Отец Иннокентий с тоской глядел на стоящую перед воротами братию. Весь его запас красноречия иссяк, а разбойники, уже изготовившие из здоровенного дуба таран, подняли его на плечи и теперь отходили чуть назад, чтобы как следует разбежаться. Под прикрытием сотен лучников они двинулись вперед. Со стороны противника стрел не жалели. Вот грянул очередной залп, и множество стрел, просвистев над головами защитников города, шлепнулись на каменную мостовую. Кто-то тихо застонал, выдергивая из плеча зазубренный наконечник, кто-то дико взвизгнул, уворачиваясь (как ему показалось) от летящего прямо в глаз наконечника, кто-то подобрал вражеский "снаряд" и, грязно ругнувшись, отправил обратно. Штурм вступил в новую фазу.
Таран врезался в ворота подобно не вышедшему из пике истребителю. Раздался треск, старое дерево разлетелось на мелкие щепы, а по всему вражескому лагерю, словно неистовый смерч, пронёсся восторженный вопль. "Таранщики", потеряв двоих убитыми и троих затоптанными собственными товарищами, спешили оттащить таран в сторону, дабы освободить проход завывающему в нетерпении воинству.
-Милосердие и покаяние! - возвысив голос, отец Иннокентий в очередной раз приготовился рассказать сказочку о житие в мире и добрососедстве. - Братья мои да наполнятся ваши сердца... Ой, - краснопёрая стрела, взвизгнув, пролетела над самым ухом почтенного священнослужителя, едва не задев его сбившуюся на бок шапочку. Лицо батюшки пошло пятнами: внимать голосу разума и совести штурмующие не захотели, оставалось только одно... Святой отец выпрямился, простер над собой кулаки и принялся извергать проклятия. Что-что, а это у него получалось гораздо лучше, чем призывы возлюбить ближнего своего аки самого себя. А казалось бы, всего-то и разница, что в первом случае Иннокентий поступал согласно учению сына божьего, а во втором слова шли от души, от сердца, а если хотите, то и от самой сущности человеческой.
-...Я призываю на вас молнии и громы небесные, пусть небеса разверзнутся, и дождь огненный вгрызется в плоть вашу аки костры адовы, я призы...
Что еще хотел призвать отец Иннокентий - неизвестно, ибо его слова потонули в грохоте разрывов и в вое летящих над головой бутылок. Тащившие бревно разбойники замерли, вытаращившись на невесть откуда летящие бутыли, засыпавшие разбойное войско острыми осколками и зловонной, прожигающей до костей жидкостью. В двух или трёх местах раздались взрывы. Высокое пламя лизнуло вершину тут же почерневшей сирени. А две бутылки, упавшие на твердую поверхность тарана, разбившись, забрызгали облепивших его разбойников какой-то едкой, вонючей жидкостью. Они дружно взвыли и бросилась в разные стороны, позволив стволу дуба рухнуть, похоронив под собой самых нерасторопных. Тем временем окурки, пока еще не принимавшие участия в битве, сидевшие в стороне и хитро скалившие свои желтые зубы, всем кагалом вскочили на ноги и засуетились, забегав из стороны в сторону в непонимании того, что происходит. Ухнувший прямо посередине войска взрыв похоронил в глубокой воронке и их главаря и всю руководящую верхушку его "великого" воинства. Несколько последовавших вслед за этим взрывов угробили почти всю гвардию и ввергли оставшихся в живых окурков в панику. Закованное в броню войско тут же превратились в насмерть перепуганную бандитскую шайку. Обезумевшие вояки с визгом кинулась к спасительному лесу, на ходу сбрасывая тяжелые доспехи и оставляя на поле боя еще совсем недавно любовно лелеянное оружие.
-Матерь божья! - оседая на каменную кладку, пробормотал отец Иннокентий. - Это же надо такое устроить! И сам-то не чаял, а глянькось, вера-то истинная и помогла, - он покачал головой и задумчиво окинул взором улепетывающие к лесу остатки международной банды.
