Он шепчет:
— Я люблю тебя.
Вот с чего.
Вечно подобные признания застают меня врасплох. Как гром среди ясного неба. Вот сейчас ты предлагаешь план побега, а в следующее мгновение на тебя обрушивают вот такое вот... Управляйся как знаешь. Так что я ляпаю первое, что взбредёт на ум, и ясно, что это не самый лучший ответ:
— Я знаю.
Звучит ужасно. Словно бы я признаю: да, ты, бедный, ничего не можешь поделать со своей любовью, но я-то к тебе ничего не чувствую. Гейл начинает потихоньку высвобождаться, но я изо всех сил цепляюсь за него:
— Я знаю! И ты... ты тоже знаешь, что значишь для меня! — Этого недостаточно. Он вырывается. — Гейл, мне сейчас не до любви, пойми! Каждый день, каждую минуту с тех пор, как имя Прим вытащили на Жатве, я умираю от страха! Ни на что другое у меня сил нет! Если бы мы попали в какое-нибудь безопасное место, наверно, всё стало бы по-другому. Я не знаю...
Я вижу, как он борется со своим разочарованием.
— Ладно. Мы уйдём. А там видно будет. — Он поворачивается обратно к огню — каштаны начали подгорать, и он выкатывает их на приступку. — Мою мать будет нелегко убедить.
Значит, он по-прежнему не отказывается уйти со мной. Но радость испарилась, оставив после себя слишком знакомое чувство натянутости в отношениях. — Мою тоже. Мне нужно будет заставить её понять, что выжить по-другому не получится.
— Она поймёт. Во время Игр я часто бывал у вас, и мы смотрели вместе — она, я и Прим. Твоя мать не станет тебя отговаривать.
— Надеюсь. — Впечатление такое, что температура в доме в течение каких-то секунд упала на двадцать градусов. — Хеймитч — вот кого будет нелегко уломать.
— Хеймитч? — Гейл забывает о каштанах. — Ты что, хочешь, чтобы и он пошёл с нами?
— Конечно, Гейл. Я не могу оставить его и Пита, потому что они не... — Его угрюмый взгляд заставляет меня замолчать на полуслове. — Что такое?
— Прошу прощения. Не ожидал, что компания будет такой многочисленной, — огрызается он.
— Их же замучают до смерти, допытываясь, куда я девалась.
— А как насчёт семьи Пита? Они ведь никуда не пойдут. Скорее всего, даже рады будут донести на нас. Надеюсь, что у него хватит ума понять это. Что, если он решит остаться? — спрашивает Гейл.
Я стараюсь говорить равнодушно, но голос надламывается:
— Тогда он останется.
— Ты бросишь его одного?
— Чтобы спасти Прим и мою мать — да! — отвечаю я. — То есть нет! Я заставлю его пойти с нами!
— А меня — меня бы ты бросила? — Лицо Гейла теперь жёстко, как камень. — Если, например, я не смогу убедить свою мать в необходимости тащить троих детей в зимнюю стужу неведомо куда.
— Хазелл не откажется! Она поймёт! — в отчаянии говорю я.
— Предположим, что не поймёт, Кэтнисс. Что тогда? — настаивает он.
— Тогда тебе придётся её заставить, Гейл. Ты что, думаешь, что я тут в игрушки играюсь? — Я тоже начинаю выходить из себя и повышать голос.
— Нет. Вернее, я не знаю! Может, президент только пытается запугать и запутать тебя! Ты же видишь, он предлагает устроить вашу свадьбу. Ты знаешь, как публика в Капитолии реагировала на это предложение. Не думаю, что ему так сойдёт с рук убить тебя! Или Пита. Как он сможет оправдаться перед народом?
— Ха, сомневаюсь, что в связи с мятежом в Восьмом дистрикте, у него остаётся много времени на выбор свадебного торта! — ору я.
