– Ну так как же ваши домашние обеды? – спросил он, чтобы переменить разговор. – Есть чудаки, которые ходят к вам обедать?
Петя грустно махнул рукой.
– Понятно, – заметил Гаврик. – Значит, горите?
– Горим, – сказал Петя.
– Что же вы думаете делать?
– Вот, может быть, кто-нибудь комнаты наймет…
– Как? Вы уже и комнаты отдаете?! Так это последнее дело! – И Гаврик сочувственно свистнул.
– Ничего, как-нибудь выкрутимся. Я буду уроки давать, – сказал Петя, делая мужественное лицо.
Он давно уже решил сделаться репетитором и давать уроки отстающим ученикам, но только не знал, как взяться за дело. Правда, репетиторами бывают главным образом студенты или, в крайнем случае, гимназисты старших классов. Но в конце концов возможны исключения. Важно только, чтобы повезло найти ученика.
– Как же ты будешь давать уроки, когда ты, наверно, сам ни черта не знаешь? – со свойственной ему грубой прямотой сказал Гаврик и добродушно ухмыльнулся.
Петя обиделся. Было время, когда он действительно лентяйничал, но теперь он изо всех сил старался учиться как можно лучше.
– Я шутю, – сказал Гаврик и вдруг, осененный счастливой мыслью, быстро спросил: – Слышь, а по латинскому языку можешь учить?
– Спрашиваешь!
– Вот это здорово! – воскликнул Гаврик. – Сколько возьмешь подготовить человека по латинскому за третий класс?
– Как это – сколько?
– Ну, сколько грошей?
– Я не знаю… – смущенно пробормотал Петя. – Другие репетиторы берут по рублю за урок.
– Ну, это ты сильно перебрал. Хватит с тебя и полтинника.
– А что? – спросил Петя.
– Ничего.
Некоторое время Гаврик стоял с опущенной головой, шевеля пальцами, как бы что-то подсчитывая.
– А что? Что? – нетерпеливо повторял Петя.
– Ничего особенного, – сказал Гаврик. – Слушай сюда… – Он взял Петю под руку и, заглядывая сбоку в его лицо, повел по улице.
Гаврик не любил говорить о себе и распространяться относительно своих планов. Жизнь научила его быть скрытным. Поэтому сейчас, решив открыть Пете свою самую заветную мечту, он все-таки еще колебался и некоторое время шел молча.
– Понимаешь, какое дело… – произнес он. – Только дай честное благородное, что никому не скажешь.
– Святой истинный! – воскликнул Петя и по детской привычке быстро, с готовностью перекрестился на купола Пантелеймоновского подворья, синевшие за Куликовым полем.
Гаврик округлил глаза и сказал шепотом:
– Имею думку: сдать экстерном за три класса казенной гимназии. По другим предметам мне разные чудаки помогают, а по латинскому не знаю, что делать.
Это было так неожиданно, что Петя даже остановился:
– Что ты говоришь?!
– То, что ты слышишь.
– Зачем это тебе надо? – невольно вырвалось у Пети.
– А зачем тебе? – сказал Гаврик, с силой нажимая на слово "тебе", и глаза его зло и упрямо заблестели. – Тебе надо, а мне не надо? А может быть, мне это надо еще больше, чем тебе, откуда ты знаешь?
И он уже приготовился рассказать Пете, как вернувшийся из ссылки Терентий сокрушался о том, что мало среди рабочих образованных людей, говорил, что наступает время новых революционных боев, а потом – видимо посоветовавшись кое с кем из комитетчиков – прямо заявил Гаврику, что хочешь не хочешь, а надо экстерном кончать гимназию: сначала сдать за три класса, потом за шесть, а там, смотришь, и на аттестат зрелости. Но ничего этого Гаврик Пете не рассказал.
– Ну как, берешься? – лишь коротко спросил он. – Даю полтинник за урок.
