Он посмотрел на нее с улыбкой, Арета улыбнулась и слегка покраснела.
– Хорошая она выросла у меня, – сказал Вермонт, добродушно хлопая девушку по плечу, – сердце у нее золотое, отважна, как гаучо, и… ну, если бы не она, то ты, Ретиан, не видел бы даже и того жалкого угощения, которое нам сейчас притащит старуха Флора.
– Однако, – сказал Линсей, – я должен переодеться. Если дорогой, для своего удовольствия, я красовался в костюме степного наездника, то теперь, среди вас, это смешно.
– Оставайтесь как есть, – сказала Арета. – Все вы устали. Сначала будем пить матэ, закусим. Отец приберег для вас знаменитую бутылку антильского рома. А затем вы, сеньор Линсей, можете отдохнуть. Ты, Роберт, поступаешь в мое распоряжение.
Арета повела гостей на внутренний дворик, где они умылись. Линсей заинтересовался глиняным очагом, дым которого, мешаясь с солнечными лучами, развевался над крышей. Пока он рассматривал грубо сложенный очаг с висящим над ним на железном крючке медным чайником, из прохода, ведущего в кораль, появилась Флора, высокая толстая женщина с широким лицом и черными глазами-щелками.
Седые волосы ее висели прядями вокруг головы, повязанной полоской красного сукна; одета она была в ситцевый балахон вроде длинной рубашки, подпоясанной синим передником.
За ней вбежал ручной нанду, жалобным криком требуя пищи. Флора прогнала его, как курицу. Недовольно оборачиваясь, строптиво колыхая длинной шеей, страус удалился, скрипя клювом от негодования.
Возвратясь, Линсей увидел, что стол накрыт скатертью поверх клеенки, а на медном подносе красуется фаянсовая бутылка с черным ярлыком, отпечатанным золотыми буквами.
Несколько сохранившихся от прежнего времени сдобных галет и небольшое количество мелко наколотого сахара составляли закуску к бутылке старого рома.
Арета двигалась вокруг стола, весело расставляя стеклянные стаканчики и маленькие тарелки.
Флора принесла жестяной поднос с пятью круглыми глиняными горшочками, банку с матэ, горку пирожков из маниоки с рубленными яйцами нанду и с луком, полную сахарницу сахарного песку и тарелку горячих маисовых лепешек.
Увидев все это, Арета всплеснула руками:
– Флора! Кого ты ограбила?
– Ах, сеньорита, никого я не ограбила, а только помнила, что сеньор Дугби должен приехать и послала ночью своего старика в ранчо Темадо взять кое-чего в долг. Я хотела, чтобы вы ничего не знали. Вот Гиацинт привез: мешок маниоки, мешок кукурузы, два кило сахару и яиц. – Говоря так, Флора улыбалась с торжеством, очень довольная своей хитростью.
– Какая ты милая, Флора! – закричала девушка и, едва не выбив поднос из рук старухи, расцеловала ее морщинистые щеки. – Я очень боялась, – продолжала Арета, – что нам нечем будет кормить гостей. Теперь – ура! Ешьте и пейте!
– Флора! – сказал Вермонт, уже откупоривший бутылку. – Ты так тронула меня, что не уйдешь, не выпив стаканчик этого рома, которому столько же лет, сколько тебе, то есть семьдесят с лишним.
Бережно налив стаканчик темной жидкости, Вермонт подал его Флоре. Та пригубила… И все присутствующие с удивлением увидели, как выражение удовольствия на ее лице сменилось недоумением, а недоумение – глубокой печалью.
Горько вздохнув, Флора вытерла рукой рот, поставила стаканчик на стол и сказала:
– Не хочу вас обидеть, сеньор Вермонт. Нет. Очень вам благодарна. Только это не ром. Это, должно быть, лекарство или уксус, но не ром.
– Что такое?! – заревел побледневший Вермонт. – Что ты бормочешь?
Он схватил стаканчик, понюхал жидкость, немного отпил, а затем, топнув ногой, выплеснул напиток на пол.
– Надул, проклятый португалец! – воскликнул Раненый Ягуар. – За пятьдесят рейсов я купил у него бутылку кофе. Каково?..
