— Это все, — сказал Курт уже обессиленно, развертываясь к двери; на пороге остановился, не оборачиваясь, вспоминая, все ли он спросил, что мог, но больше в голове ничего не было, кроме имени, бьющегося, словно большой колокол, и бессмысленно-угодливого лица, с улыбкой протягивающего огромную наполненную кружку.
Молча рванув на себя дверь, он вышагал на прохладный ночной воздух, не замечая вьющейся под ногами собачонки, и, выйдя за калитку, остановился. Бруно, держащий под уздцы обоих жеребцов, развернулся в его сторону, подойдя, и тоже встал.
— Что случилось? — спросил он опасливо, понизив голос. — Ты сам сейчас на стрига похож… На тебе лица нет; в чем дело?
Курт медленно перевел взгляд на него, пытаясь собраться и не чувствуя ничего, кроме беспредельной усталости; сейчас захотелось просто прилечь — где угодно, хоть в траву прямо здесь, у ограды этого дома — и уснуть, а проснувшись, обнаружить себя в келье академии и сказать облегченно: 'Ну, и приснится ж иногда'…
— Эй! — Бруно встряхнул его за плечо, заглянул в лицо. — Ты слышишь меня? В чем дело, я спрашиваю?
— Каспар приехал в Таннендорф четыре года назад? — спросил Курт без предисловий; тот растерянно махнул рукой:
— Да откуда я знаю, сколько, четыре, не четыре…
— Но он не из Таннендорфа.
— Нет, он не из… Да в чем дело, твою мать!
— Надо ехать, — тихо ответил он, забирая поводья настоятельского жеребца; тот застонал:
— Ты с ума сошел? В ночь? На этих полутрупах?
— Надо ехать, — повторил Курт, тяжело забрасывая себя в седло, подождал, пока бывший студент, ворча, вскарабкается на капитанского коня, и встряхнул головой, пытаясь избавиться от внезапно навалившейся слабости.
Надо ехать, сказал он снова сам себе. Если эти два Каспара, любящих угощать пивом по семейному рецепту, один и тот же человек, то сейчас в Таннендорфе творится Бог знает что. И пока его там нет…
Пока его там нет, случиться может все, что угодно. И, Бруно прав, каменные стены не остановят толпу разъяренных крестьян. И если хоть одна из версий господина следователя верна, жизнь всех обитателей замка в опасности.
— Надо ехать быстро, — словно очнувшись, добавил Курт, ощущая, что жеребец — жаркий, как кипяток, и стараясь не думать о том, что вскоре оба коня и впрямь могут просто упасть и больше не подняться. — Не отставай.
Он снова не обернулся посмотреть, справляется ли с лошадью бывший студент, поспевает ли за ним; просто вмял каблуки во взмокшие горячие бока и взял в галоп, молясь, чтобы успеть добраться до замка раньше, чем измученный скакун захлебнется в кровавой пене.
Глава 9
Способность мыслить возвратилась к Курту понемногу, спустя четверть часа бешеного галопа, когда ночной воздух, ударяющий в лицо, казалось, сбил облекшую его пелену подавленности. И первая мысль, которая втиснулась в голову, была мыслью о злополучном пивоваре. И первое чувство, проросшее в душе после долгой пустоты, было злостью. Ожесточенной, неистовой, исступленной злостью; злостью на себя за свою слепоту, на Каспара, кем бы он ни был, за то, что так свободно, так просто провел его; душу жгли ненависть и бешенство, яростные, непозволительные для следователя. Это не давало думать, и Курт уже не мог сказать с уверенностью, отчего он задыхается — от ветра, о который бьется несущийся сквозь ночь жеребец, или от бессильного стыда и гнева…
Когда позади раздался крик Бруно, он не сразу услышал это, а когда услышал, не смог вынудить замедлиться не столько коня, сколько себя самого. Бывший студент догнал его, дыша тяжело, как и его скакун, косящий налитыми кровью глазами в землю.
— Ты что — спятил?! — крикнул тот, вцепившись в поводья, словно утопающий — в попавшуюся под руку ветку. — Наши кони — не курьерские, ни твой, ни мой! Мой сейчас завалится!
Только теперь Курт услышал, что и настоятельский жеребец тоже дышит с прихлипом, словно раненый, увидел, что капитанский уже еле переступает копытами…
— Не позволяй ему останавливаться, — порекомендовал он, с удивлением слыша, что его голос почти спокоен, — или он и вправду завалится. Давай шагом.