Хотя Петя в первую минуту и растерялся, но все же почувствовал себя весьма польщенным и нежно покраснел от удовольствия.
– Ну что ж… пожалуй, я возьмусь, – сказал он, покашляв. – Только, конечно, не за деньги, а даром.
– Почему это даром? Что я, нищий? Славу богу, зарабатываю. Полтинник за урок, четыре раза в месяц. Итого два дублона. Это для меня не составляет.
– Нет, только даром.
– С какой радости? Бери, чудак! Денежки на земле не валяются. Тем более что вы теперь нуждаетесь. По крайней мере, сможешь кое-что давать тете на базар.
Это подействовало на Петю. Он ясно представил себе, как в один прекрасный день он протягивает тете деньги и равнодушно говорит: "Да, я совсем забыл, тетечка… тут я заработал уроками немного денег, так, пожалуйста, возьмите их. Может быть, они вам пригодятся на базар".
– Ладно, – сказал Петя. – Буду с тобой заниматься. Только имей в виду: станешь лодырничать – тогда до свидания. Я даром денег брать не привык.
– А я их тоже не в дровах нашел, – сумрачно сказал Гаврик, и друзья расстались до воскресенья, когда был назначен первый урок.
9. БАНКА ВАРЕНЬЯ
Никогда еще Петя не готовился к своим собственным урокам в гимназии так тщательно, как к этому уроку с Гавриком, где ему впервые предстояло выступить в роли педагога. Полный гордости и сознания своей ответственности перед наукой, Петя сделал все возможное, чтобы не ударить лицом в грязь. Он замучил отца бесконечными вопросами из области сравнительной лингвистики. Он сделал кое-какие весьма важные выписки из энциклопедического словаря Брокгауза и Ефрона. В гимназии он неоднократно обращался к латинисту за разъяснениями по поводу некоторых параграфов латинского синтаксиса, что весьма удивило латиниста, который был не слишком высокого мнения о Петином прилежании. Петя очинил несколько карандашей, приготовил перья и чернила, вытер тряпкой папин письменный стол и поставил на него Павликин глобус, а также свой двадцатипятикратный микроскоп и небрежно разложил несколько толстых книг, что должно было придать обстановке строго академический характер и внушить Гаврику уважение к науке.
Василий Петрович после обеда поехал на кладбище. Тетя с Павликом пошли на выставку. Дуняша отпросилась к родственникам. Все благоприятствовало Пете. Оставшись один, он стал расхаживать по комнатам, как заправский педагог, заложив руки за спину и повторяя про себя вступительную часть своего первого урока. Нельзя сказать, чтобы он волновался, но он испытывал острое чувство уверенного в себе конькобежца перед выходом на лед.
Гаврик не заставил себя ожидать. Он появился точно в назначенное время. Было знаменательно, что он пришел не с черного хода, через кухню, как обычно хаживал в детстве, предварительно посвистев со двора в четыре пальца. Гаврик позвонил с парадного хода, сдержанно поздоровался и, сняв свое старенькое пальто в передней, пригладил перед зеркалом волосы маленькой костяной расческой. У него были чистые руки, и, прежде чем войти в комнаты, он аккуратно заправил под узкий ремешок сатиновую косоворотку с перламутровыми пуговичками. В обеих руках он держал, как бы торжественно нес перед собой, новую пятикопеечную тетрадь с выглядывающей розовой промокашкой и заложенным в нее новеньким карандашом. Петя молча провел приятеля в комнату и усадил за письменный стол как раз между микроскопом и глобусом, на которые Гаврик тревожно покосился.
– Значит, так, – сказал Петя очень строго, но вдруг сконфузился.
Он мужественно переждал припадок застенчивости и бодро начал снова:
– Значит, так. Латинский язык есть один из богатейших и могущественнейших в семье индоевропейских языков. Первоначально, подобно умбрскому и оскскому, он раньше принадлежал к группе главных наречий неэтрусского населения Средней Италии, как диалект жителей равнины Лациума, из среды которых выделились римляне. Понятно?