При таком заявлении поднялся безумный хохот; сам Вермонт смеялся пуще других. Что касается Роберта, то он чуть не катался по полу от восторга и под конец, когда смех начал переходить в стоны и кашель, – подпрыгнул три раза, не зная уже, чем выразить овладевшее им веселое настроение.
– Ну, – сказал Вермонт, когда общество несколько успокоилось, – есть, на наше счастье, немного кашассы. Принеси ее, Флора.
После этого переполоха аппетит увеличился, и все, основательно поев, принялись пить матэ.
Матэ – мелко истолченные сухие листья дикорастущего кустарника. По вкусу этот напиток похож на чай, только более горек. Его приготовляют так: каждому человеку в отдельный горшок – бомбиллу – бросают горсть матэ, сахару, заливают кипятком и сосут через медную трубочку.
Южноамериканцы страшно любят матэ за его возбуждающее действие и особенный вкус. Европейцам матэ вначале не нравится, а затем они также начинают любить его, как и местные жители.
– Первый раз в жизни я пью матэ, о котором столько читал, – сказал Линсей.
– Для вас, – сказала вернувшаяся от очага Арета, – сегодня будет приготовлено кушанье пампасов – бычье мясо, зажаренное в шкуре. А к матэ вы так привыкнете, что чаю уже не захотите.
– Великолепный напиток! – ответил Линсей, которому нравилось решительно все, что он видел, пил и ел.
После еды, кашассы и матэ мужчины закурили сигары; Ретиан стал рассказывать Вермонту о своем пребывании в Северных Штатах; Линсея положили отдохнуть в патио, на подушки и мягкие циновки, где уставший старый конторщик мгновенно заснул, а Арета, выждав, когда ее отец, в свою очередь, рассказал о своей жизни и разных неприятностях, уже нам известных, обратилась к Роберту:
– Ты очень меня интересуешь, Роберт. Расскажи теперь нам о себе все, ничего не скрывая.
– Знаешь, Арета, – сообщил Ретиан, – когда мы ехали сюда, я пытался допрашивать его, но он только твердил: «Все узнаете, когда приедем, а то, если начну рассказывать теперь, то вы будете со мной спорить, а я спорить на скаку не могу!»
– Загадочная личность! – рассмеялась Арета. «Не скажу, не могу»… Ну-ка, что у тебя там спорного?
Роберт замялся и покраснел. Застенчиво улыбаясь, он теребил свои рваные штаны и, наконец, решился, став не по-детски серьезным.
– Иди сюда! – сказала Арета, проникшаяся к маленькому бродяге горячим сочувствием.
Он подошел к девушке; Арета обняла его и прижала к себе.
– Он сам дал себе новое имя, – сказал Ретиан. – Имя это – «Звезда Юга». Скромно, не правда ли?
– Все более интересуюсь тобой, – шепнула Арета мальчику. – Что это значит: «Звезда Юга»?
– Видите ли, – заговорил Роберт, – я член тайного общества, то есть мы – я, Дик Нерви, Дуг Ламбас и Кристоф Гаррис – составили тайное общество… Но вам ведь скучно слушать!? – прервал сам себя Роберт, – а рассказывать так, как рассказывал Паркер, я не умею…
– Никогда в жизни я не слышал ничего более интересного, – важно заявил Вермонт, протягивая Роберту сигарету.
– Я тоже, – подхватила девушка.
– Благодарю вас, я не курю, – ответил Роберт, пытливо всматриваясь в лицо Вермонта, чтобы разгадать, не смеется ли тот над ним. – Тогда я продолжаю…
– А кто такой Паркер? – спросил Ретиан.
– Подождите… Паркер и капитан Баттаран всему тут причина… Ну, мы составили общество делать разные тайные дела, например, разыскивать клады или заступаться за тех, кого несправедливо обижают… Ну, мы сделали себе маски и повязки через плечо, для того, чтобы узнавать членов общества, мы сделали такие круглые значки… Вот мой значок, – показал Роберт, вынув из сумки, висевшей под его рубашкой, жестяной кружок с тремя дырочками. – Вот смотрите. Теперь каждый из нас носит особое имя: Дуг Ламбас назвался «Черная Туча», Нерви придумал себе: «Бесстрашная Стрела», Крист Гаррис назвался «Раскат Грома», а я… ну, вы знаете, – обратился мальчик к Ретиану, – я вам сказал… я стал «Звезда Юга».