Шагом, шагом, шагом…
Мысли — шагом… шагом…
Мысли — спокойно…
— Изверг, — продолжал ворчать Бруно рядом, — куда бы ты ни спешил, ты лошадей угробишь! И если они сейчас подохнут, ты уже никуда не успеешь!
Вдруг словно очнувшись, Курт зажмурился, отгоняя все — гнев, ненависть, чувство оскорбленного самолюбия — чтобы подумать. Подумать о том, что случится, если он успеет прибыть в замок.
Его присутствие не спасет барона. Каспар продумал все до мелочей; чего бы он ни добивался, какую бы цель ни имел, он просчитал все. Были ли он агентом соседского барона, желающего скомпрометировать фон Курценхальма и заполучить его владения, или же это в самом деле был отголосок тех крестьянских тайных обществ, о которых в последний раз слышали более десяти лет назад и которые в свое время наделали столько шуму — Каспар действовал так изощренно, что Курту оставалось лишь завидовать. Ведь все время, пока он был в Таннендорфе, пока вел свое расследование, тот вовремя и запросто, исподволь, правил крестьянами этой деревни, добиваясь от них исполнения его воли.
И теперь — что теперь? Теперь разгневанная толпа разнесет замок по камешку; как это случается, Курт знал, в академии зачитывались отчеты следователей и местных светских властей о том, самом последнем восстании крестьян, чьи зверства при захвате господского замка приводили на память описания древних историков, пишущих о приходе в Рим варварских племен…
— Скажешь ты мне, наконец, что происходит! — прорвался сквозь его мысли возмущенный голос Бруно. — Имею я право знать, во что ты меня втянул!
— Мы должны… — начал Курт, помедлил и поправился: — Я должен… Я должен успеть вернуться в замок.
— Успеть — до чего?
— До того, как его возьмут. Я был прав. Это заговор; я не знаю его цели, но это заговор.
— Ты спросил о Каспаре; почему? Этот заносчивый сукин сын что-то натворил?
— Это он. Он все затеял.
— Что затеял?
— Все, что происходит. Он сделал так, чтобы я явился в Таннендорф — написал два доноса от имени двух разных людей, чтобы привлечь внимание наверняка, он подтолкнул меня заняться Курценхальмом, он настроил крестьян деревни против барона…
— И против тебя?
— Меня не это сейчас волнует, — отмахнулся Курт; тот нахмурился:
— То есть как? Тебя не волнует, что толпа бешеных мужиков хочет порвать тебя на части?
— Это моя работа. Если… — он помедлил, подбирая слова, и с усилием договорил: — Если так случится — так случится. Меня должна заботить не моя безопасность.
Бруно покосился на него с подозрительностью, нахмурившись, и фыркнул:
— Ненормальные вы все там какие-то. На твоем месте я бы в Таннендорф ни ногой; ждал бы своей поддержки где-нибудь в сторонке.
— Не имею права, понимаешь? Я обязан защитить барона и его сына, это… Господи, ну, долг мой, в конце концов!
— Как?
Курт отвернулся, понимая, что ответить ему нечего.
— Не знаю, — произнес он тихо и почти беспомощно, чувствуя, как жеребец под ним хрипло вдыхает холодный ночной воздух, тяжело ступая заплетающимися копытами. — Но я должен попытаться… Придумаю на месте. В любом случае, я должен быть там. Тебя не принуждаю, ты можешь не возвращаться. Не желаю, случись что, вешать на свою совесть еще и твою смерть.
— Как мило, — покривился тот. — Но я еду. Очень хочется посмотреть, чем все это кончится.
— Шутки в сторону, Бруно. Вполне может статься, что я туда еду умирать; тебе это нужно?
— А тебе?
— Я повторял уже не раз: я просто не имею права их бросить! — снова сказал Курт, не зная, какие еще подобрать слова. — Это… это моя обязанность, меня для этого учили… ну, в том числе…
— Неужто твое начальство накостыляет тебе за то, что ты не ввязался в безнадежное дело?
— Нет. Меня поймут, никто не станет осуждать меня, когда узнают, что тут происходило… Но я — не могу не вернуться. Я должен, понимаешь?
— Что — тот самый страх перед собой?
— Да, — обессиленно кивнул Курт. — И это тоже… Я, в конце концов, слово капитану дал, что вернусь, уж это-то ты способен понять! И вернусь — хотя бы поэтому. Если ты едешь со мной…
— Да, — обессиленно кивнул Курт. — И это тоже… Я, в конце концов, слово капитану дал, что вернусь, уж это-то ты способен понять! И вернусь — хотя бы поэтому. Если ты едешь со мной…
— Еду, — отмахнулся Бруно; он кивнул:
— Хорошо. Тогда давай быстрее, кони передохнули.
