— Что с ним? — спросил Петров, кивнув на красноармейца, которого поддерживали товарищи.
— Боец Бекболатов, ранен в грудь. — Щелкин снял рукавицу и потер грязной рукой глаза. — Сперва шел, сейчас совсем ослабел… Его в медсанбат нужно…
Бекболатова действительно следовало отправить в медсанбат 316-й стрелковой дивизии, но где его искать, Петров не знал. Санпункты бригады еще не развернули, потому что медчасть безнадежно отстала. Отправить с раненым танк старший лейтенант, понятное дело, не мог, и, хуже всего, он не имел права отпустить двух бойцов нести раненого в расположение танкового батальона. Обстановка менялась каждый час, и если красноармейцы налетят на немецкую разведку, противник узнает не только местоположение засады, но и то, что здесь появилась 4-я танковая бригада. Мелькнула мысль положить Бекболатова в танк на боеукладку, но Петров отмел ее сразу — когда начнется бой, раненый будет мешать, а если танк подожгут, вытащить бойца не получится.
— В медсанбат сейчас не могу, — сказал старший лейтенант, глядя в глаза Щелкину. — Я дам вам брезент, нарубите веток, усадите его в окопе, накройте.
— А костер, погреться? — хрипло спросил один из красноармейцев.
— Дым демаскирует засаду, — жестко ответил Петров.
— Так что нам, помирать теперь? — В голосе бойца послышалась угроза. — Ног уже не чуем!
Этот здоровяк с «телом» «максима» на плече, казалось, очнулся от забытья и теперь показывал зубы.
— Лукин, прекратить! — Голос Щелкина сорвался, но, к удивлению Петрова, пулеметчик замолчал. — Товарищ старший лейтенант, а… А поесть у вас будет что-нибудь? Мы сутки не ели…
— Больше, — сказал кто-то из красноармейцев.
— Поделимся, — кивнул Петров.
Пока шел разговор, от правой «тридцатьчетверки» пришел ее командир — лейтенант Луппов. Получивший Героя за бои на Карельском перешейке, он демобилизовался в 1940 году и с началом войны оказался в московском народном ополчении. Впрочем, там быстро разобрались, что к чему, и в Кубинке 4-я танковая бригада получила нового командира машины. Луппов был мужчина спокойный, немногословный и, хоть до сих пор «тридцатьчетверку» в глаза не видел, как-то сразу пришелся в танке по месту. Поскольку в бою командир исполнял обязанности заряжающего, специальной подготовки от него не требовалось, впрочем, насколько было известно Петрову, Луппов все свободное время проводил в башне, осваивая орудие.
Коротко объяснив лейтенанту, что теперь у них появилось прикрытие, комвзвода приказал поделиться сухим пайком и патронами. Бойцы Щелкина заняли присыпанные снегом окопы между танками Петрова и Луппова и торопливо уминали сухари с консервами — рассудив, что пехоте нужнее, экипажи отдали половину своих запасов. Предупредив юного командира, чтобы проследил за красноармейцами, которые теперь легко могут свалиться в сон, старший лейтенант полез в танк и велел Безуглому вызвать комбата. Радист для порядка поныл, что на десять километров станция может и не достать, но затем поднял антенну, десять минут поорал в микрофон, затем снял шлем и сунул его командиру. Неузнаваемо искаженный помехами голос капитана был едва слышен в наушниках, Гусев спросил, как обстановка и зачем старший лейтенант его вызвал. Комвзвода доложил, что противник на шоссе не появлялся, и сообщил о вышедших в расположение засады пехотинцах. Капитан похвалил решение Петрова подчинить пехоту себе и пообещал подкрепление, но когда точно и сколько — не сказал. Больше открытым текстом говорить не следовало, и хотя старшему лейтенанту очень хотелось узнать, чем окончился бой за Каллистово, он подтвердил конец связи и вернул танкошлем Безуглому. Дело шло к вечеру, но до темноты оставалось еще часа четыре, от немцев не было ни слуху ни духу, и Петров решил пойти проведать пехоту и вылез из танка. Конечно, командиру взвода положено бы сидеть на месте и следить за обстановкой, но старший лейтенант решил, что большой беды не будет.
