Лотар нахмурился и отвернулся от него.
– Манфред, на сегодня достаточно. Убери книги.
Он вышел из рубки и поднялся на ее крышу. Удобно устроившись у комингса, достал из верхнего кармана длинную черную сигару, откусил кончик, выплюнул его за борт и похлопал по карманам в поисках спичек. Мальчик высунул голову из-за комингса и, когда отец не отослал его (иногда Лотар бывал мрачен и хотел остаться один), подобрался и сел рядом.
Лотар ладонями защищал от ветра огонек спички; он глубоко затянулся, потом поднял спичку, и ветер тут же погасил ее. Лотар бросил спичку за борт и небрежно положил руку на плечо сына.
Мальчик вздрогнул от удовольствия – отец не баловал его лаской – и замер, едва дыша, чтобы не испортить мгновение.
Маленький флот приблизился к суше и обогнул северный рог залива. Вместе с кораблями возвращались морские птицы; эскадрильи желтогорлых бакланов длинными прямыми вереницами летели над туманно-зеленой водой, закатное солнце золотило их и словно зажигало высокие бронзовые дюны, которые горным хребтом вздымались над невзрачной группой зданий на самом берегу залива.
– Надеюсь, Виллем сообразил разогреть бойлеры, – сказал Лотар. – Работы хватит на всю ночь и на весь завтрашний день.
– Нам не удастся законсервировать всю эту рыбу, – прошептал Манфред.
– Да, большую часть придется переработать в рыбий жир и рыбную муку…
Лотар вдруг замолчал и посмотрел через залив. Манфред видел, как напрягся отец; к отчаянию мальчика, Лотар убрал руку с его плеча и заслонил глаза.
– Проклятый дурак! – проворчал он.
Острый глаз охотника разглядел бойлерную фабрики. Дыма над ней не было.
– Какого дьявола, что там происходит? – Лотар вскочил и стоял, легко удерживая равновесие на шаткой палубе. – Ему потребуется пять-шесть часов, чтобы разжечь бойлеры, а рыба тем временем начнет портиться. Черт побери!
Лотар в гневе спустился в рубку. Схватив туманный горн, чтобы предупредить фабрику, он рявкнул:
– На деньги от этой рыбы я куплю новый беспроволочный аппарат Маркони, чтобы можно было говорить с фабрикой, когда мы в море; тогда такого никогда больше не произойдет. – Он замолчал, продолжая смотреть на берег. – Да что там творится?
Лотар схватил бинокль со шкафчика рядом с панелью управления и навел на резкость. Они были уже достаточно близко, чтобы разглядеть небольшую толпу, собравшуюся у главного входа на фабрику. Это были резчики и упаковщики в передниках и резиновых сапогах. Им полагалось быть на рабочих местах в цеху.
– Вон Виллем.
Управляющий стоял на разгрузочном причале, тиковые доски которого вдавались в неподвижные воды залива.
– Что происходит? Почему бойлеры холодные, а все рабочие околачиваются снаружи?
Рядом с Виллемом по обе стороны от него стояли два незнакомца в темных гражданских костюмах. У них был самодовольный, напыщенный вид мелких чиновников. Лотар хорошо знал таких людей и опасался их.
– Сборщики налогов или какие-то другие чиновники, – прошептал Лотар, и его гнев сменился тревогой. Никогда правительственные чиновники не доставляли ему добрых вестей.
«Неприятности, – подумал он. – Как раз когда я добыл тысячу тонн рыбы, чтобы законсервировать ее».
Тут он заметил машины. Пока да Сильва не свернул в главный проход, по которому траулер подойдет к разгрузочному причалу, их загораживало здание фабрики. Машин было две. Одна – старый потрепанный «форд» модели «Т», зато вторая, даже покрытая пылью пустыни, выглядела сногсшибательно, и Лотар почувствовал, как сердце у него екнуло и забилось чаще, а ритм дыхания изменился.
Во всей Африке не может быть двух таких машин. Это был огромный «даймлер», выкрашенный в цвет желтого нарцисса. В последний раз Лотар видел эту машину у здания Горно-финансовой компании Кортни на главной улице Виндхука.
Лотар тогда собирался обсудить продление своего кредита у компании. Он стоял на противоположной стороне широкой, пыльной немощеной улицы и наблюдал, как она спускается по широким мраморным ступеням в окружении подобострастных служащих в темных костюмах с высокими целлулоидными воротничками; один из них открыл дверцу великолепной желтой машины и помог ей сесть за руль, а второй бегом бросился крутить ручку запуска двигателя. Она не пользовалась услугами шофера и тронула машину с места сама, даже не взглянув в сторону Лотара. Он остался стоять бледный, дрожащий, раздираемый противоречивыми чувствами. Это было почти год назад.
Лотар встряхнулся: да Сильва подводил тяжело груженный траулер к причалу. Они так глубоко осели в воде, что Манфреду пришлось бросить швартов одному из людей на причале наверх.
– Лотар, эти люди хотят поговорить с тобой, – крикнул сверху Виллем. Нервно потея, он показал на одного из стоявших рядом.