– Говори, говори, – сказал, сочувственно кивая, Вермонт. – Сколько было денег в первом кладе, который вы откопали?
– Мы еще не копали… Мы еще не знали, есть ли клад на Фалькланде… Пока мы собирались в сарае, за складами Бутса, около порта и… ну, обсуждали, составляли планы.
– А кто такой Бутс? – спросила Арета. – Скажи, ты любишь конфеты?
– Я очень люблю конфеты, – ответил Роберт, мучаясь тем, что над ним, может быть, шутят. – Только не задавайте сразу много вопросов, я то я собьюсь.
Арета вынула из кармана три леденца и дала мальчику.
– Отдаю тебе мои последние, – сказала девушка. – Когда кончишь рассказ, тогда съешь.
– Благодарю вас. Я съем, – покраснел Роберт, пряча леденцы в сумку. – Я, знаете, сам сшил сумку, когда сбежал.
Вы хотите знать о мистере Бутсе… Мистер Бутс наш хозяин. Мой отец у него служит. Отец мистера Бутса много лет назад начал разводить на наших островах овец. Он их кормил травой туссак, которой там, у нас, очень много. Эта трава так полезна овцам, что, говорят, нет мяса вкуснее, как у наших баранов, – на всем земном шаре; так рассказывал мне отец. Трава туссак… вы не знаете ее? Она как маленькие пальмы, такого вида; с меня ростом. У нас говорят, что, если бы такую траву разводить в Европе и Америке, все скотоводы страшно разбогатели бы. Овцы любят туссак. Ну, вот, – продолжал Роберт, считая историю Бутса оконченной[26], – мы собрались однажды, надели маски; вдруг пришел печальный человек с бородой и увидел нас, когда мы клялись на ноже Дуга Ламбаса не выдавать никому наших дел… и подвергать предателя изгнанию из общества, а общество наше называется «Союз Молний». Этот человек подошел к нам и сказал:
«Я член тайного общества „Защиты капитана Баттарана“».
Мы испугались.
«Покажи свой значок», – сказал я ему. Он действительно показал значок – бронзовую монету, очень старинную, с женщиной в венке, и сказал, что у всех членов общества имеется такая монета.
«Вот значок общества „Защиты капитана Баттарана“, – сказал незнакомец, – а я агент этого общества, Джемс Паркер».
Мы стали просить его рассказать о том, кто такой Баттаран… Вот мы и узнали от Паркера, что десять лет назад недалеко от Монтевидео загорелся на море корабль. Он весь сгорел, только команда спаслась на другом судне. А Баттарана, капитана погибшего корабля, арестовали в Монтевидео и посадили в тюрьму на всю жизнь. Его обвинили, что он сжег корабль и сгорели от этого пожара какие-то важные государственные документы.
– Как выглядел Паркер? – спросил, зевая, чтобы не улыбнуться, Вермонт.
– Бедный, очень бедно одет был этот человек, и, знаете, он был даже босиком, как я. Борода у него черная.
– А нос?
– Нос красный, вы угадали… Я тоже подумал, что и вы, но Паркер объяснил, что он часто плачет от горя, зная, как страдает семья несчастного капитана.
– Продолжай, – сказала Арета, тотчас тихо шепнув Ретиану: – Вот легковерный мальчик! Какой-то пройдоха смутил его и обманул.
Роберт продолжал:
– Когда Паркер стал просить нас пожертвовать в пользу Баттарана, мы ему дали: я – пять долларов, Ламбас дал три шиллинга и перочинный нож, который можно продать за шиллинг. Если б вы видели, как Паркер плакал! Он очень жалеет капитана. Слезы текли у него, как вода из чайника; даже Эмма, сестра Ламбаса, не может нареветь столько. А она это любит, ей, например, скажи: «Пройдешься ты под ручку с пингвином?» – так она сейчас заплачет, даже не надо ее просить. У нас много пингвинов. Нерви дал Паркеру золотой карандаш. Крист Гаррис уж на что скупой, а отдал последний доллар, но Крист Гаррис маленький, ему восемь лет, так что он не мог накопить больше. Паркер страшно благодарил нас, велел нам молчать, чтобы нас не стали преследовать тайные враги Баттарана, и выдал нам расписку, которую я, как предводитель, взял себе.