Щелкин спал в окопе, как, впрочем, и большая часть его людей. Бодрствовали только пулеметчики, первые номера один за другим опустошали магазины, которыми с ними поделились экипажи, выщелкивая патроны, словно семечки из подсолнечника, вторые снаряжали длинные брезентовые ленты «максима» и диски «дегтярева». Увидев командира танкистов, здоровяк Лукин дернулся было разбудить младшего лейтенанта, но опоздал. Петров потряс юношу за плечо и едва успел убрать винтовку, к которой тот рванулся спросонья.
— Не спи, младший лейтенант, замерзнешь же, — вздохнул комвзвода.
— Извиняюсь, — пробормотал Щелкин.
— И бойцов своих разбуди, — продолжил Петров и взглянул на серое, низкое небо. — Часа три потерпите, стемнеет — там блиндаж есть недостроенный, дадим брезент, разведете костер, погреетесь, горячего попьете.
Щелкин поднялся и вдруг судорожно передернул плечами.
— Черт, холодно.
Он повернулся и посмотрел на «тридцатьчетверку» Петрова.
— Что бы вам хоть позавчера не прийти, — горько прошептал младший лейтенант.
— Ну, брат, — пожал плечами танкист, — пришли, когда смогли.
— А дивизия наша, — спросил вдруг Щелкин, — где сейчас?
— Да вроде у нас в соседях, — сказал Петров, — или, вернее, мы у них. Слушай, я сам ничего не знаю, как прибыли, меня сюда послали шоссе перекрывать.
Оба замолчали, старший лейтенант вытащил из кармана кисет, достал кусок газеты и начал было сворачивать самокрутку, но, спохватившись, протянул Щелкину:
— Куришь?
— Не, — помотал головой юноша.
— Это правильно, — одобрил комвзвода и собрался уже убрать кисет обратно, когда вдруг перехватил взгляд Лукина.
Пулеметчик смотрел на махорку, чуть не глотая слюну, и Петров не выдержал:
— На, отсыпьте половину.
Лукин потянулся было за протянутым кисетом, но остановился и посмотрел на своего командира. Младший лейтенант кивнул, и здоровяк торопливо принял драгоценное курево. Комвзвода только покачал головой — этот мальчишка, похоже, пользовался среди своих людей авторитетом.
— Спасибо, товарищ старший лейтенант, — в голосе пулеметчика была искренняя благодарность. — Два дня без курева уже…
— Курите, курите, — усмехнулся Петров.
Пулеметчик сунул один кусок газеты своему второму номеру — широколицему, коренастому парню с узкими степными глазами — и передал кисет расчету «дегтярева». Двое бойцов аккуратно вытащили из шелкового мешочка три куска газеты, потом один, дядька лет сорока с седыми усами, достал из кармана ватника свой кисет с вышитой надписью, кажется: «Советскому герою», и честно отсыпал в него восемь щепоток.
— Газеты больше берите, — сказал Петров.
— Спасибо, у нас еще своей немного осталось, — с достоинством ответил сивоусый и вернул кисет танкисту. — За табак — благодарствуем, товарищ старший лейтенант.
Этот немолодой пулеметчик с длинными усами был очень похож на солдата-ветерана из фильма «Суворов», и его «благодарствую» прозвучало как-то совсем естественно.
— Как Бекболатов ваш? — спросил Петров.
— Да живой пока, — ответил сразу помрачневший младший лейтенант. — Но ему к доктору надо, в медсанбат…
— Не могу, — покачал головой комвзвода, — пойми, правда не могу. У меня приказ — шоссе держать, больше тут никого нет. Вы мне как манна небесная свалились…
— Так он умереть может, — опустил голову Щелкин.