Стоит лишь этим словам сорваться с моих уст, как я уже готова проглотить их обратно. Лицо Гейла мгновенно меняется: на щеках вспыхивает румянец, серые глаза сверкают:
— Как, в Восьмом мятеж? — тихо и ошеломлённо спрашивает он.
Я принимаюсь юлить, пытаясь выкрутиться, разрядить обстановку, как пыталась сделать то же самое в дистриктах:
— Э-э, я точно не уверена, мятеж или просто беспорядки... Ну, люди на улицах...
Гейл хватает меня за плечи:
— Что ты видела? Выкладывай!
— Ничего! Лично — ничего не видела! Только слышала кое-что... — Как всегда — поздно дёргаться, слово не воробей. Сдаюсь и принимаюсь выкладывать:
— Я увидела кое-что по телевизору в кабинете мэра. Это не предназначалось для моих глаз. Там была толпа, и пожары, и миротворцы стреляли в людей, а люди дрались с ними... — Я закусываю губу, запинаюсь, пытаюсь продолжить рассказ, но вместо этого вдруг высказываю вслух слова, что уже выели мне душу:
— И всё это из-за меня, Гейл! Из-за того, что я натворила на арене. Если бы я только съела те проклятые ягоды и умерла, ничего бы этого не случилось! Питер вернулся бы домой и нормально жил бы себе, и у других всё было бы тихо и спокойно...
— Значит, тихо и спокойно? Пусть бы помирали от голода — тихо и спокойно? Работали как бессловесные скоты? Посылали детей на Жатву? И всё это, по-твоему, тихо и спокойно? Кэтнисс, ты не нанесла вреда людям — ты открыла для них новые возможности. От них требуется только достаточно отваги, чтобы воспользоваться этими возможностями. В шахтах тоже уже начинают роптать. Кое-кто непрочь начать борьбу. Ну как ты не видишь? Начинается! Наконец, что-то сдвинулось с мёртвой точки! Если в Восьмом мятеж, то почему бы ему не начаться и здесь? А почему бы не везде? Ведь это то, о чём мы...
— Прекрати! Ты не понимаешь, что говоришь! Миротворцы за пределами Двенадцатого — это тебе не Дарий и даже не Крей! Жизнь обычного человека для них — как жизнь червяка, раздавил и пошёл себе дальше!
— Вот поэтому мы должны присоединиться к восставшим! — упрямо говорит он.
— Нет! Нам надо драпать отсюда, пока нас не прикончили, и кучу народа вместе с нами! — снова срываюсь я на крик. Ну почему он не видит, почему твердит своё?! Как он может не понимать таких очевидных вещей?
Гейл резко отталкивает меня от себя:
— Ну и драпай! Без меня. Я ни за что на свете теперь отсюда ни ногой!
— Да? А раньше ты был просто счастлив свалить отсюда! Я вообще не врубаюсь, какое значение имеет мятеж в Восьмом кроме того, что нам надо рвать когти и как можно быстрей! Ты просто злишься, что... — Нет, имя Пита я бросить ему в лицо не могу. — А как насчёт твоей семьи?
— А как насчёт других семей, Кэтнисс? Тех, что не могут убежать? Ты что, ослепла? Вопрос стоит уже не о нашем личном спасении! Не до него, когда началось восстание! — Гейл трясёт головой, не скрывая своего отвращения ко мне. — Ты могла бы сделать так много полезного! — Он бросает перчатки, забытые Цинной, мне под ноги. — Я передумал. Не хочу ничего, что воняет Капитолием!
И его как ветром сдувает.
Я смотрю вниз, на злополучные перчатки. «Ничего, что воняет Капитолием»? Он имел в виду и меня тоже? Неужели он думает, что я теперь — всего лишь очередной фабрикат Капитолия, а значит, кроме отвращения, больше ничего вызывать не могу? От несправедливости всего произошедшего я впадаю в ярость. Одновременно я испытываю дикий страх: на какие ещё безумства он способен?