– Можешь ты показать нам эту расписку? – сказала Арета разгоревшемуся от волнения освободителю капитана Баттарана.
– Я могу… – нерешительно ответил Роберт, роясь на груди в своей сумке, – хотя я обещал Паркеру… Я ее никому не показывал, но я знаю, что вы никому не выдадите меня. Вы все очень добры ко мне, а показывать ее нельзя только тому, кого опасаешься, – например, незнакомым… Ну, вот смотрите. Настоящий шифр, ничего нельзя понять!
– Попробуем понять, – сказал Вермонт, надевая очки. – Давай-ка твою записку.
Ретиан с Аретой подошли к старому искателю приключений и склонились над документом, стараясь прочесть длиннейшее слитное слово, выведенное на смятом листке чернильным карандашом.
«Икарудыва… ацинмуре… – читала вслух Арета, морща брови от усилия выговорить по частям странные письмена, – …крапитреч…ывородзеть… дубясьтилем…».
На девушку напал смех, а Роберт с неодобрением видел, что Ретиан тоже улыбается. Лицо Вермонта светилось загадочным выражением, немного лукавым.
– «Хопоугеб». Так, – докончил Вермонт. – Что же, по словам Паркера, тут написано?
– Тут написано, он сказал, – ответил мальчик, тревожно вглядываясь в лица взрослых, – что получено от Найта, Ламбаса, Гарриса и Нерви столько-то деньгами и вещами в кассу общества «Защиты капитана Баттарана». А что? Вы не верите? Разве вы не верите?
– Тебе мы верим, что ты великодушный мальчик, но дурачок, – сказала Арета, обнимая Роберта и утирая слезы смеха, выступившие на ее ясных глазах. – Твой Паркер мошенник.
Вдруг Вермонт, который всячески вертел таинственную записку, стукнул по столу кулаком и вскричал:
– Сто тысяч каскавелл в рот этому Паркеру! Знаешь ли ты, что написал этот пройдоха?
– Что? Что? – воскликнули молодые люди.
– Слушайте. Я прочитал наоборот, с конца к началу. Выходит очень понятно: «Бегу опохмелиться будьте здоровы черти Паркер умница, а вы дураки».
– Вы шутите… – закричал Роберт, бросаясь к Вермонту. – Покажите, не может быть!!
Он побледнел, и его глаза наполнились слезами, когда Вермонт медленно, слово за словом, прочел всю фразу, в то время как мальчик водил пальцем по бумаге, растерянно шепча уничтожающие слова.
– Достаточно ли ясно тебе? – спросил Ретиан, которому стало жалко мальчика.
– Ах! Ах! Ах!! – вскричал Роберт, падая к ногам Ареты и охватывая руками голову. Он плакал навзрыд, – не о том, что его скопленные деньги пропиты, а о том, что нет капитана Баттарана, которого он стремился освободить от цепей и тюрьмы.
– Не плачь, Роберт! – сказала, поднимая его, Арета. – Ведь ты не сделал ничего худого. Ты хотел помочь капитану. Ты не виноват, что тебя обманули. Когда ты вырастешь, то тебе придется сталкиваться с такими случаями, когда низкие, корыстные люди извлекают личную выгоду из чужой доверчивости, из желания других принести людям пользу, сделать что-нибудь хорошее. Перестань, а то мы подумаем, что Эмма Ламбас может на-реветь меньше, чем ты.
– Это верно, – сказал Роберт, поднимаясь и утирая глаза. – Но… кто мог подумать? И вы бы поверили, так хорошо говорил Паркер, что хоть сейчас идти за ним в бой. А мне, знаете, выпал жребий, – мы бросали жребий, кому ехать в Монтевидео. Нам Паркер дал адрес. Я пробрался в угольный ящик парохода «Уругвай», только был шторм, который не дал зайти в Монтевидео, поэтому «Уругвай» пошел на Рио-Гранде.