Петров вздохнул и похлопал юношу по плечу:
— Давай-ка отойдем, младший лейтенант.
Провожаемый настороженными взглядами пулеметчиков, он отвел Щелкина от окопов и от «тридцатьчетверки», так, чтобы никто не мог услышать их разговор. Два командира присели за поваленным деревом, и Петров указал рукой на дорогу.
— Шоссе видишь?
— Вижу, — ответил Щелкин.
— Тогда слушай. И запоминай. — Петров глубоко затянулся в последний раз и потушил окурок о ствол. — Отсюда и до Скирманово больше ничего нет.
— Чего «ничего»? — не понял пехотинец.
— Войск наших нет, — объяснил Петров. — Я тебе этого говорить не должен, но хочу, чтобы ты знал. Я вас тут не просто так задержал, видишь ли.
— Как нет? — севшим голосом спросил Щелкин.
— Так, — ответил танкист, — бойцам своим не говори, не надо.
Щелкин медленно кивнул, и Петров понял, что этот мальчишка командир ему нравится. Младший лейтенант был чем-то похож на Осокина — такой же серьезный, с характером, только в отличие от водителя он, похоже, умел вести за собой людей.
— Танки немецкие в Волоколамске были?
— Были, — кивнул юноша.
— Сколько?
— Ну, вы вопросы задаете. — Щелкин потер подбородок, на котором выступила совсем редкая мальчишеская щетина. — Много. У страха, конечно, глаза велики… Вечером мы в сарае возле станции лежали, темноты дожидались, мимо нас пошла колонна в город. Я насчитал двенадцать, может, еще были.
— Во радость нам — так еще на орден настреляю, — невесело заметил Петров.
— А уже есть? — В голосе младшего лейтенанта было совершенно детское восхищение.
— Аж два, второй, правда, пока не вручили, — ответил танкист.
— А какие? — Теперь юный командир смотрел на Петрова с глубоким уважением.
— Красной Звезды, — рассеянно сказал комвзвода. — Слушай, переставь-ка ты свой «максим» правее, за танк Луппова, будешь их в бок резать. По-хорошему, конечно бы, вас надо вперед выдвинуть, но там голое поле.
Младший лейтенант выставил вперед большой палец, прикидывая расстояние.
— Далековато, только зря патроны жечь будем.
— Нормально, — ответил танкист. — Ваша задача — в рощу их не пустить. Откроете огонь, когда они к опушке подойдут, до того — сидите тихо.
Щелкин глубоко вздохнул и снял шапку. Утерев рукавом ватника внезапно вспотевший лоб, он повернулся к Петрову:
— Слушайте, а можно закурить?
— Ты ж не куришь, как я понял? — удивился старший лейтенант, но все-таки полез за кисетом.
— Не курил, — подтвердил пехотинец. — Просто если так дальше пойдет — и не попробую.
Натрусив на кусок газеты щепоть махорки, юноша попытался скрутить папиросу и чуть все не рассыпал.
— Дай-ка сюда, — нетерпеливо сказал Петров.
Ловко свернув самокрутку, он заклеил ее языком и отдал младшему лейтенанту.
— На.
Щелкин сосредоточенно взял папиросу, несколько секунд смотрел на нее, потом крякнул:
— А огоньку дайте? Пожалуйста…
Петров, которого все это начало забавлять, вытащил коробок спичек и зажег одну, прикрывая ладонями. Щелкин, видно, подражая своим бойцам, наклонился к огню, с папиросой в зубах, и с силой втянул воздух…
— И что еще ты не пробовал, родной? — спросил танкист, забирая у кашляющего юноши самокрутку. — Придется вместо тебя смолить.
Он смотрел на пустое шоссе, убегающее через поле за холмы, из-за дальнего леса поднимались столбы дыма — похоже, штурмовики, прошедшие рано утром над его танками, что-то подожгли.
