть, даже этих ужасных бандитов, я не мог.
В этом же году, 22 июня, в годовщину начала войны, объявили конкурс на проект планировки и застройки центра города Киева. Это был очень большой и сложный конкурс, проводившийся в два тура. Отец не принимал участия в этом конкурсе, но, как член-корреспондент Академии архитектуры, был приглашен в жюри. Первый тур выиграли бригады академика А. А. Власова и архитектора А. А. Тация. После второго тура лучшим был признан проект Власова. Отец повел меня в музей на Кирова посмотреть макеты премированных проектов. Макеты произвели на меня очень сильное впечатление. Детство в эвакуации прошло без всяких игрушек, кроме самодельных. И увидеть вдруг такие красивые игрушки, изготовленные академиками, домики с окошечками, башенками, кровлями и даже узнать, как будут выглядеть знакомые мне улицы, было для меня шоком. Естественно, я тут же получил нотацию, что если я буду хорошо учиться, то поступлю в институт, а по окончании его стану работать с этими мастерами. Заболотного, Добровольского, Тация, Иванченко я уже знал – они жили в нашем подьезде. Отец показал мне Власова, Елизарова, Гречину и Заварова. В юные годы все запоминается очень четко.
Началась реконструкция и восстановление. Площадь приобретала все более и более уютный и красивый вид. Интересна история фонтана. Вначале его назвали фонтан «Дружба народов». На шестнадцати гранитных выступах по контуру фонтана были размещены бронзовые гербы республик Советского Союза. Предполагалось на этих выступах разместить скульптуры представительниц этих республик. То-есть повторить композицию фонтана на ВДНХ в Москве. Н. Л. Жариков, бывший в это время зампредом Госстроя, уверяет, что он добился отмены этого решения. После этого вместо гербов и шестнадцати дам появились три грации. Но ему удалось уговорить секретаря ЦК КПУ по идеологии отменить и это решение.
Среди архитекторов бытовала другая версия. Когда посчитали стоимость этого фонтана со всеми дамами, то оказалось, что она превышает все допустимые возможности. Тогда киевский мэр В. Згурский придумал такой вариант: зачем нам дамы всех национальностей Советского Союза – мы же не Москва. Давайте ограничимся дружбой славянских наций СССР и поставим фигуры русской краcавицы в национальном костюме, украинки и белорусски. Макет был изготовлен. Но начальство испугалось такого решения, как националистического, и велело убрать всех этих дам. Я был знаком с автором фонтана В. Шараповым, но как-то постеснялся у него выяснить справедливость этой версии тем более, что он не любил говорить на эту тему.
Среди архитекторов бытовала другая версия. Когда посчитали стоимость этого фонтана со всеми дамами, то оказалось, что она превышает все допустимые возможности. Тогда киевский мэр В. Згурский придумал такой вариант: зачем нам дамы всех национальностей Советского Союза – мы же не Москва. Давайте ограничимся дружбой славянских наций СССР и поставим фигуры русской краcавицы в национальном костюме, украинки и белорусски. Макет был изготовлен. Но начальство испугалось такого решения, как националистического, и велело убрать всех этих дам. Я был знаком с автором фонтана В. Шараповым, но как-то постеснялся у него выяснить справедливость этой версии тем более, что он не любил говорить на эту тему.
В общем, площадь в 80-е годы стала очень красивой, благоустроенной и уютной. В этом была большая заслуга руководителя проекта ее реконструкции талантливого архитектора Александра Владимировича Комаровского. О конкурсе на проект памятника Октябрьской революции и всех удивительных событиях с этим связанных мы рассказали в «Лысом 1». Нынче он – этот памятник, снят и расчленен на куски, как и многие другие памятники, созданные во славу советских деятелей. Эти куски гранитного вождя и сейчас валяются на производственной базе «Укрреставрации».
После этого площадь начала лихорадочно заселяться. Прошел еще ряд конкурсов на памятники и монументы, которые обязательно хотели разместить на этой площади: на монумент «Возрождение», на монумент Независимости, на символ Киева Михаила Архистратига и другие памятники. И началась новая реконструкция.