– Паркер вас звал в Монтевидео? – спросил Ретиан.
– О, да! «Приезжайте, когда хотите; мы, – говорит, – освободим Баттарана и разыщем клад. Десять миллионов спрятал он на горах».
– А какой адрес?
– Адрес?.. Я выучил его наизусть: Военная улица, дом Хуана Панарра. Спросить надо Артура Малинбрука, – это, значит, Паркера.
– Нет Военной улицы в Монтевидео, – сказал Вермонт. – Я знаю хорошо этот город.
– Так как же ты ехал? – осведомилась Арета, утирая своим платком глаза расстроенного «освободителя».
– Очень качало, и пыльно там, трудно дышать очень, но это бы ничего, только, когда мой хлеб кончился, я захотел есть и пить Когда «Уругвай» отвалил из Сан-Антонио, я закричал кочегару в люк, чтобы меня оттуда взяли… Попало мне. Так меня ругали! И все спрашивали, зачем и куда я еду… Я сказал, что жил у родных в Порт-Саиде, да захотелось в Монтевидео, к отцу…
Тут я испугался Я не мог сразу придумать, что делает мой отец в Монтевидео Хоть они и увидели, что я путаю, но ничего не добились. Однако кормили меня, поместили в каюту к машинисту. Капитан сказал: «В Монтевидео отведем тебя к отцу. Где он живет?» Я стал говорить, да опять сбился, – я не знал, есть ли там такая улица, какую я придумал. Было очень неприятно, когда узнали, что я сочиняю, но, понимаете, я не мог сказать правду. А они стали меня пугать, что отдадут в руки полиции. Наверно, так бы и было (хотя я им сказал выдуманное имя: я сказал, что меня зовут Генри Бельфаст), но начался шторм, ужасной силы поднялся ветер, пароход стало заливать, и «Уругвай» не рискнул идти в Монтевидео, – он отошел дальше от берега в море и пристал к Рио-Гранде.
Когда начали швартоваться, я незаметно убежал и спрыгнул в воду между баржами – я хорошо плаваю, – потом вышел на берег, ночевал на улице. В порт я идти боялся: там меня наверно искала полиция. Через горы по берегу я не знал, как идти. Вечером пошел на вокзал; один мальчик индеец мне сказал, что можно проехать в Баже, а оттуда, если упросить кондуктора дилижанса, который ходит в Монтевидео, то, может быть, меня провезут. Этот мальчик посадил меня на крышу вагона и сам тоже сел; он ехал в Месгатоп. Ему-то было хорошо, – когда нас там ссадили, ему туда и надо было, а меня побили и прогнали. Я тогда спросил, в какой стороне лежит Монтевидео, и пошел пешком. Только свою куртку я оставил на пароходе, чтобы легче было плыть; шапку у меня сбило ветром на крыше вагона, а башмаки пришлось продать в Рио-Гранде, – питаться уже было нечем.
– Роберт! Да ты герой! – сказал Ретиан. – Вот настойчивый человек! Чем же ты питался в степи?
– Гаучо подкармливали. Объясняться я все равно не мог, я не знаю испанского языка. Как увижу где дым, я туда и иду. Около их костров я спал; всего четыре дня я так ходил. Потом я пришел в ранчо. Я не мог больше идти. Один старик гаучо меня там два раза кормил. Он говорил: «Подожди здесь, должно поехать одно семейство мимо этого ранчо в Монтевидео; я попрошу, чтобы тебя взяли; не уходи отсюда». Он плохо говорил по-английски, но я понимал и всем говорил, что в Монтевидео живет май отец. Только повозки все не было, а тут явились вы! – воскликнул Роберт и засмеялся от радости, что испытания кончились. – Вы меня взяли, вы подарили мне лошадь!
– А ты забыл, чудачок, что спас мне жизнь? – ласково сказал Ретиан, трепля мальчика по худенькому плечу. – Ведь Гопкинс убил бы меня, если бы не ты.