— Ффу-у-у, и что за удовольствие, — отдышался Щелкин. — Товарищ старший лейтенант, ну, может, я двоих отправлю — они его донесут…
— Куда донесут? — еле сдерживая раздражение, повернулся к пехотинцу Петров. — Вы и без того сутки тут плутали. Мне им что, сказать: «Штаб бригады — там»? А нарвутся на немцев? Все, это приказ.
Щелкин готов был возразить, но последние слова старшего лейтенанта привели его в чувство. Он поглядел на дорогу, на укрытые среди деревьев «тридцатьчетверки», на своих бойцов, которых уже растолкали пулеметчики. Наверное, он прикидывал, на сколько смогут задержать наступающих немцев три танка и одиннадцать красноармейцев.
— Есть, — ответил он наконец.
— Пойдем, — приказал комвзвода.
Оба командира подошли к машине Петрова, и старший лейтенант негромко позвал:
— Вася… Осокин!
Люк механика, прикрытый по краям брезентом, поднялся, и из темноты выглянуло серьезное лицо мехвода.
— Есть!
— Вася, дай мой ватник.
Если водитель и удивился такой просьбе, виду он не подал. Осокин скрылся в танке, и через некоторое время из люка высунулась ватная куртка — перемазанная грязью и маслом. Петров расстегнул ремень, снял портупею и скинул полушубок:
— На, держи.
Щелкин неуверенно принял новенький полушубок.
— Осокин, брезент!
Водитель вздохнул и снова начал копаться в танке, послышался возмущенный возглас Безуглого, и механик подал командиру третий кусок брезента, который он раздобыл неведомо где вдобавок к двум штатным.
— И это, — старший лейтенант бросил брезент на руки Щелкину, — укутайте его, укройте, ночью положите к костру, но пока обстановка не прояснится, эвакуировать его не сможем.
— Есть.
Старший лейтенант быстро надел ватник. Тяжелая куртка, остывшая в танке, холодила тело через гимнастерку, но если натянуть поверх нее шинель — будет почти тепло. Нельзя сказать, чтобы в последние два дня сильно морозило, но если сидеть неподвижно в башне, тепло уходит. Петров подумал, каково пехоте в окопах, и вздрогнул.
— Слушай, младший лейтенант, а ты сам откуда будешь? — спросил комвзвода, застегивая пуговицы.
— Из Алма-Аты, — ответил через плечо Щелкин. — А вы?
— Давай на «ты», — сказал Петров, натягивая рукавицы. — Меня Иваном зовут. Потому что из Иваново.
— А я — Виталий, — кивнул командир пехотинцев и зашагал к своим окопам.
Петров залез в танк. В машине было холодно, но хотя бы не дуло.
— Полушубок раненому отдал? — спросил снизу радист.
— Да, — коротко ответил старший лейтенант.
— Я так и думал. Шинель на ватник надень — теплее будет.
— Вот без тебя бы не догадался.
Минут тридцать сидели молча, потом Безуглый, которому, похоже, тишина стала невмоготу, сказал:
— Как под Орлом прямо.
Это ожидание и впрямь было похоже на то, трехнедельной давности, — шоссе, засада, томительно тянущиеся часы. Но теперь на позиции были только три «тридцатьчетверки», а всей пехоты — десять человек.
— Да… Почти.
Безуглый понял, что командир к разговору не расположен, и умолк. Петров медленно поворачивал перископ, осматривая поле и шоссе. На дальнем гребне показалась черная точка, и старший лейтенант почувствовал, что по спине ползет знакомый холодок. Точка скатилась вниз, за ней показалась вторая.
— Приготовиться, — скомандовал он.
— Что там? — спокойно спросил Осокин.
— Мотоциклисты, — ответил командир, — разведка. Протасов, осколочный.
