Этотъ переворотъ не прошелъ незамѣченнымъ и для другихъ людей. Ученики академіи художествъ указывали на него пальцемъ изъ райка въ оперѣ или останавливались ночью на тротуарѣ, когда онъ проходилъ въ блестящемъ цилиндрѣ на коротко остриженной головѣ и въ разстегнутомъ пальто, изъ подъ котораго виднѣлась накрахмаленная грудь фрачной рубашки. Наивные и восторженные молодые люди представляли себѣ великаго маэстро передъ мольбертомъ, дикимъ, суровымъ и неприступнымъ, какъ Микель-Анджело въ своей мастерской. Встрѣчая же его въ совсѣмъ иномъ видѣ, они съ завкстью слѣдили за нимъ глазами. «Какъ развлекается маэстро!» И они представляли себѣ, какъ важныя дамы ссорятся изъ-за него, и вѣрили чистосердечно, что ни одна женщина не можетъ противостоять чарамъ такого великаго художника.
Враги его – художники, шедшіе по его пятамъ – ругали Ренооанеса на чемгъ свѣтъ стоитъ. «Фигляръ, эгоистъ! Ему мало денегъ, теперь онъ втирается еще въ высшій свѣтъ, чтобы набрать побольше заказовъ на портреты и ставить свою подпись всюду, гдѣ только можетъ».
Котонеръ, остававшійся иногда въ особнякѣ, чтобы провести вечеръ съ Хосефиною и Милитою, провожалъ друга печальною улыбкою и укоризненно покачивалъ головою. «Плохо дѣло. Маріано женился слишкомъ рано. Чего онъ не дѣлалъ въ молодости, когда лихорадочио работалъ и стремился къ славѣ, то онъ дѣлаетъ теперь, почти на старости лѣтъ». Въ обществѣ смѣялись уже надъ нимъ, догадываясь о его пылкой страсти къ графинѣ де-Альберка – о любви безъ практическихъ результатовъ, побуждавшей его жить въ дружбѣ съ Кончею и Монтеверде, разыгрывая роль добродушнаго посредника и добраго и снисходительнаго папаши. Знаменитый маэстро, лишившійся своей внушительной наружности, обратился въ бѣднаго человѣка, о которомъ говорили съ состраданіемъ, сравнивая его съ Геркулесомъ, одѣтымъ въ женское платье и сидящимъ съ прялкою въ рукахъ у ногъ очаровательной красавицы.
Сталкиваясь постоянно съ Монтеверде у графини, онъ вошелъ съ нимъ въ тѣсную дружбу. Докторъ пересталъ быть въ его глазахъ глупымъ и несимпатичнымъ. Что-то въ Монтеверде напоминало Реновалесу о Кончѣ, и художникъ очень цѣнилъ это въ докторѣ. Нѣкоторые люди чувствуютъ такое влеченіе, безъ всякой ревности, къ мужьямъ своихъ любовницъ. Эти двое бывали вмѣстѣ въ театрѣ, дружелюбно разговаривали, и докторъ часто ходилъ по вечерамъ въ мастерскую художника. Эта дружба приводила публику въ полное недоумѣніе; въ обществѣ не могли понять, который изъ нихъ повелитель графини, а который воздыхатель, и всѣ воображали, что, въ силу молчаливаго согласія, всѣ трое жили въ лучшемъ изъ міровъ.
Монтеверде восхищался художникомъ, а тотъ относился къ нему съ отеческимъ превосходствомъ, благодаря своему возрасту и громкой славѣ, и пробиралъ доктора, когда графиня жаловалась на него.
– Охъ, уже эти женщины! – говорилъ докторъ съ досадою. – Вы не знаете, что это за народъ, маэстро. Онѣ только мѣшаютъ мужчинамъ, только портятъ ихъ карьеру. Вы достигли въ жизни успѣха, потому что не повзволяли женщинамъ брать верхъ надъ собою, никогда не заводили себѣ любовницъ и потому что вообще вы – замѣчательный человѣкъ и настоящій мужчина.