Голубое небо над полем битвы едва заметно подёрнулось сиреневой зыбью наступающего вечера. Как раз в этот момент на стене города появились я и мой очумело таращившийся по сторонам "лаборант", а на горизонте стало разрастаться новое облако пыли, стремительно приближавшееся к городским стенам. Я вгляделся и мне стало немного не по себе, ибо пыльное облако поднималось от закованных в черную броню всадников, скакавших на таких же черных конях. Пригнувшись к гривам и выставив вперед длинные чёрные копья, они мчались в сторону ворот, а над их головами реяло черное пиратское знамя с черепом и двумя перекрещенными крест-накрест костями. Всадников было немного - сотни полторы, но, глядя на их безупречный строй, на отливающую вороновым крылом броню я понял: ВСЁ - кранты! И потянулся к рукоятям обеих мечей сразу. Кажется, стоящие на стенах ратники тоже это уразумели. Я заметил, как побелели костяшки пальцев у сжимающего древко копья стражника, как закусил до крови губы стоящий поодаль ополченец, как положил руку на плечо брата нахмурившийся Мефодий. Что это конец осознали все, но ни один не бросился бежать, ни один не вскрикнул от страха, ни один не опустил оружие. Глядя на них, мне невольно подумалось: нет, еще не конец, мы еще повоюем! И мне почему-то стало не страшно умереть, умереть в этой битве, сражаясь за раскинувшийся позади город, за чужих, но ставших вдруг такими родными людей. Что ж, мы будем драться! И мы победим! По моей команде лучники подняли луки и приготовились выстрелить.
-Цельтесь в коней, - предупредил я, поднимая вверх правую руку...
Секунды бежали, всадники приближались, я уже приготовился взмахнуть рукой, когда кони наступавших замедлили бег и остановились. Из первого ряда выехал ничем не отличимый от остальных всадник и, отсалютовав мне рукой, медленно приблизился.
-Думал, что не поспею, - донесся до меня странно знакомый голос. Черный всадник приподнял забрало, и под ним показалось улыбающееся лицо графа Дракулы. - Привет, Николай! Скакал, скакал, а вы и без меня управились. Ловко! Не думал я... - граф восхищенно покачал головой.
-А уж я - то как не думал! - мы посмотрели друг другу в глаза и громко расхохотались. Народ, столпившийся на стенах, некоторое время непонимающе смотрел на наше веселье, затем приступ смешинки поразил и его. Вскорости на стенах города стоял оглушительный хохот.
-Заходи, гостем будешь, ворота открыты, - я показал рукой на разбитые врата.
-Спасибо, Николай! Какой из меня гость, мы уж домой. - Увидев на моем лице неподдельное огорчение, добавил: - Неспокойно у нас, а в крепости гарнизон малый, если что - долго не продержатся. Прощай! - развернув коня прокричал Дракула и его войско поскакало в обратный путь.
-До свидания, - подумал я, но кричать не стал, сквозь топот сотен подков до графа было не докричаться.
-Вот и закончилась битва, - протянул подошедший сзади Мефодий.
-Боюсь, что она не последняя, - я устало опустился на выступающий из стены камень. - А "урки" - то нам даже службу сослужили, - добавил я, глядя на поверженные ворота и улыбнулся.
-Не понял, как это? - Мефодий выглядел озадаченным.
-А что тут понимать-то. Это ж, сколько возни было бы: старые ворота снимать, на дрова растаскивать, а тут гляди - одни щепы. Сразу можно новые навешивать.
-Ну, если так, тогда конечно, - задумчиво согласился он, медленно окидывая взглядом поле, заваленное предметами закончившейся "баталии".