Я опускаюсь на пол у очага, отчаянно стараясь успокоиться и продумать свой следующий ход. Я утешаю себя тем, что революции не совершаются за пару дней. Всё равно до завтра Гейл никому из шахтёров ничего не сможет рассказать. Если я успею обо всём предупредить Хазелл, она вставит ему мозги на место. Но прямо сейчас я идти туда не могу. Если Гейл дома, он меня и на порог не пустит. Может, сегодня ночью, когда все уснут... Хазелл зачастую стирает допоздна. Тогда я пойду, постучусь в окно и расскажу ей всё-всё. Может, ей удастся удержать Гейла от глупостей.
На ум мне приходит разговор с президентом Сноу в кабинете моего дома.
...«— Наши советники опасались, что с вами трудно будет сладить, но похоже, что вы готовы сотрудничать? — спрашивает он.
— Готова.
— Мы им так и сказали. Любой, кто пошёл на такой крайний риск ради спасения своей жизни, заинтересован в том, чтобы сохранить её в неприкосновенности»...
Я размышляю о том, как тяжело работала Хазелл, чтобы сохранить жизнь своим детям. Конечно же, она будет на моей стороне! Или... А вдруг нет?
Должно быть, сейчас уже за полдень, а дни стоят такие короткие... Какой смысл брести по лесу в темноте? Я затаптываю ещё тлеющие угли, выбрасываю объедки и засовываю перчатки Цинны за пояс. Я пока придержу их — а вдруг Гейл одумается. Вспоминаю выражение его лица, когда он швырнул их наземь. Как ему были отвратительны и они, и я...
Я бреду через лес и прихожу к своему старому дому ещё засветло. Моё стремление убедить Гейла в необходимости бежать накрылось медным тазом, но планы покинуть Дистрикт 12 не изменились. Я решаю теперь найти Пита. Почему-то мне кажется, что поскольку он был со мной в Туре Победы и видел то же, что видела я, он легче поддастся на уговоры, чем Гейл. Натыкаюсь на него как раз по дороге в Посёлок Победителей — он направляется в город.
— На охоте была? — спрашивает он. По его тону ясно, что идею он не одобряет.
— На охоте была? — спрашивает он. По его тону ясно, что идею он не одобряет.
— Не совсем. Ты в город идёшь? — спрашиваю я.
— Да. Мои ждут меня к обеду, — отвечает Пит.
— Давай я тебя провожу, а?
Дорога от Посёлка Победителей до площади почти безлюдна, так что здесь можно спокойно говорить на небезопасные темы. Но похоже, что слова застряли у меня в горле. Ведь разговор с Гейлом окончился полным провалом. Кусаю свои и без того потрескавшиеся губы, а площадь всё ближе с каждым шагом... Навряд ли мне скоро представится возможность изложить свой план Питу, если я не сделаю этого сейчас. Я набираю полную грудь воздуха и выпаливаю:
— Питер, если я попрошу тебя бежать со мной из дистрикта, ты согласишься?
Пит берёт меня за руку, заставляя остановиться на полном ходу. Ему необязательно заглядывать мне в лицо, чтобы узнать, говорю я серьёзно или дурака валяю.
— Зависит от того, почему ты просишь.
— Президента Сноу моё актёрское мастерство не убедило. В Восьмом дистрикте мятеж. Нам надо убираться.
— Говоря «мы» ты имеешь в виду себя и меня? — спрашивает Пит.
— Я имею в виду всю свою семью. И твою тоже, если они согласятся. И Хеймитча. Может быть.
— А Гейл? — говорит Питер.
— Не знаю. У него могут быть другие планы, — горько говорю я.
Пит качает головой и одаривает меня печальной улыбкой.
— Наверняка. Конечно, Кэтнисс, я пойду с тобой.
Я чувствую робкую надежду:
— Ты согласен?
— Да. Но я ни секунды не сомневаюсь, что ты никуда не уйдёшь, — грустно говорит Пит.