А бѣдный настоящій мужчина подозрительно глядѣлъ на Монтеверде, опасаясь не насмѣхаетсяли онъ. У художника являлось бѣшеное желаніе отдуть доктора за пренебрежительное отношеніе къ тому, къ чему самъ онъ стремился съ такою силою.
Конча стэновилась все откровеннѣе съ маэстро. Она признавалась ему въ такихъ вещахъ, которыхъ никогда не рѣшалась высказывать доктору.
– Вамъ я все говорю, Маріанито. Я не могу жить, не видя васъ. Знаете ли вы, о чемъ я думаю? Что докторъ напоминаетъ немного моего мужа, а вы – другъ сердца… He надѣйтесь всетаки… сидите смирно или я позову горничную. Я сказала, что вы – другъ сердца. Я слишкомъ люблю васъ, чтобы думать о тѣхъ гадостяхъ, о которыхъ вы мечтаете.
Иногда Реновалесъ заставалъ ее нервною и возбужденною; она говорила хриплымъ голосомъ и шевелила пальцами, словно царапала воздухъ. Весь домъ дрожалъ въ такіе дни. Мэри бѣгала беззвучными шагами изъ комнаты въ комнату на безпрерывные звонки; графъ ускользалъ на улицу, словно испуганный школьникъ. Конча скучала, чувствуя себя усталою и проклиная свою жизнь. Когда художникъ появлялся, она чуть не бросалась ему въ объятія:
– Возьмите меня отсюда, Маріанито. Я скучаю, я умираю. Эта жизнь изводитъ меня. Мой мужъ! Его и считать нечего… Знакомыя… Эти дуры перемываютъ всѣ мои косточки, какъ только я поверну спину. Докторъ!.. Непостоянный человѣкъ и флюгарка!.. Наши старые друзья – всѣ дураки. Маэстро, сжальтесь надо мною. Увезите меня далеко отсюда. Вы должны знать другой міръ; художники все знаютъ…
О, если бы она не была такъ на виду въ обществѣ, и Реновалеса не зналъ бы весь Мадридъ! Она находилась въ такомъ нервномъ возбужденіи, что строила сумасшедшіе планы. Ей хотѣлось выходить по ночамъ подъ руку съ Реновалесомъ – она въ накидкѣ и съ платочкомъ на головѣ, онъ въ плащѣ и шапкѣ. Онъ былъ-бы ея кавалеромъ; она шла бы, подражая походкою и манерами уличнымъ женщинамъ; они отправлялись бы вмѣстѣ, словно два ночныхъ голубка, въ самыя скверныя мѣста Мадрида, пили бы вмѣстѣ, безчинствовали… Онъ защищалъ бы ее, какъ галантный кавалеръ, и они отправлялись бы вмѣстѣ въ участокъ кончить ночь.
Художникъ былъ въ ужасѣ. Что за сумасшествіе! Но она настаивала на своемъ.
– Смѣйтесь, смѣйтесь, маэстро. Открывайте пошире ротъ… гадкій. Что тутъ особеннаго? Вы, со своими длинными волосами и мягкими шляпами – простой, благонравный буржуа, со спокойною уравновѣшенною душою, и не способны ни на какія оригинальныя развлеченія.
Вспоминая о влюбленной парочкѣ, которую они видали вмѣстѣ въ Монклоа, Конча дѣлалась сантиментально-грустною. Ей нравилось тоже «разыгрывать гризетку», гулять подъ руку съ маэстро, точно скромная портниха со студентикомъ, и кончать вечера въ дешевомъ ресторанѣ; онъ качалъ бы ее на качеляхъ, а она визжалабы отъ удовольствія, взлетая въ воздухъ и опускаясь, съ развѣвающимися вокругъ ногь юбками… Это даже очень мило, маэстро. Это простое… деревенское удовольствіе!