В эту ночь никто не ложился спать. Трёхмухинцы праздновали победу. Народ был в меру сыт и не в меру пьян. Такого праздника у них еще не бывало. Фейерверк с разрушением доброй половины города - это нечто. Ликование было всенародным. Ремесленники и подмастерья, магистры и простые дровосеки братались, распивали дешёвое, кислое, черноморское вино и, бродя по городу, пьяно горланили наши имена. В полночь, совсем окосевшая толпа с криками ворвалась в наши опочивальни и, несмотря на протесты, подняв на руки, пронесла по щедро освещенному факелами городу. Я и отец Иннокентий отделались временным отлучением от сна и мелкими потерями в виде оторванных пуговичек, потерянных тапочек и прочее. Отцу Клементию повезло меньше. Пьяная толпа не могла удержать его едва ли не полуторацентнерное тело и то и дело роняла на каменную мостовую. Наконец, нам удалось вырваться и убраться восвояси. Уже практически уснув, я неожиданно вспомнил, что так и не справился о здоровье раненого Всеволода.
-Вот ведь склеротик, - сбросив одеяло, я быстро оделся. Чтобы не быть узнанным, надвинул на лицо чью-то висевшую на гвозде шляпу и поспешил в лазарет. На небе заиграли первые зарницы, хотя до рассвета было еще далеко. В чьем-то курятнике орал петух- полуночник. Откуда-то со стороны площади доносился дружный стук топоров. Игнат, как и обещал, спешил срубить к утру новые ворота.
У порога лечебницы меня встретил слегка подвыпивший Феофан. Лицо его было осунувшееся и усталое.
-Ну? - одним кивком головы спросил я у него и, невольно боясь услышать самое страшное, потряс головой, словно отгоняя этим дурное предчувствие.
У порога лечебницы меня встретил слегка подвыпивший Феофан. Лицо его было осунувшееся и усталое.
-Ну? - одним кивком головы спросил я у него и, невольно боясь услышать самое страшное, потряс головой, словно отгоняя этим дурное предчувствие.
-Всеволоду совсем плохо. Нож - то, видать, отравленный был, помрет к утру.
-Что значит помрёт? А лекарь? - что за чушь? Неужели в таком сказочном мире кто-то, кто мне глубоко симпатичен, может вот так запросто взять и умереть? Такого просто не может быть!
-Так ить, не способен он, трав таких не ведает, а что знал - не помогает, - Феофан совсем скис.
-Седлать коней живо, разведдозор на выезд! - решение пришло мгновенно.
-Батюшка воевода, а кого за старшего?
- Никого, я сам поеду.
Уже через десять минут пять конников в готовности стояли у ворот. Мефодий, вызвавшийся сопровождать меня в поездке, держал в поводу изящного скакуна, в нетерпении переступавшего с ноги на ногу. Пока я неуклюже взбирался в жесткое седло, стражники, дежурившие на въезде, совершенно бесшумно отворили новые, только что сработанные ворота, и встав по обе стороны створок вытянулись по струнке. Плотницкая артель стояла тут же, ожидая моего одобрения проделанной работой, я молча поднял вверх большой палец. Мастера, почти всю ночь не покладая рук, трудившиеся над вратами, довольно заулыбались, я махнул им рукой, мол, ступайте по домам, тронул поводья и, провожаемый взглядами совершенно трезвой стражи, выехал за пределы города.
-Куда ж поедем, ваше сиятельство? - поинтересовался ехавший чуть позади "разведчик".
-Знамо куда, к Яге, - ответил за меня уже смекнувший что к чему Мефодий.
-Куда, куда? - переспросил "разведчик", растерянно оглядываясь по сторонам.
-Я ж тебе сказал.
-Да неужто и впрямь к ведьме? - стражник не унимался.
-Тебе же сказано, токмо не к ведьме, а к бабушке Яге - костяной ноге.
Я невольно улыбнулся. Переубеждать их в том, что у Матрены Тихоновны нога не костяная ,я не стал.
