Трезвый, кусая губы, Персей с вызовом глядел на храм. Казалось, он ждет ответа от статуи Афины. Богиня молчала. Клятва Стиксом цепями сковала могучую воительницу. Вымолви она хоть слово, и судьба могла бы счесть это вмешательством в жизнь смертного брата.
— Здесь, — Персей указал на святилище, — лежит мой дед. Он воевал со мной хитростью. О, старик ловко владел этим оружием! Я проиграл схватку. Хитреца погубил не внук, но дочь…
— Диск? — робко поправил Леохар.
Он был уверен, что Персей оговорился.
— Дочь, — повторил Убийца Горгоны.
И ушел, не оборачиваясь.
СТАСИМ. ДИСКОБОЛ: БРОСОК ПЯТЫЙ (двадцать восемь лет тому назад)
— Это не он!
Даная визжала так, что ее слышали титаны в безднах Тартара. На середине пути от тридцати к сорока — для большинства женщин Ахайи это означало старость — мать Персея сохранила девичью красоту. Еще она сохранила девичий вздорный норов, толкавший Данаю в омут истерики по любому поводу. Сейчас повод был не любой, а исключительный — утром Даная вернулась из Аргоса.
— Говорю вам, это не он!
Мегапент, басилей Тиринфа, тайком порадовался, что запер все двери в мегароне — и парадные, и черные. Небось, снаружи — рискни кто подслушивать — решили бы, что в зале происходит избиение сотни врагов одним героем, а не чинная беседа матери с сыном и невесткой в присутствии уважаемого родича. «Хорошо, что они не живут под общей крышей, — думал Мегапент, сравнивая двух женщин: Данаю и Андромеду. Сварливая прелесть старшей и суровое очарование младшей вряд ли вынесли бы длительное соседство. — Схватись они не на жизнь, а на смерть, и я буду знать, на кого поставить…»
— Кто — он? — спросил Мегапент, зевая. — Вернее, кто не он?
— Пройт! Твой папаша! Это не Пройт!
— Это облачный призрак, — предположил Мегапент, пряча ухмылку. — Истукан из бронзы, выкованный Гефестом. А, понял — это бог, обернувшийся моим отцом. Зевсу надоел Олимп, и он решил слегка покомандовать Аргосом…
— Придурок! — глотка Данаи превзошла все ожидания. — Это Акрисий, мой отец!
— Кого боги хотят наказать, — нахмурился Мегапент, — того они лишают…
Персей положил ему руку на плечо.
— А теперь с начала, — сказал Убийца Горгоны, и в зале стало тихо. — Мама, мы тебя слушаем. Ты приехала в Аргос и встретилась с Пройтом…
— Я думала, что он Пройт, — Даная зарыдала, что, впрочем, не мешало ей говорить. — Тот Пройт, какого я знала в юности. Пройт, кого я любила всем сердцем, о ком мечтала в тишине медного чертога. Сидя под замком, я ждала, что он придет…
— А пришел Зевс, — Персей был безжалостен. — В облике Златого Дождя. Мама, не отвлекайся. Ту историю мы знаем. Здесь все свои. Итак, ты встретилась с Пройтом…
Даная высморкалась в тряпицу.
— Он обманул меня. Прошло столько лет! Я не сомневалась, что это Пройт. Что он по-прежнему любит меня. Твой дед, мальчик мой, убит твоей могучей рукой. Хвала богам, направившим диск! Нам с Пройтом отныне ничто не мешало…
— И вы взошли на ложе?
— А что здесь такого? — вспылила Даная.
— Если в этом нет ничего такого, почему ты кричишь?
— Потому что это был не Пройт! Это был мой родитель, сукин сын Акрисий!
— Бред, — фыркнул Мегапент.
— Ах, бред? Это ты, братец, на ложе не отличишь собственной жены от коровы! А я… — Даная вновь залилась слезами. — Я помню каждую его повадку. Каждый жест! Он любил, когда я поворачивалась к нему вот так, а он делал так и так…
Она в деталях изобразила, что да как.