Какъ жаль, что ихъ обоихъ такъ хорошо знаютъ въ городѣ! Но что они прекрасно могли сдѣлать, это переодѣться и побѣжать какъ-нибудь утромъ въ нижніе кварталы, напримѣръ въ Растро, словно молодая парочка, которая хочетъ завести торговое заведеніе. Въ этой части Мадрида ихъ не знала ни одна душа. – Согласны, маэстро?
Маэстро соглашался со всѣмъ этимъ. Но на слѣдующій же день Конча принимала его, смущенно кусая губы, и въ концѣ концовъ заливалась громкимъ смѣхомъ, вспоминая о своихъ глупыхъ планахъ.
– Какъ вы посмѣялись должно-быть надо мною! Я иногда совсѣмъ сумасшедшая!
Реновалесъ не скрывалъ своего мнѣнія. Да, она дѣйствительно не совсѣмъ въ своемъ умѣ. Но это сумасшествіе, державшее его постоянно между надеждою и отчаяніемъ, привлекало его къ графинѣ, благодаря ея веселымъ шуткамъ и быстро проходящему гнѣву, тогда, какъ то, другое сумасшествіе, преслѣдовавшее его дома, неумолимое, упорное, безмолвное, отталкивало его съ непобѣдимымъ отвращеніемъ, слѣдя за нимъ всюду слезящимися глазами съ нездоровымъ блескомъ, сверкавшими враждебно, точно сталь, какъ только онъ пытался подойти поближе изъ чувства состраданія или раскаянія.
Какую невыносимо-тяжелую комедію разыгрывалъ Реновалесъ дома! Въ присутствіи дочери и знакомыхъ ему приходилось разговаривать съ женою. Избѣгая глядѣть ей въ глаза, онъ окружалъ ее заботами и нѣжно выговаривалъ за упорное неисполненіе совѣтовъ врачей. Въ началѣ доктора говорили о неврастеніи, затѣмъ къ ней прибавилась сахарная болѣзнь, еще болѣе ослаблявщая больную. Маэстро жаловался на пассивное сопротивленіе Хосефины всѣмъ врачебнымъ средствамъ. Она исполняла предписанія втеченіе нѣсколькихъ дней и затѣмъ отказывалась отъ нихъ съ упорнѣйшимъ равнодушіемъ. Ей лучше, чѣмъ думаютъ всѣ. Страданія ея могутъ быть вылѣчены отнюдь не докторами.
По ночамъ, въ спальнѣ, супруговъ окружала мертвая тишина. Между тѣлами ихъ вставала, казалось, свинцовая преграда. Здѣсь они могли обходиться безъ лжи и глядѣть другъ на друга съ нѣмою враждебностью. Ночная жизнь была для нихъ пыткою, и тѣмъ не менѣе оба они не рѣшалчсь измѣнить своего существованія. Тѣла ихъ испытывали потребность въ общей кровати, подчиняясь въ этомъ старой привычкѣ. Рутина связывала ихъ съ этою квартирою и обстановкою, напоминая имъ счастливые годы молодости.
Реновалесъ засыпалъ крѣпкимъ сномъ здороваго человѣка, уставшаго отъ работы. Послѣднія мысли его были заняты графинею. Онъ видѣлъ ее въ атмосферѣ туманнаго полумрака, который предшествуетъ сну, и засыпалъ, раздумывая о томъ, что онъ скажетъ ей на другой день, и мечтая о ней соотвѣтственно своимъ желаніямъ. Онъ видѣлъ ее стоящею на высокомъ пьедесталѣ во всемъ величіи ея наготы и побѣждающею знаменитыя, мраморныя статуи своею живою красотою. Просыпаясь и протягивая руки, онъ дотрагивался до маленькаго, съежившагося тѣла жены, горѣвшаго въ лихорадкѣ или холоднаго, какъ смерть. Реновалесъ понималь, что она не спитъ. Хосефина не смыкала глазъ всю ночь, но не шевелилась, какъ-будто всѣ ея силы и вниманіе сосредоточились на чемъ-то, что она пристально разглядывала въ темнотѣ. Она производила впечатлѣніе трупа. Для Реновалеса она была препятствіемъ, свинцовою тяжестью, призракомъ, который отталкивалъ графиню, когда та склонялась къ нему, готовясь упасть… И гадкое желаніе его, чудовищная мысль снова просыпались во всемъ своемъ безобразіи, властно заявляя, что они не умерли, а только скрылись временно въ тайникахъ ума, чтобы воскреснуть съ еще большею жестокостью и назойливостью.