Ох, и отбил же я себе задницу! Отродясь на конях не ездил, а тут два с половиной часа скачки, да какой, да ещё не по ровной гаревой дорожке, а по ухабистому лесному тракту. Еле выдержал, а как прискакали, с коня сполз и повалился на землю.
-Что хотите со мной делайте, а обратно я на коне не поеду!
-И не надо! - с готовностью согласилась выскочившая из избушки бабушка Матрена. - Сейчас мы тебе примочечки поставим и через полчаса как новенький станешь.
-Бабушка, не до примочек сейчас! - возразил я, с трудом поднимаясь на ноги. - Прошу, собирайтесь, в город поедем.
-Я? В город? - Яга заметно засмущалась. - Да я в городе отродясь не бывала...- Внезапно она насторожилась. - Случилось чего?
-Много чего случилось, но не о том речь, человек хороший помирает, помощь нужна.
-Так ведь у них, чай, и своих лекарей хватает!
-Лекарей хватает, только лечить некому, хороших лекарей-то и нет. Кто был, в травах да настоях разбирающийся - повывели. Кого на костер свели, а кто и сам убежал. А эти только и могут, что кровь остановить, да если загангренится - руку аль ногу оттяпать. А тут и вовсе ничего поделать не могут, рана-то не простая, то ли ядом напитанная, то ли клинком, на смерть заговоренным, нанесенная.
-Ох ты, ох ты, грехи наши тяжкие! - совсем как обыкновенная российская старушка разохалась Баба-Яга. - Я покудова травки-то в котомочку уложу, ты к теремку сбегай, ковер освободи, гвоздики позолоченные повыдёргивай.
-Бегу, - немного приободренный ,я кинулся выполнять её приказание.
-И ружие свое странное с собой захвати, - донеслось мне вслед, я кивнул и побежал дальше.
Гвозди-то я выдернул, а вот дверь входную прикрыть забыл. Так и пришлось мне, изо всех сил упираясь, ковер за угол удерживать. Таскал он меня из стороны в сторону, пока мои дозорные не подоспели. Впятером мы еле-еле управились. Так и стояли, за ковер держась, покудова Яга из избушки не вышла.
-Горе ты моё луковое! Да неужто он куда без команды улетит? Покружит, покружит да на месте так и останется. Я ж тебе сказывала. А ну-ка все, геть в сторону! - Мы отпрянули, а она сделала пас рукой, и ковер, повинуясь этому жесту, медленно поплыл в её руки.
Удивительные всё же машинки эти ковры-самолеты: не гудят, не воняют керосином, а летят. Причем ровно, без воздушных ям и прочей неприятностей, в виде тряски, например. Но вот ремни безопасности пристегнуть, пожалуй, на всякий случай, стоило бы, а то ветер в лицо такой, что гляди, снесет. Это как на мотоцикле без шлема: скорость под сто, ветер в ушах, пыль в зубах, правда, здесь наверху пыли не было. Мы с Ягой на ковер уселись, а "разведчиков" я назад тем же макаром отправил. Люди бывалые и одни доберутся. Нам теперь лишь бы поспеть, а уж бабушка Матрена своё дело знает. Это она всё вздыхает и сетует, а я - то точно не сомневаюсь что справится, так моё сердце чует.
А летит ковёр, кстати, и впрямь быстро, только взлетели, а уже и снижаться пора. Неторопливо так вниз пикируем. Оба-на, что это внизу? Вспышка - словно факел зажгли. Только факел странный какой-то: вверх взлетел рукоятью вперед и стремительно к нам приближается... ПЗРКа!!!* Обалдеть...
-Бабушка, в сторону, в сторону бери! - заорал я, стараясь перекричать шум ветра. Но она и сама заметила опасность. Никогда такой штукенции не видала, а вот ведь догадалась. Ковёр накренился на бок и в сторону отвернул, а в том месте, где мы должны были быть, ужасно грохнуло, осколки со свистом пронеслись со всех сторон. Я и Яга целы, а коврик как решето, как набок накренённый был, так боком и падает.