— Мама! — предостерег ее Персей. — Не отвлекайся. Если я верно тебя понял, на ложе ты выяснила, что Пройт — не Пройт. Что Аргосом по-прежнему правит Акрисий, твой отец и мой дед. Это чудовищное обвинение. Что, если ты ошиблась? Пройт за эти годы постарел. Он мог не проявить должной сноровки…
— Мой папаша тоже постарел! Тем не менее, его привычки остались прежними. Старый мерзавец по сей день сразу хватает тебя…
— Мама!
— А что? Ты же сказал, что здесь все свои!
— Свои, но не настолько. Оставь подробности при себе. Итак, тот, кого мы считали Пройтом — мой дед Акрисий. А тот, кого мы похоронили в храме Афины под именем Акрисия — на самом деле Пройт. Близнецы, они были так похожи, что люди могли ошибиться. Я вообще не видел деда, кроме как мертвеца на стадионе…
Мегапент встал. До него мало-помалу начал доходить ужасный смысл сказанного. Струйка пота, щекочась, двинулась вниз по хребту. В висках ударили бронзовые молоточки. Шутки кончились, разлом граната обернулся живой раной.
— Мой отец, — еле слышно пробормотал он. — Мой бедный отец. Если так, он два года не получает поминальных жертв. Умерший без могилы, благородный человек без достойной тризны. Такому не найти посмертного успокоения…
Кровь ударила Мегапенту в голову. В дальнем углу ему привиделась тень отца. Пройт грозил сыну пальцем. «И ты до сих пор не отомстил за меня? — спрашивал гневный призрак. — Доколе мне терпеть страдания?»
Мегапент моргнул, и тень исчезла.
— Предположим, что мама права, — сцепив руки за спиной, Персей расхаживал по мегарону. — Что у нас выходит? Мой хитрый дед объявляет всем, что бежит из Аргоса в страхе передо мной. Куда он бежит? — в Лариссу к фессалийцам. Об этом было заявлено вслух. Главный акрополь Аргоса зовут Лариссой. Получается, дед не соврал. Все решили что он удрал к тихим водам Пиниона[98], а он укрылся дома, в родном акрополе, где знал все ходы-выходы. И конечно же он пришел на стадион — взглянуть на меня…
— Мой отец, — повторил безутешный Мегапент.
— Да, и твой отец тоже приехал в Аргос. Акрисий сбежал от внука и убийственного пророчества. Значит, Пройту разумно завести знакомство с полезным внуком. Глядишь, пророчество рано или поздно свалится на голову заклятому врагу Пройта.
— Оно и свалилось, — Мегапент походил на смертельно больного. — Только на голову моему отцу. Ты убил его, Персей!
— Да, — согласился Персей. — Хочешь мести?
— Нет. Я сам очистил тебя от пролитой крови. Какая разница, кого ты убил, если я сам, в храме Зевса… Ты чист передо мной. Но твой дед — он заплатит мне…
— Не сомневайся. Заплатит. Но ты не сможешь поднять на него руку. Для всех он — твой отец Пройт. Мы не сумеем разоблачить его перед людьми.
— Почему?!
— Если я убил Пройта, а мой дед взял себе имя брата, вернувшись на тронос Аргоса — кто засвидетельствует это? Прошло два года. Свидетельство моей матери — пустой звук. Боги промолчат, вне всяких сомнений. Как ты думаешь, твой отец взял в Аргос охрану? Мы могли бы использовать его людей, как свидетелей. Уж они-то знали, что убит их хозяин…
— Проклятье! — застонал Мегапент. — Охрана моего отца не вернулась из Аргоса. После состязаний двое погибли в пьяной драке. Тем же вечером! Третий отравился тухлой бараниной. Твой дед позаботился об этих дураках. Им надо было кричать о подмене сразу, на стадионе. У нас нет свидетелей, ты прав. И я не смогу поднять руку на мерзавца Акрисия. Слава отцеубийцы…
— Ничего, — утешил его Персей. — Тебе достаточно будет взять Аргос штурмом. Не думаю, что нам откроют ворота. А лже-Пройта убью я. Твои руки останутся чистыми. За мной долг, друг мой. Я верну его с лихвой.