– Не, – сказал Гаврик, отрицательно качнув головой.
– Что же тебе непонятно?
– Которые главные наречия неэтрусского населения, – тщательно выговорил Гаврик, жалобно глядя на Петю.
– Ага. Хорошо. Потом поймешь. Это потому, что ты еще не привык. А пока пойдем дальше. Значит, так. В то время как языки остальных народов Италии ну, там этрусков, япигов, лигуров… понятное дело, кроме родственных с латинянами умбров и сабеллов, – остались, так сказать, замкнутыми в пределах более или менее тесных областей, народными диалектами, – Петя сделал руками по воздуху очень красивый профессорский жест, обозначавший, что языки остальных народов Италии остались замкнутыми, – латинский язык благодаря римлянам не только превратился из диалекта в господствующий язык Италии, но и развился до степени языка литературного. – Петя многозначительно поднял вверх указательный палец. – Понятно тебе?
– Не! – повторил удрученно Гаврик и снова отрицательно потряс головой. – Ты мне, Петя, лучше сразу покажи ихний алфавит.
– Я сам знаю, что лучше, – сухо заметил Петя.
– А может быть, – сказал Гаврик, – которые эти самые этруски и япиги, то мы их потом будем проходить, а пока что ударим по самым латинским буквам, как их писать. Нет?
– Кто репетитор: я или ты?
– Допустим, ты.
– Так и слушайся меня.
– Я же слушаюсь, – покорно сказал Гаврик.
– В таком случае пойдем дальше, – сказал Петя, расхаживая по комнате, заложив за спину руки и наслаждаясь своим превосходством перед Гавриком и своей властью учителя. – Значит, так. Ну там, в общем, потом этот самый классический литературный латинский язык приблизительно через триста лет утратил свое господство и уступил, понимаешь ты, место народному латинскому языку, и так далее, и так далее, и тому подобное – одним словом, это все не так важно. (Гаврик одобрительно кивнул головой.) А важно, братец мой, то, что в конечном счете в этом самом латинском языке оказалось сначала двадцать букв, а потом прибавилось еще три буквы.
– Я же слушаюсь, – покорно сказал Гаврик.
– В таком случае пойдем дальше, – сказал Петя, расхаживая по комнате, заложив за спину руки и наслаждаясь своим превосходством перед Гавриком и своей властью учителя. – Значит, так. Ну там, в общем, потом этот самый классический литературный латинский язык приблизительно через триста лет утратил свое господство и уступил, понимаешь ты, место народному латинскому языку, и так далее, и так далее, и тому подобное – одним словом, это все не так важно. (Гаврик одобрительно кивнул головой.) А важно, братец мой, то, что в конечном счете в этом самом латинском языке оказалось сначала двадцать букв, а потом прибавилось еще три буквы.
– Стало быть, двадцать три! – быстро и радостно подсказал Гаврик.
– Совершенно верно. Всего двадцать три буквы. Потом…
– А какие? – нетерпеливо спросил Гаврик.
– Не лезь поперед батьки в пекло! – сказал Петя традиционную поговорку гимназического учителя латинского языка, которому он все время незаметно для себя подражал. – Буквы латинского алфавита суть следующие. Записывай: A, B, C, D…
Гаврик встрепенулся и, послюнив карандаш, стал красиво выводить в тетрадке латинские буквы.
– Постой, чудак человек, что же ты пишешь? Надо писать не русское "Б", а латинское.
– А какое латинское?
– Такое самое, как русское "В". Понял?
– Чего ж тут не понять!
– Сотри и напиши, как надо.
Гаврик вынул из кармана своих широких бобриковых штанов кусочек аккуратно завернутой в бумажку полустертой резинки "Слон" с оставшейся задней половинкой слона, стер русское "Б" и на его месте написал латинское "В".