Реновалесъ засыпалъ крѣпкимъ сномъ здороваго человѣка, уставшаго отъ работы. Послѣднія мысли его были заняты графинею. Онъ видѣлъ ее въ атмосферѣ туманнаго полумрака, который предшествуетъ сну, и засыпалъ, раздумывая о томъ, что онъ скажетъ ей на другой день, и мечтая о ней соотвѣтственно своимъ желаніямъ. Онъ видѣлъ ее стоящею на высокомъ пьедесталѣ во всемъ величіи ея наготы и побѣждающею знаменитыя, мраморныя статуи своею живою красотою. Просыпаясь и протягивая руки, онъ дотрагивался до маленькаго, съежившагося тѣла жены, горѣвшаго въ лихорадкѣ или холоднаго, какъ смерть. Реновалесъ понималь, что она не спитъ. Хосефина не смыкала глазъ всю ночь, но не шевелилась, какъ-будто всѣ ея силы и вниманіе сосредоточились на чемъ-то, что она пристально разглядывала въ темнотѣ. Она производила впечатлѣніе трупа. Для Реновалеса она была препятствіемъ, свинцовою тяжестью, призракомъ, который отталкивалъ графиню, когда та склонялась къ нему, готовясь упасть… И гадкое желаніе его, чудовищная мысль снова просыпались во всемъ своемъ безобразіи, властно заявляя, что они не умерли, а только скрылись временно въ тайникахъ ума, чтобы воскреснуть съ еще большею жестокостью и назойливостью.
– Почему бы нѣтъ! – дерзко спрашивалъ безжалостный демонъ, населяя воображеніе Реновалеса золотыми иллюзіями.
Художника ожидали всѣ блага въ мірѣ – любовь, слава, счастье, новая артистическая дѣятельность, вторая молодость доктора Фауста – все рѣшительно, если только сострадательная смерть придетъ ему на помощь и разорветъ цѣпи, связывающія его съ болѣзнью и печалью.
Но ужасъ и страхъ немедленно заявляли протестъ противъ этихъ гадкихъ мыслей. Несмотря на то, что Реновалесъ жилъ, какъ невѣрующій человѣкъ, душа его оставалась религіозною и побуждала его призывать въ трудныя минуты жизни всѣ сверхъестественныя и чудесныя силы, какъ-будто онѣ были обязаны приходить ему на помощь: «Господи, освободи меня отъ этихъ ужасныхъ мыслей. Избавь отъ искушенія. Пусть не умираетъ она, пусть живетъ, хотя бы я погибъ».
И на слѣдующій день раскаяніе гнало его къ докторамъ, его близкимъ пріятелямъ, для подробныхъ разспросовъ, Онъ переворачивалъ весь домъ, организуя лѣченіе по широко задуманному плану и распредѣляя лѣкарства по часамъ. Но затѣмъ онъ сразу успокаивался и возвращался къ своей работѣ, къ художественнымъ стремленіямъ, къ любовнымъ мечтамъ, не вспоминая о своихъ планахъ и считая, что жизнь жены спасена наконецъ.
Однажды Хосефина явилась послѣ завтрака къ нему въ мастерскую; при видѣ ея, художника охватило нѣкоторое безпокойство. Давно уже жена не входила къ нему въ рабочіе часы.
Она не пожелала сѣсть и остановилась у мольберта, не глядя на мужа и говоря медленно и робко. Реновалесъ даже испугался этой простоты и естественности.
– Маріано, я пришла поговорить съ тобою о дѣвочкѣ.