— Ты? Это же твой дед…
Убийца Горгоны пожал плечами:
— Однажды я уже прикончил его. Что помешает мне сделать это во второй раз?
— У него мой сын. Я еще удивился, когда он потребовал прислать Анаксагора в Аргос. Любящий дед жаждет обнять любимого внука? Жить без малыша не может? А он все настаивал, пока я не согласился. Ему нужен был заложник. О да, теперь я понимаю…
— Я первым ворвусь во дворец. Кто посягнет на твоего сына — умрет.
— Жаль, у нас нет головы Медузы, — кривая, мертвая улыбка бродила по лицу Мегапента. — Это все сильно упростило бы. Ты зря отдал ее Афине, Персей.
Персей молчал.
— Жаль, — вместо мужа ответила Андромеда. Это были первые слова, которые она произнесла за все время. — Но у нас не было выбора.
В руке жена Персея держала волос, разглядывая его с таким вниманием, словно в пальцах извивалась ядовитая змея. Волос блестел серебром — первая седина в смоляных кудрях Андромеды. Со стороны могло показаться, что женщина сейчас закричит от ужаса.
Нет. Не закричала.
— Я не знала, что это будет так, — сказала она, показывая волос мужу.
— Это только начало, — ответил Персей. — Не бойся.
ЭПИСОДИЙ ШЕСТОЙ
1
— Проклятый!
— Фигушки!
— Проклятый!
— А вот и нет!
— А вот и да!
— Ерунда!
— А я говорю, едет! И не спорь со мной!
Кто придумал зиму? Наверное, самый вредный из богов. Нефела, хозяйка облаков, угнала свои кудрявые отары на край света. Взамен ее белорунных овечек Борей-северянин пасет в небе стада туч-быков. Ох, и бугаи! Злобные, черные. Истоптали поднебесье, превратили в жирную грязь. Солнышка за их спинами — ищи-свищи, щурь глаз. Льются на землю дожди — бычий пот. Пастухи кутаются в шерстяные плащи, бранятся. Ночами в шалашах жмутся друг к дружке. Рыбаки выйдут в море — зубы стучат звонкими систрами[99]. Пальцы крючит, спину ломит. У очага хорошо, да на всех очагов не напасешься.
Зябкая, ознобная пора.
— Ха! И зачем бы Проклятому к нам ехать?
— А затем!
— Хо! И к чему бы Проклятому в Тиринф собираться?
— А к тому!
— Хы! И какого…
— А такого! Вот спроси Амфитриона!
— А он знает?
— Он знает!
— И спрошу! Амфитрион! Эй, Амфитрион!
— Чего тебе?
— Твой дедушка Пелопс и вправду к нам едет?
— Ага, — кивнул мальчик. — Со дня на день ждем.
Вредные братья-Спартакиды в голос захохотали, радуясь невесть чему. Они тащились за Амфитрионом от самой палестры, упрямо взбираясь на склон холма. Братьев в акрополе никто не ждал, и чего они хотели — загадка, хоть оракула спрашивай. Все трое сняли сандалии, изгваздавшись в грязюке по колено. Ноги задубели, но это ладно — пятки отмыть проще, чем обувку. Пятки можно вообще не мыть, если мама не видит…
— Амфитрион!
— Ну?
— А у тебя плечо белое?
— Нет.
— Покажи!
— А то ты не видел…
— Покажи! Должно быть белое…
— Иди ты в задницу!
— Ну, задницу покажи…
— Белую!
— Из слоновой кости!