– Впрочем, – сказал Петя, которому уже изрядно надоело преподавать, ты пока тут переписывай латинский алфавит прямо из книжки, а я немножко разомнусь.
Гаврик стал покорно переписывать, а Петя стал разминаться, то есть гулять, заложив руки за спину, по квартире, и гулял до тех пор, пока не остановился в столовой перед буфетом. Как известно, все буфеты имеют для мальчиков особую притягательную силу. Редкий мальчик в состоянии пройти мимо буфета, не посмотрев, что там находится. Петя не составлял исключения, тем более что, уходя, тетя имела неосторожность сказать:
– …и, пожалуйста, не лазь в буфет.
Петя отлично понимал, что тетя имеет в виду ту большую банку клубничного варенья, которую прислала бабушка из Екатеринослава к рождеству. Варенье еще не начинали, хотя оно предназначалось к праздникам, а праздники уже прошли, и это слегка раздражало Петю. Вообще трудно было понять тетю. Обычно очень добрая и щедрая, она становилась безумно, а главное, совершенно непонятно, скупой, как только дело касалось варенья. При ней страшно было даже заикнуться о варенье. У нее сейчас же делались испуганные глаза, и она быстро говорила, дрожа от беспокойства:
– Нет, нет! Ни в коем случае! Даже не подходи близко. Когда будет надо, я сама дам.
Но когда будет надо, этого решительно никто не знал, а она не говорила и только испуганно махала руками. В конце концов это было просто глупо: ведь варенье варилось и посылалось специально для того, чтобы его ели!
Петя, разминаясь, открыл буфет, подставил стул и заглянул на самую верхнюю полку, где стояла тяжелая, как снаряд, полная банка екатеринрславского варенья. Полюбовавшись банкой, Петя закрыл буфет и пошел посмотреть, как идут дела у его ученика. Гаврик прилежно выводил латинские буквы и уже дошел до "N", не зная, как ее надо писать. Петя показал, как пишется латинское "N", похвалил Гаврика за аккуратность и вскользь заметил:
– Между прочим, нам бабушка прислала на рождество банку клубничного варенья. Шесть фунтов банка.
– Заливаешь!
– Святой истинный!
– Таких даже и банок не бывает.
– Не бывает? – едко улыбнулся Петя.
– Не бывает.
– Много ты понимаешь в банках! – пробормотал Петя, прошел в столовую и, вернувшись назад, бережно поставил на стол между глобусом и микроскопом тяжелую банку. – Ну, скажешь, не шесть фунтов?
– Ладно. Твоя взяла.
Гаврик придвинул к себе тетрадь и написал еще три латинские буквы: "О", которая писалась так же точно, как и русское "О", "П", которая писалась, как русское "Р", и довольно-таки странную букву "Q", над хвостиком которой пришлось потрудиться.
– Молодец! – сказал Петя и, немного поколебавшись, прибавил: – Между прочим, давай попробуем варенья… хочешь?
– Можно, – согласился Гаврик. – А от тети не нагорит?
– Мы попробуем только по одной чайной ложечке, она даже не заметит.
Петя сходил за чайной ложечкой, а затем терпеливо развязал бантик туго затянутого шпагата. Он осторожно снял верхнюю бумажку, которая уже приобрела форму шляпки, а потом еще более осторожно снял пергаментный кружок. Под этим кружком, пропитанным ромом, для того чтобы варенье могло сохраняться возможно дольше, уже была непосредственно поверхность самого варенья, глянцевито и тяжело блестевшая в уровень с краями банки. С величайшей осторожностью Петя и Гаврик съели по полной ложке.
Екатеринославская бабушка вообще славилась как великая мастерица варить варенье, причем клубничное удавалось ей особенно хорошо. Но это варенье было поистине неслыханное. Никогда еще Петя, а тем более Гаврик не пробовали ничего подобного. Оно было душистое, тяжелое и вместе с тем какое-то воздушное, с цельными прозрачными ягодами, нежными, отборными, аппетитно усеянными желтенькими семечками, и елось на редкость легко.