-Касатик, помоги! - цепляясь обеими руками за ковер, крикнула Баба-Яга, и я немедленно протянул ей левую руку, - да не мне! Ковер надыть переворотить. Перевались на другую сторону да слово заветное шепни. - Слово заветное я знаю, Яга, когда лететь собрались, научила.
-Уф! - ковер выравнивается, но, не снижая скорости, продолжает пикировать вниз.
-Держись! - кричит бабка Матрена, и передняя часть ковра задирается, едва ли не становясь на дыбы. Скорость падает, и мы начинаем спуск, планируя, словно на парашюте. Удар о землю жесткий, но терпимый.
-Ух, приехали! - Бабушка со вздохами осматривает свой летательный аппарат, смотрит сквозь него на встающее над горизонтом солнышко: как дуршлаг, полная негодность, можно разбирать на нитки. Я тем временем озираюсь по сторонам. В полуверсте позади темный лес, оттуда и прилетела запущенная коварным врагом ракета, впереди Трехмухинск.
-Ну что, касатик, пошли, что ли?! - Яга еще раз вздохнула и, окинув взглядом распластанный на земле ковер, широким шагом зашагала к распахивающимся нам на встречу воротам. Стало быть, признали, ждут.
Четверть часа спустя мы прошли в широкие двери местного лазарета. В нос впиявился сильный запах йода, сивухи и какого-то едкого разнотравья. Взбодрило не хуже чем от нашатыря. В просторном и довольно светлом помещении на широких дощатых топчанах, укрытых толстыми соломенными матрасами, разместилось с десяток раненных, а чуть дальше, у крайнего окна стояла широкая двуспальная кровать, на которой лежал, тихо постанывая, Всеволод Эладович. Его осунувшееся лицо было цвета старой церковной свечи, а неестественно позеленевшие руки мелко подрагивали.
-Вот ведь незадача! - осмотрев раненого, Яга нахмурилась. - А ранка- то и впрямь непростая. Здесь и мои травки не помогут.
-Неужели и сделать ничего нельзя?
-Помереть-то мы ему не дадим, но и на ноги поставить не сумеем. Яд-то не здешний, - Яга задумалась, - страшный яд. Вот зачем твой Хайлула к Горюн-горе хаживал, яд тлетворный доискивался. Нашел, стало быть. Ох, беда. Ежели он энтим ядом пользоваться зачнёт - большому мору быть. А мор горюновский, пожалуй, пострашнее Стылых будет. Как пойдет - не остановишь. И Наполеондор Черный, и Ганцах Жестокий - злодеи из злодеев про него ведали, а ить даже в смерти неизбежной не воспользовались. Видно, всё ж какое - никакое понятие, а было. Нельзя всё живое как есть губить. А энтот, гляди-кось, не убоялся такое проклятие на себя взять. Видно, и впрямь душа его чернее ночи черной! С такой душой даже демон загробный не примет, будет он бесприютный скитаться в безвременье бесконечном, неприкаянный, пороками своими снедаемый.
-А нам-то что делать?
-Что-что, в путь-дорогу собираться. Да ты об нем не печалься! Я пока травками да заговорами хворь-то приглушу. Так и будет он лежать ни жив, ни мертв, покудова мы в Темный край ходить будем. Но ежели к новолунию не поспеем, не возвернемся, - Яга махнула рукой, - то лучше и не возвращаться, на край света бежать плакаться. Только, боюсь, и на краю света спасения не будет.
Яга готовила отвар долго, тщательно подбирая травы и отмеривая щепотки каких-то непонятных порошков, потом понабросала в отвар три куска сброшенной змеиной кожи и, осторожно приподняв голову раненого, влила ему в рот большую чашу своего зелья.