Памятник Революциии его эволюции
После конкурса, 1966 год
После открытия, 1977 год
После перестройки, 1992 год
К сожалению, она оказалась не такой удачной, хотя ею опять руководил Комаровский. Площадь наполнилась многочисленными памятниками, выполненными в разных стилях и материалах, стеклянными зенитными фонарями цилиндрической, купольной и пирамидальной формы. Я прочитал об этой реконструкции ряд статей, но ни в одной я не нашел положительной оценки. Когда я приехал в Киев и увидел ее в натуре, я понял, что авторы статей были во многом правы. Сегодня, сидя за компьютером, я открыл Интернет и увидел, что в Киеве появился новый главный архитектор, причем не по назначению, а по конкурсу, что уже само по себе несет положительное начало. И, прочитав первое интервью Сергея Целовальника, нового главного архитектора города, я обнаружил такое высказывание: «Вопрос Майдана – острый. У меня втягивается голова в плечи, когда я проезжаю по нему и вижу эти стекляшки. Мне неудобно, как архитектору, что их наваяли». Не нравится ему и монумент Независимости. – «Меня смущает, что десятая годовщина Независимости Украины была выражена в виде тиранического символа – колонны, забитой в центре площади». Очевидно, предстоит еще одна реконструкция. Поживем – увидим.
Мы с отцом редко обсуждали архитектуру площади Калинина и самого Крещатика. Он сначала ее не очень хорошо воспринимал, а после кампании борьбы с космополитизмом вообще старался не высказываться по вопросам архитектурных стилей. Тем более, что он предчувствовал, что впереди архитекторов ждут новые бури. Так оно и вышло – нас ждала гибель Академии архитектуры и ликвидация Академии строительства и архитектуры.
РАЗДУМЬЯ
Заседания кафедры и консультации он обычно заканчивал к двум часам, после чего ехал домой или в Академию. Ехал на трамвае. Второй номер довозил его сначала до дома. Потом маршрут сократили до Львовской площади, и дальше он шел пешком. Иногда он садился на троллейбус, который останавливался как раз напротив института, и ехал до Крещатика. Крещатик он любил еще со студенческих лет. Эта центральная улица города тогда была вдвое уже, на ней располагались в основном административные здания и гостиницы (до революции – банки) и ходил трамвай. Крещатик был уютным, здесь были большие кинотеатры и хорошие кондитерские. Сейчас он тоже шел по Крещатику, но не только с целью прогулки, а чтобы зайти к главному архитектору Киева Приймаку и побеседовать с ним. Он предварительно позвонил в Управление и выяснил, что Борис Иванович у себя. Он был давно с ним знаком, встречался на всех заседаниях Президиума и Ученого Совета Академии, и сейчас хотел посоветоваться с ним, поскольку ситуация была явно непонятная.
Он зашел в старое Лидвалевское здание, единственное сохранившееся после войны в этом квартале, поднялся на второй этаж и зашел в приемную. Секретарь сказала ему, что Борис Иванович сейчас проводит Совет по генплану города, и когда он его закончит – никому не ведомо. Он уже собрался уходить, когда из кабинета вышел Милецкий. Авраам Моисеевич, как всегда, был спортивен, энергичен, стремителен. Увидев его, он подошел и протянул руку.
– Рад вас приветствовать, профессор, в наших пенатах. Если вы дожидаетесь Бориса Ивановича – то это почти безнадежно. Его захватил Слуцкий со своей командой, а это надолго. Так что могу только вам посочувствовать. Я сам еле прорвался к нему, а теперь меня не хотели отпускать, потому что они смотрят Печерск, а у меня там два крупных объекта и намечается третий. Но я, к сожалению, вынужден был бежать, так как у меня сейчас идет пусковой объект.
– Какой, если не секрет?
– Дворец пионеров.