Наводчик открыл тяжелый затвор и зарядил орудие, затем с усилием потянул его вверх. Затвор с лязгом стал на место.
— Безуглый, вызови комбата, — приказал старший лейтенант.
Всего он насчитал четыре мотоцикла — в общем-то ерунда, хуже было то, что сразу за ними показались два маленьких приземистых броневичка. На броневичках могло быть радио, а значит, бить их следовало первым снарядом, иначе могут сообщить, откуда стреляют. Во взводе рация стояла только на танке Петрова, остальным придется действовать на свое усмотрение в соответствии с отданными перед боем приказами. Приказы были очень простыми: первым открывает огонь командирская «тридцатьчетверка», Луппов бьет по замыкающим, Лехман по середине. Оставалось решить главный вопрос: стоит ли раскрывать засаду ради того, чтобы уничтожить четыре мотоцикла и два бронеавтомобиля.
— Безуглый, связь есть? — спросил командир.
— Связь есть, но она не работает, — невозмутимо ответил радист.
— Ты что, охренел? — рявкнул старший лейтенант.
— Далеко, я же говорил, — объяснил сержант. — Не могу вызвать. Тогда получилось, а сейчас — может, они машину передвинули.
Петров понял, что решение придется принимать ему.
— Ладно, — пробормотал комвзвода.
Старший лейтенант чуть довернул башню, так, чтобы держать под прицелом ближние пятьсот метров шоссе. Если немцы сунутся в рощу — он откроет огонь. Если поедут дальше — засада их пропустит и будет ждать противника посерьезней. Пятьсот метров… Мотоциклы остановились, за ними на гребне холма затормозил броневик, из маленькой плоской башенки вылез гитлеровец и встал на крыше машины. Судя по всему, он рассматривал рощу в бинокль. Второй бронеавтомобиль остался за обратным скатом — невидимый, неуязвимый. Немецкие разведчики расположились так, чтобы русская засада, если она укрылась в этом леске, не могла поразить обе машины одновременно. Они шли на этот риск осознанно, провоцируя на выстрелы, видимо, уверенные в том, что советские орудия или танки не смогут поразить их первым снарядом. Умелые, храбрые волки, ветераны боев в Польше и Франции, они вызывали у Петрова лютую, до зубовного скрежета, ненависть. И от того, что старший лейтенант признавал отвагу и мастерство противника, злоба его становилась только сильнее. Он знал, что эти парни в серых, мышиных шинелях точными выстрелами, обдуманным натиском забрали жизни тысяч и тысяч его товарищей, не дав им опомниться, принять решение. Петров слышал о таком понятии: «уважение к противнику», однако не мог применить его к себе. Он был готов уважать немцев, но только мертвых, в разбитых, сгоревших танках, раздавленных гусеницами. Такие немцы вызвали бы у комвзвода и сочувствие, и почтение.
— Командир, есть связь! — прервал злые размышления командира Безуглый.
Связь была паршивая, голос Гусева, еле различимый в треске помех, постоянно пропадал, разрывая слова так, что приходилось криком переспрашивать, что имел в виду комбат. Капитан приказал на мелочь не отвлекаться, ждать танков или большую колонну пехоты.
Немец тем временем, как видно, удовлетворенный осмотром, нырнул в люк, мотоциклы застрекотали, и вся колонна покатилась по шоссе мимо рощи. Петров про себя порадовался, что не пожалел времени на то, чтобы воткнуть перед танками несколько срубленных березок, — судя по всему, гитлеровцы не заметили «тридцатьчетверки». Больше всего старший лейтенант опасался, что сдадут нервы у кого-то из пехотинцев, но заснеженные окопы молчали. Разведка скрылась за поворотом, пройдя всего в двухстах метрах от танка Лехмана. Теперь главное, чтобы не открыл сдуру огонь пост на восточной опушке, но бойцы Щелкина дисциплинированно пропустили немцев.