Братья заржали двумя жеребцами. Плечо мальчика — это была их новая, свежайшая забава. А главное, винить Амфитриону было некого, кроме себя. За осень он крепко преуспел в знании своей родословной, и знание, случалось, слетало с языка быстрее, чем ловец-разум успевал схватить его за хвост. Десять дней назад он рассказал Спартакидам, как прадедушка Тантал, интересуясь божественным всеведением, подал Олимпийцам, лучшим друзьям Тантала, дедушку Пелопса — любимого сына — в виде жаркого с травами и кореньями. Собственно, эту историю Амфитрион знал и раньше. Новостью для него стало известие, что Деметра Законодательница[100] по рассеянности слопала-таки плечо дедушки Пелопса. Отрыгнуть съеденное богиня отказалась наотрез. С воскрешением «жаркого» пришлось долго возиться, заменяя плечо новым, костяным. С тех пор у всех потомков Пелопса одно плечо — белое.
Мальчик вспомнил, как долго, уединившись в тихом месте, изучал свои плечи. Чуть шею не вывихнул. Левое и впрямь казалось белее правого. Мама велела ему помыться и была права — разница исчезла.
— Ты рад приезду дедушки?
— Уймись, Ликий.
— Нет, ты рад?
— Уймись, Фирей.
— А кого ты больше любишь: дедушку Пелопса или дедушку Персея?
— Дедушку Персея.
— Ну и дурак!
— Сам дурак!
— Нет, я умный. Я за Пелопса…
— Приехал Пелопс в Олимпию, — поддержал брата Ликий. — Раз, и Олимпия его! Приехал Пелопс в Аркадию. Раз, и Аркадия его! Приехал Пелопс во Флиунт. Раз — и Флиунт его! Приехал Пелопс в Тиринф. Раз — …
— Раз, и в глаз! — оборвал болтуна Амфитрион. — А дедушка Персей?
Братья покатились со смеху. Чумазые, как два пьяных сатира, они визжали, хрюкали — словом, животики надрывали. Над ними, близясь с каждым шагом, нависала громада тиринфской цитадели. Амфитриону мерещилось, что сама крепость хохочет за компанию со Спартакидами. Драться не было смысла. Спорить — тоже. Все изменилось, и спорить с правдой — только лоб расшибить.
«Мой дедушка — Истребитель. Что бы ни случилось, как бы ни обернулось — Истребитель. Это навсегда. А невежды пусть ликуют. Невеждам только палец покажи. Зато мудрецы — о-о, мудрецы знают…»
— А правда, что у твоего дедушки Пелопса есть волшебная колесница?
— Отстань.
— А правда, что она идет по морю как по суху?
— Отстань.
— А правда, что ее твоему дедушке Посейдон подарил?
— Правда. Доволен? Вали отсюда…
— А за что он ему колесницу подарил?
— В знак дружбы.
— Дружбы? О-хо-хо! Уа-ха-ха!
Амфитрион обернулся. Гады-Спартакиды издевались. Один задрал хитон, оголив тощие ягодицы. Второй пристроился сзади, изображая пылкую дружбу между Владыкой Морей и дедушкой Пелопсом. Оба дергались и кривлялись. Со стен на братьев, потешаясь, глядели дозорные. Крикнуть бы во все горло, подумал мальчик. Кинуться в драку — да куда там… Честное слово, лучше быть дураком. Чем больше знаешь, тем больше печалишься. Дедушка Пелопс в юности действительно был любовником Посейдона. И колесницу получил за этот подвиг, ни за какой другой. Наклонился, подставился — вот тебе, дружок, и волшебный хомут, и волшебное дышло, и поскачем-ка в края блаженных…
После возвращения из Аргоса мальчику все чаще казалось, что он гораздо старше сверстников. Чувство это крепло в груди, останавливая на краю и поддерживая в беде. Жаль, от него во рту царила горечь, и в душе — горечь. Амфитрион не знал, что это — на всю жизнь. А и знал бы — что он мог сделать?
— Вот приедет дедушка Пелопс! — крикнул Фирей. — И вставит дедушке Персею…
Комок грязи залепил ему рот.
2
— Ты и так правишь в Тиринфе, — сказал Сфенел. — Уже полгода.