Друзья по очереди начисто вылизали ложку и с радостью заметили, что варенья в банке, в сущности, совсем не убавилось: его поверхность была по-прежнему вровень с краями. Несомненно, здесь действовал какой-то закон больших и малых чисел – большого объема банки и малого объема чайной ложечки, – но так как Петя и Гаврик еще не имели понятия об этом законе, то им показалось почти чудом, что варенье не иссякает.
– Как было, – сказал Гаврик.
– Я же тебе говорил, что она не заметит.
С этими словами Петя положил на поверхность варенья пергаментный кружок, прикрыл банку шляпкой бумажки, крепко завязал шпагатом, сделал точно такой же бантик, как раньше, отнес банку в буфет и поставил на прежнее место.
За это время Гаврик успел написать еще две латинские буквы: "R", вызвавшую у него насмешливую улыбку, так как она представляла собой не что иное, как по-детски перевернутое русское "Я", и двуличное латинское "S".
– Хорошо! – похвалил Петя Гаврика. – Между прочим, я считаю, что мы можем совершенно свободно попробовать еще по одной ложечке.
– Кого?
– Варенья.
– А тетя?
– Чудак, ты же видел сам, что его осталось ровно столько, сколько было. Значит, если мы попробуем еще по одной ложечке, то его опять-таки останется столько, сколько было. Верно?
Гаврик подумал и согласился: нельзя же было идти против очевидности.
Петя принес банку, так же терпеливо развязал бантик тугого шпагата, осторожно снял верхнюю бумажку, затем еще более осторожно – пергаментный кружок, полюбовался литой поверхностью варенья, по-прежнему тяжело блестевшего вровень с краями, после чего друзья съели еще по ложечке, начисто ее вылизали, и Петя завязал банку шпагатом и сделал точно такой же бантик, как было раньше.
На этот раз варенье показалось еще вкуснее, а испытанное блаженство еще короче.
– Вот видишь, и опять все как было! – самодовольно сказал Петя, поднимая по-прежнему тяжелую банку.
– Ну, нет, – сказал Гаврик. – Теперь, положим, самую чуточку, но не хватает. Я нарочно посмотрел.
Петя поднял банку и стал ее рассматривать.
– Где ты видишь? Ничего подобного. Варенье как было. Абсолютно как было.
– А вот и не абсолютно, – сказал Гаврик. – Это потому, что недостачу закрывают края бумажки. Ты отогни края, тогда сам увидишь.
Петя приподнял сборчатые края верхней бумажки и посмотрел банку на свет. Банка была почти так же полна, как и раньше. Но именно почти, а не совсем. Образовался просвет не толще волоса, но все же просвет. И это было крайне неприятно, хотя трудно было представить, чтобы тетя могла что-нибудь заметить. Петя понес банку в столовую и поставил в буфет на прежнее место.
– Ну, покажи, что ты там нацарапал? – сказал он с наигранной бодростью.
Вместо ответа Гаврик молчаливо почесал затылок и вздохнул.
– Что? Устал?
– Не. Не в этом. Я думаю, что хотя его и не хватает самую чуточку, а она все-таки заметит.
– Не заметит.
– Бьюсь на пари, что заметит. И тогда ты будешь иметь вид.
Петя вспыхнул:
– А хоть и заметит! Подумаешь! Ну и что из этого? В конце концов бабушка прислала варенье для всех, и я имею полное право. Ко мне пришел человек заниматься, так что, я не могу угостить человека клубничным вареньем? Вот еще новости! Давай я сейчас принесу, и мы его съедим по блюдечку. Я уверен, тетя ничего не скажет. Даже будет довольна, что мы поступили честно и открыто, а не исподтишка.
– Может быть, не стоит? – робко сказал Гаврик.