Я выдёргиваю свою ладонь из его руки.
— Тогда ты меня плохо знаешь. Будь наготове, это может случиться в любое время. — Я поворачиваюсь и иду дальше, он следует за мной в одном-двух шагах позади.
— Кэтнисс, — зовёт Пит. Я не замедляю хода. Если ему кажется, что моя идея никуда не годится, пусть проглотит своё мнение — другой идеи у меня нет. — Кэтнисс, подожди. — Я наподдаю ногой грязный, мёрзлый ком снега и жду, когда Пит нагонит меня. Угольная пыль всё вокруг делает особенно уродливым и неряшливым.
— Я, конечно, пойду, если ты этого хочешь. Только сначала, думаю, надо обсудить побег с Хеймитчем. Убедиться, что мы не поставим всех в ещё более страшное положение. — Внезапно он вздёргивает голову: — Что там такое?
Поднимаю глаза. Я до того была поглощена своими горестями, что до сих пор не замечала гама, доносящегося с площади. Резкий свист, потом звук удара и одновременный громкий вздох толпы.
— Пошли! — командует Пит, лицо его вдруг застывает. Ничего не понимаю. Что там за звуки? Даже представить себе не могу, что бы они значили. Но Питу они явно не нравятся.
На площади происходит что-то странное, но толпа так густа, что мы ничего не видим. Пит влезает на ящик у стены кондитерской лавки и протягивает руку мне, а сам в это время озирает площадь. Я уже почти наверху, как он вдруг чуть ли не сталкивает меня обратно на землю:
— Слезай! Уходи отсюда! Немедленно! — хриплым шёпотом наставивает он.
— Что? — Я пытаюсь прорваться наверх.
— Иди домой, Кэтнисс! Я приду к тебе через минуту, честное слово! — умоляет он.
Значит, что бы это ни было, это что-то страшное. Я вырываю у него свою руку и пробиваю себе дорогу через толпу. Люди видят меня, узнают, и на лицах у них отражается панический ужас. Их руки отталкивают меня назад, голоса сипят:
— Уходи отсюда, девочка!
— Ты только сделаешь хуже!
— Ты что, хочешь, чтобы его совсем того...? Забили насмерть?
Но к этому времени моё сердце несётся таким яростным галопом, что я уже никого не слышу. Знаю только: чтобы ни происходило там, в середине толпы, это касается меня. Когда я, наконец, прорываюсь на свободный участок в центре площади, то понимаю, что была права. И Питер был прав. И все эти предупреждающие голоса тоже.
Посередине врыт деревянный столб, а к нему привязан за запястья Гейл. Дикая индейка, которую он подстрелил сегодня утром, висит над его головой, приколоченная гвоздём в шею. Его куртка валяется на земле, рубаха сорвана. Гейл без сознания — его колени подкосились, он висит на верёвках, которыми привязаны к столбу его кисти. То, что когда-то было его спиной, превратилось в бесформенное, кровавое месиво.
Позади него стоит человек, которого я раньше никогда не видела. Зато мне хорошо знакома его униформа — это та самая, что предназначена для нашего шефа миротворцев. Только одет в униформу вовсе не старина Крей. Это высокий, мускулистый мужчина с тщательно отутюженными складками на брюках.
Все фрагменты только тогда складываются в моей голове в единую картину, когда я вижу в его руке занесённый для удара кнут.
8.
— Нет! — кричу я и рвусь вперёд. Остановить руку с кнутом не успею, к тому же и силёнок не хватит. Поэтому я бросаюсь прямо между кнутом и Гейлом. Я как можно шире раскидываю руки, чтобы защитить его изуродованное тело, так что мне нечем отразить удар кнута. Тот со всей силой обрушивается на левую половину моего лица.