В галоп Курт переходить не рискнул — пустил коней крупной рысью, поглядывая на медленно светлеющее небо; в таком темпе до Таннендорфа было еще часа четыре, и он молился о том, чтобы лошади дотянули хотя бы до предместья. Бруно молчал, уже ни о чем не спрашивая, косясь в его сторону с непонятной тенью во взгляде, но сейчас ни времени, ни сил не было разбираться с его отношением к происходящему, Конгрегации и Курту лично.
Когда солнце уже припекало, они, наконец, въехали в лес, окружавший замок фон Курценхальма, и он подстегнул жеребца, теперь уже заставляя его нестись во всю силу; бешеный галоп кони выдержали менее получаса — всхрапнув, жеребец капитана поднялся на дыбы, роняя пену с морды, и рухнул на траву, едва не придавив собой Бруно. Развернувшись, Курт увидел, как тот медленно встает, прихрамывая и матерясь, и крикнул:
— Цел?
— Частично, — отозвался бывший студент, снова падая рядом с конем и потирая колено. — Вот черт…
Курт подлетел к нему, протянул руку, стараясь не давать жеребцу останавливаться, кивнул на седло позади себя:
— Садись.
Бруно посмотрел на протянутую ладонь скептически и усмехнулся, качнув головой:
— Плохая идея, сам ведь понимаешь. Если на твоего задохлика взгрузить еще и меня, он точно рухнет, не пройдет и минуты. Езжай один. Я разберусь.
— Я не могу тебя бросить, — возразил Курт, понимая, однако, что он прав; тот отмахнулся:
— Забудь, я не пропаду. Езжай защищать своего барона, я уж как-нибудь перекантуюсь, пока приедут твои приятели. Не боись, не сбегу. Давай, не тяни время.
— Уверен?
— Уверен, — кивнул тот, улыбнувшись. — В конце концов, скажу, что ты меня бросил на дороге, меня ж еще и пожалеют…
— Говори, что хочешь, — благословил Курт, — главное не дай себя растерзать… Удачи.
Он развернулся, стараясь не позволить чувству бессильного отчаяния, вдруг проснувшегося снова, захватить себя полностью, и рванул вперед, к уже виднеющейся за деревьями каменной тумбе замка.
У ворот Курт увидел то, чего опасался — крестьян Таннендорфа; он был убежден, что Каспара среди них нет. Такие, как он, не ввязываются в прямое противостояние, они стоят в стороне и смотрят, чем все закончится, подумал он со злостью, невольно придерживая шаг коня. Из толпы донесся возглас, которого он не разобрал, но, судя по тому, с какими лицами обернулись к нему люди, ничего хорошего сказано не было. На мгновение захотелось просто развернуться и уехать; Курт сжал поводья так, что заболели пальцы, и двинулся вперед, сквозь толпу, к воротам.
— Приехал! — теперь слышно было каждое слово, и при желании можно было бы ответить… только — что?..
— Не пускать живодера!
— Держи мальчишку!
Толпа сжала коня со всех сторон, не пропуская к решетке ворот; задушено всхрипнув, жеребец ударил копытами в утоптанную землю, теряя последние силы, и медленно завалился набок. Курт едва успел вскочить, чудом не попав под ноги крестьян, сдернул с седла свою сумку и отступил назад, стараясь не смотреть никому из них в глаза.
— Ирод! — выкрикнул из задних рядов женский голос, и сплошная масса толпы надвинулась, угрожающе сжимаясь.
Еще шаг, подумал Курт обреченно, и придется применить оружие; это поможет слабо, все равно затопчут, но просто стоять и ждать, пока это случится, он не будет…
— Сюда!
Голос капитана за спиной прозвучал неожиданно, подстегнув; полуобернувшись к воротам, Курт увидел, как решетка начинает уходить вверх, медленно, тяжело, и в толпе раздалось:
— Задержать гада!
Оттолкнув стоящих между ним и воротами крестьян, Курт бросился бегом, в два прыжка преодолев расстояние до спасительного входа, швырнул свою сумку под решетку и, рухнув на землю, прокатился под чугунными кольями во двор замка. Вскочив, он попятился от ворот, схватив сумку, глядя на яростные лица по ту сторону решетки, и, наткнувшись на кого-то спиной, резко обернулся.