Она рѣшила выдать дочь замужъ. Все равно, это должно было совершиться, и, чѣмъ скорѣе, тѣмъ лучше. Ей оставалось недолго жить; она хотѣла спокойно закрыть глаза, зная что дочь хорошо пристроена.
Реновалесъ нашелъ необходимымъ запротестовать; но протестъ его звучалъ слишкомъ бурно и порывисто, чтобы быть искреннимъ. Чортъ возьми! Умереть! А зачѣмъ ей умирать? Она чувствуетъ себя теперь лучше, чѣмъ когда-либо раньше! Единственное, что она должна была дѣлать, это исполнять предписанія врачей.
– Я скоро умру, – повторила она холодно. – Я умру, и ты успокоишься наконецъ. Ты прекрасно знаешь это.
Художникъ попробовалъ было запротестовать съ еще большимъ жаромъ, но глаза его встрѣтились съ холоднымъ взглядомъ жены. Тогда онъ покорно пожалъ плечами. У него не было охоты спорить съ женою, и надо было сохраанить спокойствіе, чтобы поработать и выйти послѣ завтрака по важнымъ дѣламъ.
Хорошо, продолжай. Милита выходитъ замужъ. Но за кого же?
Желаніе поддержать свой авторитетъ и выказать нѣкоторую иниціативу, а также любовь къ ученику побудили его заговорить о Сольдевильѣ. Это онъ счастливый кандидатъ? Онъ – славный малый съ хорошею будущностью и обожаетъ Милиту. Стоитъ только поглядѣть, какъ онъ, бѣдный, огорчается, когда она обходится съ нимъ сухо. Изъ него вышелъ бы несомнѣнно прекрасный мужъ.
Хосефина прервала болтовню мужа рѣзкимъ, ледянымъ голосомъ:
– Я не желаю для дочери мужа – художника. Ты прекрасно знаешь это. Достаточно примѣра матери.
Милита выйдетъ замужъ за Лопеса де-Соса. Это было рѣшеннымъ дѣломъ. Молодой человѣкъ поговорилъ съ Хосефиною и, заручившись ея согласіемъ, собирался просить у художника руки дочери.
– Но любитъ ли его Милита? He ошибаешься ли ты, Хосефина, думая, что такія дѣла могутъ рѣшаться. по твоему желанію?
– Любовь не играетъ тутъ никакой роли. Милита согласна и хочетъ выйти замужъ. Вдобавокъ, она – твоя дочь и одинаково согласилась бы выйти замужъ и за Сольдевилью. Ей нужна только свобода, чтобы жить подальше отъ матери, вдали отъ моихъ вѣчныхъ страданій… Она не высказываетъ и даже не сознаетъ этого, но я догадываюсь о ея желаніяхъ.
И какъ-будто говоря о дочери, она не могла выдержать характера, Хосефина поднесла руку къ глазамъ, вытирая тихія слезы.
Реновалесъ прибѣгнулъ къ рѣзкой вспышкѣ, чтобы выйти изъ затрудненія. Все это ерунда, выдумки больного воображенія! Она должна думать о томъ, чтобы хорошенько лѣчиться, а не объ иныхъ вещахъ! Къ чему эти слезы? Ей хочется выдать дочь замужъ за этого господина съ автомобилями? Ладно. He хочется? Тоже ладно. Пусть Милита остается дома.
Пусть все будетъ, какъ она желаетъ. Никто не будетъ противорѣчить ей. Онъ согласенъ на то, чтобы свадьба была отпразднована, какъ можно скорѣе, и незачѣмъ совѣтоваться съ нимъ. Онъ желаетъ только покоя, ему нужно работать и выйти по одному дѣлу. И видя, что Хосефина выходитъ изъ мастерской, чтобы выплакаться въ одиночествѣ, онъ запыхтѣлъ отъ удовольствія, радуясь, что такъ хорошо вышелъ изъ тяжелаго положенія.