Какая непереносимая боль! Она обжигает и ослепляет. В потемневших глазах мелькают огненные вспышки. Я падаю на колени. Одной рукой хватаюсь за лицо, другой опираюсь о землю, чтобы не уткнуться в неё носом. Уже ощущаю, как взбухает рубец, как опухоль затягивает глаз. Камни подо мной мокры от крови Гейла, в воздухе витает её запах.
— Прекратите! Вы убьёте его! — визжу я.
Я вижу лицо моего противника. Резкие черты, глубокие морщины, жестокий рот. На бритой голове слегка пробивается седая щетина. Глаза так темны, что похоже, состоят из одних зрачков — просто две чёрные дыры. Длинный прямой нос, красный от холода. Мощная рука вновь заносит кнут, глаза прикованы ко мне. Мои пальцы невольно вспархивают к плечу — достать стрелу, но где там! — моё оружие спрятано в лесу. Я стискиваю зубы в ожидании следующего удара.
— Стоять! — ревёт знакомый голос. Появляется Хеймитч. Он спотыкается о какого-то миротворца, валяющегося на земле. Постой, это же Дарий!
На лбу у него, под рыжими волосами, выпячивается огромный лилово-чёрный бугор. Он без сознания, но ещё дышит. Что произошло? Неужели он пытался прийти Гейлу на помощь — ещё до того, как здесь появилась я?
Хеймитч переступает через него и грубым рывком ставит меня на ноги.
— Великолепно! — Его рука вцепляется в мой подбородок и поддёргивает его кверху. — На следующей неделе у неё фотосессия в свадебных платьях. И что я, по-вашему, скажу её стилисту?
Вижу проблеск узнавания в глазах человека с кнутом. Ещё бы: укутанную в бесформенную толстую одежду, с ненакрашенным лицом, с волосами, заткнутыми под воротник пальто, — узнать во мне победительницу последних Голодных игр нелегко. Особенно, когда полфизиономии заплыло. Но Хеймитча показывали по телевидению в течение многих лет, так что его, уж поверьте мне, так просто не забудешь.
Человек упирает руку с кнутом в бок.
— Она вмешалась в процесс наказания преступника, сознавшегося в своём преступлении.
Всё в этом человеке: его командирский голос, странный акцент, манера держаться — предупреждает о неведомой и грозной опасности. Откуда он? Из Одиннадцатого? Из Третьего? А, может, из самого Капитолия?
— Да плевать я хотел, даже если бы она взорвала сам растреклятый Дом правосудия! Смотри на её щёку! Как по-твоему, через неделю она будет в нормальном состоянии для съёмок? — рычит Хеймитч.
Голос человека остаётся бесстрастным, хотя звучит уже не столь уверенно:
— Это не моя проблема.
— Ах, не твоя? Ну что ж, она станет твоей, дружочек. Первый же звонок, который я сделаю, придя домой, будет в Капитолий. Я уж выясню, кто тебя уполномочил портить мордашку моей победительницы.
— Он был взят на браконьерстве. А вообще, ей до этого что за дело?
— Он её кузен. — Питер бережно подхватывает меня под другую руку. — А она — моя невеста. Так что если вы хотите продолжить разбираться с ним — вам придётся сначала иметь дело с нами обоими.
Может, так оно и есть — мы единственные трое во всём дистрикте, кто отваживается оказать сопротивление властям. И это нам, конечно, ещё зачтётся. Но в этот самый момент всё, что меня заботит — это как сохранить жизнь Гейлу.
Новый глава миротворцев бросает взгляд на свою команду. Я с облегчением вижу знакомые лица старых приятелей из Котла. Судя по всему, они от устроенного шефом зрелища не в восторге.
Одна из них, женщина по имени Пурния — она регулярно покупает суп у Сальной Сэй — чётко, по-военному, выступает вперёд.
— Я полагаю, установленное для случая первой поимки количество ударов кнута уже отпущено, сэр. Если только вы не желаете вынести преступнику смертный приговор. Тогда его приведёт в исполнение расстрельная команда.