– Поздравляю. Это большой успех. Я видел и проект и почти законченную постройку. Это первое здание в Киеве, выдержанное полностью в стиле современной архитектуры.
– Спасибо, спасибо. Эти современные формы приходится пробивать невероятными усилиями, даже путем обмана. Утверждаешь один проект, а строишь совсем другой. Консерватизм в этом деле чудовищный. У меня в современных формах был сделан автовокзал, и делался он именно таким путем. На совете показывали одно, а в натуре я делал по-другому. К сожалению, мы зависим от того, «какое время на дворе» и от чиновников. Но тем не менее, я люблю все свои объекты, независимо от того, в какой стиль меня вгоняли: и Горисполком, и гостиницу «Москва», и парк Славы. Но Дворец пионеров хочется сделать особенно чистым, тем более, что сейчас стали мягче относиться к новым веяниям. Вот я бегал к Борису Ивановичу визировать идиотскую бумагу, чтобы ко Дворцу не подпускали без моего ведома никого из Союза художников. Там уже наведывались варяги – монументалисты и скульпторы. Спешу: на хозяйстве сейчас один Эдик Бильский, а вокруг здания крутится скульптор Григорий Гутман с моделью своего «пловца». Пытается воткнуть его куда-то в вестибюле. Мне хватает Ады Рыбачук и Володи Мельниченко. Они ребята талантливые, и им я доверяю. Я так и просил Бильского – никого из «мытцив» кроме них не пускать. Эдика вы должны помнить – он учился у вас.
– Конечно, помню. Так он сейчас работает с вами? Должен сказать, что ему повезло – он попал в хорошие руки.
– Спасибо еще раз. Я побежал. Передавайте привет сыну – он мне помогал рассчитывать солнцезащиту в нескольких зданиях.
Ему тоже пришлось уйти – причем уйти ни с чем. Он вышел из здания Киевпроекта пересек Прорезную и пошел по Крещатику.
Возле музыкального магазина к нему вдруг подошел нетвердой походкой сутулящийся человек с усами, без шапки, в клетчатой рубашке и распахнутой светлой куртке. Чувствовалось, что человек этот был слегка под-шафе. Он уже решил, что сейчас у него попросят денег. Однако неожиданно услышал:
– Здравствуйте, профессор. Вы меня, наверное, не узнаете, ведь я закончил КИСИ еще в 1936-м, но к вам неоднократно заходил на кафедру уже после войны. Я архитектор, правда давно архитектурой серьезно не занимаюсь. Я – Некрасов.
И тут он его узнал.
– А, очень рад! Полковой инженер – капитан Виктор Платонович, извините, Б-га ради, я сразу вас не узнал, будете богатым.
– Насчет богатства слухи сильно преувеличены. А я помню наши беседы в институте и помню вашего брата Михаила Ароновича, который тогда заведовал кафедрой рисунка. Он мне показывал свои акварели, которые мне очень понравились, особенно серия трагичных рисунков «Разрушенный Киев». Так что увидите его, передайте ему привет от бывшего архитектора и почитателя.
– Обязательно передам. Хотя бывших архитекторов не бывает. Говорят, вы великолепно рисуете, и ваши путевые заметки всегда сопровождаются набросками. Естественно, что вы сейчас отошли от архитектуры. Вы же известный писатель. Я с удовольствием прочитал вашу замечательную книгу «В окопах Сталинграда». А повесть «В родном городе» просто была для меня подарком. Там очень точно описан наш институт послевоенного времени. И несмотря на то, что вы изменили многие фамилии, персонажи настолько ярко изображены, что я их сразу узнал, например, Видуева, Шлаканева. Очень точно описаны у вас институтские собрания и гонения. Жалко только, что действие вашей повести оканчивается в 47-м. Если бы оно продлилось, то вы бы смогли описать ту вакханалию, которая началась в 48-м. Я бы на этот счет, да не только я, но и ваш учитель Иосиф Юльевич Каракис, могли бы рассказать вам много интересного. Так что вы сейчас личность известная.