Лопесъ де-Соса былъ, по его мнѣнію, подходящимъ мужемъ для Милиты. Онъ – симпатичный молодой человѣкъ!.. Въ сущности не все ли равно, кто будетъ его зятемъ. У него не было свободнаго времени для такихъ пустяковъ. Голова его полна совсѣмъ иныхъ заботъ.
Онъ призналъ Лопеса де-Соса въ качествѣ будущаго зятя и просидѣлъ много вечеровъ дома, чтобы придать семейнымъ сборищамъ патріархальный характеръ. Милита болтала съ женихомъ въ одномъ углу гостиной. Котонеръ блаженствовалъ, наслаждаясь спокойнымъ пищевареніемъ и стараясь вызвать своею бесѣдою слабую улыбку на лицѣ супруги маэстро, которая сидѣла въ углу, дрожа отъ холода. Реновалесъ въ домашнемъ костюмѣ читалъ газеты, наслаждаясь пріятною атмосферою мирнаго очага. О, если бы графиня увидѣла его!
Однажды вечеромъ въ тостиной было произнесено имя графини де-Альберка. Милита перебирала въ памяти, съ юношескою жадностью, всѣхъ близкихъ знакомыхъ, важныхъ дамъ, которыя не могли пропустить ея свадьбы безъ роскошнаго подарка!
– Конча что-то не заходитъ, – сказала молодая дѣвушка. – Давно уже не видали мы ея.
Наступило тяжелое молчаніе, какъ-будто имя графини принесло съ собою ледяной холодъ. Котонеръ замурлыкалъ сквозь зубы, принявъ разсѣянный видъ. Лопесъ де-Соса взялъ съ рояля ноты и заговорилъ о музыкѣ, чтобы перемѣнить разговоръ. Онъ тоже былъ, повидимому, въ курсѣ дѣла.
– Она не приходитъ, потому что не должна приходить, – сказала Хосефина изъ своего угла. – Твой отецъ старается видѣть ее ежедневно, чтобы она не забыла о насъ.
Реновалесъ поднялъ голову въ знакъ протеста, какъ-будто его разбудили отъ тихаго сна. Глаза Хосефины были пристально устремлены на него, безъ гнѣва, но съ жестокой насмѣшкой. Въ нихъ свѣтилось такое же презрѣніе, какъ въ ту памятную ночь. Она не сказала ничего больше, но маэстро прочелъ въ этихъ глазахъ:
– Нечего, нечего, голубчикъ. Ты сходишь по ней съ ума, ты бѣгаешь за нею, но она принадлежитъ другимъ. Я хорошо знаю ее… Я все знаю. О, какъ смѣются люди надъ тобою! Какъ я смѣюсь! Какъ я презираю тебя».
IV
Въ началѣ лѣта состоялась свадьба дочери Реновалеса съ изящнымъ Лопесомъ де-Соса. Цѣлые столбцы въ газетахъ были заполнены описаніемъ этого событія; по выраженію нѣкоторыхъ журналистовъ «слава и блескъ искусства соединялись съ величіемъ богатства и аристскратіи». Никто не вспоминалъ прозвища Маpинованный Красавчикъ.
Маэстро Реновалесъ устроилъ пышную свадьбу. У него была только одна дочь, и онъ хотѣлъ выдать ее замужъ съ царственною пышностью, чтобы Мадридъ и вся Испанія говорили объ этомъ событіи, и на Милиту упалъ-бы лучъ славы, завоеванной ея отцомъ.
Списокъ подарковъ былъ очень великъ. Всѣ близкіе знакомые маэстро, элегантныя дамы, великіе политическіе дѣятели, знаменитые художники и даже королевскія особы фигурироваии въ немъ со своими подношеніями. Вещей хватило бы на цѣлую лавку. Двѣ почетныхъ мастерскихъ были обращены въ нарядный базаръ со столиками, уставленными подарками. На эту выставку тканей и драгоцѣнностей являлись всѣ подруги Милиты, даже самыя дальнія и забытыя, поздравляя ее и блѣднѣя отъ зависти.