— Все в порядке, это я, — тихо сказал капитан, взяв его за плечо. — Вы в безопасности.
— Надолго ли… — пробормотал он, обессиленно вздохнув; тот кивнул:
— Это верно, ненадолго… Остается надеяться, что ваши люди успеют явиться сюда прежде, чем они разнесут замок. Если б вы знали, что тут творится!
— Знаю, капитан. Один из крестьян Таннендорфа не тот, за кого себя выдавал, и все, что сейчас происходит, происходит по его воле.
— Неужто тот бродяга?!
Курт устало улыбнулся, покосившись сквозь решетку на толпу, покачал головой.
— Нет, это не Бруно. Каспар.
— Пивовар?! Не может быть.
— И тем не менее, — невольно продолжая отступать от ворот, подтвердил он. — Я поговорил с семьей Шульц, и от них я узнал много интересного. В том числе и то, что Каспар затеял здесь нечто неприятное; у меня есть версия, что он хочет подставить барона под убийство.
— Убийство? — переспросил Мейфарт растерянно. — Чье?
— Мое. Согласитесь, покушение на следователя Конгрегации — достаточно тяжелое преступление.
— Достаточно — для чего?
— Этого я пока не знаю, — оказавшись шагах в двадцати от ворот, Курт, наконец, остановился, переводя дыхание. — У меня есть только версии, но все это надо еще проверить… Нам с вами сейчас главное знать не это. Главное — знать, сколько эти стены смогут удерживать толпу.
— Тогда понятно… — начал Мейфарт и умолк, глядя задумчиво в землю; Курт нахмурился:
— Простите?
— Понятно, что происходит, — пояснил капитан. — Вы еще не знаете, но настроения толпы переменились. Сейчас они не требуют смерти господина фон Курценхальма-младшего, и никто не считает его больше стригом. Сейчас они говорят о том, что его надо запереть, вызвать сюда светские власти, потому что он не колдун и не стриг, и судить его должны как простого убийцу. А вы… простите, майстер Гессе, я лишь передаю то, что слышал, это не мои слова… А вы слишком молоды, чтобы правильно разобраться в деле, тем более, что оно у вас первое… и на самом деле вы не желаете разбираться в нем вообще, и отец Андреас повез отчет, в котором говорится, что господин фон Курценхальм опасен, и… и…
— Продолжайте, капитан.
— И вы задумали убить молодого барона, чтобы решить все просто. Простите еще раз, я лишь передаю их слова, так думают они.
— Они? — переспросил Курт, посмотрев капитану в глаза и стараясь увидеть в них его мысли; рука невольно замерла на рукояти, и он едва удержался от того, чтобы отступить назад. — А вы?
— Бросьте, майстер Гессе. Если б я поверил в эти бредни, я, разве, впустил бы вас? Я просто оставил бы вас за воротами и позволил бы им расправиться с вами.
— Простите, — согласно склонил голову Курт; капитан невесело улыбнулся:
— Думаю, взаимных извинений произнесено достаточно; просто знайте, что я для вас — единственный человек, которому вы можете верить, так же, как и вы для меня. Пойдемте внутрь, вам надо отдохнуть, у вас в лице ни кровинки.
Только теперь Курт понял вдруг, как устал; он бодрствовал уже больше суток, половину из которых провел в седле, ноги ломило, спина болела неистово, хотелось есть и спать, и снова накатывало ощущение бессилия, беспомощности, почти отчаянья…
— Я загнал вашего коня, капитан, — тихо сказал Курт, покосившись за ворота. — И бросил там человека, которому обещал защиту.
— Вы о Бруно? Не переживайте, этот о себе позаботится. А мне позвольте позаботиться о вас, идемте.
Пока Мейфарт сопровождал его в основную башню, Курт выслушал краткий и безрадостный доклад о расстановке сил: кроме старика Вольфа и самого капитана, из боевых единиц в замке был дозорный, которого Курт и видел раньше на надвратной башне, и еще два солдата на стене. Однако рассчитывать на их помощь особенно не стоило — уже не раз снизу доносились укоряющие возгласы их родичей, призывающих открыть ворота и впустить людей, собравшихся снаружи. Пока стража держалась, но уже замечал капитан на себе задумчивые взгляды и был уверен, что рано или поздно кто-то из них сдастся…
— Quis custodiet ipsos custodes?[49] — прошептал Курт себе под нос. — Может, проще выдворить их из замка? — предложил он, принимаясь за поданную ему нехитрую снедь в огромной пустой кухне; капитан вздохнул.