Алкей улыбнулся:
— Правит отец. Я замещаю его, когда он занят.
— Занят? — Сфенел фыркнул. — Он занят каждый день, с утра до вечера.
— Это его дело.
— Ночью же он храпит так, что холм трясется!
— Это тоже его дело.
— Нет! Это наше общее дело! Ты знаешь, что к нам едет Пелопс?
— Странный вопрос. Кто не знает об этом?
— И что увидит твой тесть Пелопс в Тиринфе?
— Стены. Людей. Меня. Тебя.
— А еще?
— Нашего отца.
— Вот! Он увидит отца, и решит: не подмять ли мне Тиринф, пока есть возможность? Я тебе скажу, что он должен увидеть здесь! Его встретит Алкей-Мощный, басилей Тиринфа. Его встретит Сфенел-Сильный, брат басилея. А неподалеку, в Микенах, станет бряцать оружием Электрион-Сияющий[101], третий брат. Его встретят наши воины. Его встретит блеск доспехов. И твой чуткий, твой прыткий тесть уберется в Элиду несолоно хлебавши…
— Наш тесть. Ты помолвлен с его дочерью Никиппой.
— Знаю!
— Время летит стрелой. Ты и оглянуться не успеешь, как она нарожает тебе кучу детишек…
— Знаю! И хочу, чтобы в Арголиде правили мы, а не Пелопс Танталид!
— Ты предлагаешь мне мятеж? Против отца?
Братья-Персеиды беседовали во дворе. Шумный, полный народу двор сейчас как вымер. Мужчины ушли в город. Женщины шушукались в гинекее. У рабов сыскались неотложные дела. Распоследний балбес чуял, что есть разговоры, которых лучше не слышать. А то спросят потом: «Куда ты, братец, глядел?» — и придется моргать аж до берегов туманной Леты. Говорят, теням в Аиде память отшибает. Так нам и здесь, под вольным небом, отшибло — не видел, не слышал, близко не стоял.
Лишь вислоухий щенок, лежа у ног Алкея, с упоением грыз кость.
— Мятеж? — с недоумением переспросил Сфенел. — Что за глупость?
Алкей, сидя на складном табурете, снизу вверх глядел на брата. Встань старший сын Персея, выпрямись, расправь широкие плечи — он оказался бы на ладонь выше Сфенела, тоже парня не из мелких. Судьба благословила Убийцу Горгоны крепким потомством. Увы, на земле не нашлось лекарей, а на Олимпе — богов, кто бы сказал Алкею-Мощному: «Встань и иди!» Когда ты прикован к табурету, ковыляя в поисках места, где бы присесть — это очень способствует пониманию жизни.
— Ты называешь это иначе?
— Разумеется! Мы же не покушаемся на жизнь отца! Пусть живет хоть до ста лет… В достатке! В уважении! Пусть нянчит внуков…
— Хорошая мысль, — кивнул Алкей. — Одобряю.
— Издеваешься? — Сфенел пнул ногой щенка, и тот с визгом умчался прочь. — Ничего, дождешься Пелопса — тесть тебе живо покажет козью морду…
— Я говорил с матерью.
— Да? — оживился Сфенел. — И что?
— Ничего. Я просил ее повлиять на отца.
— Она согласилась?
— Она отказалась. Сказала, что не видит причины.
— Не видит? Весь мир видит, одна Андромеда слепа?
— Иди и сам говори с ней.
— Ну уж нет! Боги, что за семья? Отец рехнулся, мать ему потакает, старший брат — рохля… Я тебе тронос предлагаю! Слышишь? Тронос! Иначе на него воссядет Пелопс Проклятый!
— А чем тебя не устраивает мой отец?
Женский — и весьма скандальный — голос вторгся в беседу мужчин. К спорщикам приближалась Лисидика, жена Алкея. За ней тащился обиженный щенок, всем своим видом показывая: «Вот она вам сейчас задаст! А я под шумок утащу косточку…»