– Вы мистер Лотар Деларей? – спросил меньший из незнакомцев, сдвигая шляпу на затылок и вытирая платком потный лоб.
– Верно. – Лотар смотрел на него, сжимая кулаки. – А вы кто такой?
– Вы владелец «Юго-Западной Африканской рыбоконсервной компании»?
– Ja, – ответил Лотар на африкаансе. – Я владелец, и что с того?
– Я судебный пристав из Виндхука, и у меня есть ордер на арест всех активов компании.
Он помахал документом, который держал в руках.
– Они закрыли фабрику, – жалобно крикнул вниз Виллем, его усы дрожали. – Заставили меня погасить огонь под бойлерами.
– Вы не можете этого сделать! – рявкнул Лотар, и его желтые глаза сузились и стали похожи на глаза разъяренного леопарда. – Мне нужно обработать тысячу тонн рыбы.
– Эти суда – собственность компании? – продолжал судебный пристав, не обращая внимания на эту вспышку, однако расстегнул свой китель и уперся руками в бока. У него на поясе висел тяжелый пистолет «уэбли» в кожаной кобуре. Пристав повернул голову, глядя на остальные траулеры, которые подходили с обеих сторон причала; потом, не дожидаясь ответа Лотара, спокойно продолжил: – Мой помощник опечатает суда и груз. Должен предупредить вас, что снятие печатей с кораблей или груза – уголовное преступление.
– Вы не можете так со мной поступить! – Лотар по сходням взлетел на причал. Он уже сбавил тон. – Мне нужно переработать рыбу. Разве вы не понимаете? Завтра к утру вонь от нее поднимется до неба.
– Это не ваша рыба. – Пристав покачал головой. – Она принадлежит «Горно-финансовой компании Кортни». – Он сделал нетерпеливый жест в сторону помощника. – Приступайте!
И начал отворачиваться.
– Она здесь, – крикнул ему вслед Лотар, и судебный пристав снова повернулся к нему.
– Она здесь, – повторил Лотар. – Это ее машина. Она приехала сама, верно?
Пристав опустил глаза и пожал плечами, но Виллем пробормотал:
– Да, она здесь, ждет в моем кабинете.
Лотар отвернулся от группы и пошел по причалу; его тяжелые кожаные брюки шуршали, а кулаки он по-прежнему сжимал, словно готовясь к драке. У причала его ждала возбужденная толпа фабричных рабочих.
– Что случилось, баас? – спрашивали они. – Нам не дают работать. Что нам делать, оу баас?[1]
– Ждите, – резко приказал Лотар. – Я все улажу.
– Мы получим жалованье, баас? У нас дети.
– Вам заплатят, – ответил Лотар. – Обещаю.
Это обещание он не сможет выполнить, если не продаст рыбу; Лотар протолкался через толпу и направился за угол фабрики к кабинету управляющего.
«Даймлер» стоял у двери конторы. К его переднему крылу прислонился мальчик. Было заметно, что он зол и ему скучно. Примерно на год старше Манфреда, но примерно на дюйм ниже; тело у него было более стройным и ладным. Одет мальчик был в белый пиджак, слегка выгоревший, и модные широкие штаны из серой фланели – слишком модные для юнца его возраста. В нем чувствовалось врожденное изящество, и он был красив, как девочка, с безупречной кожей и темно-синими глазами.
Лотар при виде его застыл и, не сдержавшись, сказал:
– Шаса!
Мальчик быстро выпрямился и отбросил со лба прядь темных волос.
– Откуда вы знаете, как меня зовут? – спросил он, и, несмотря на тон, в темно-синих глазах засветился интерес; мальчик смотрел на Лотара не мигая, почти взрослым уверенным взглядом.
Лотар мог бы дать сотни ответов, и все они теснились у него на устах: когда-то, много лет назад, я спас тебя и твою мать от смерти в пустыне… Я кормил тебя и возил на луке седла, когда ты был младенцем… Я любил тебя почти так же сильно, как когда-то любил твою мать… Ты брат Манфреда, сводный брат моего сына… Я узнал бы тебя повсюду, сколько бы ни прошло времени…
Но вместо всего этого он сказал:
– Шаса по-бушменски значит «хорошая вода». Это самое драгоценное вещество в мире бушменов.
– Верно, – кивнул Шаса Кортни. Этот человек его заинтересовал. В нем чувствовалась сдержанная ярость, жестокость, неисчерпаемая сила, а глаза были необычного цвета, почти желтые, как у кошки. – Вы правы. Это бушменское имя, а крещен я Мишелем. Французское имя. Моя мама француженка.
– Где она? – спросил Лотар. Шаса посмотрел на дверь конторы.
– Она не хочет, чтобы ей мешали, – предупредил он, но Лотар Деларей прошел мимо него, так близко, что Шаса почуял рыбный запах и увидел на загорелой коже мелкие чешуйки.
– Вам лучше постучать, – понизил голос Шаса, но Лотар не обратил на его слова внимания и распахнул дверь так, что та отлетела на петлях. Он стоял в проеме, и Шаса мог видеть мимо него. Его мать встала с высокого стула с прямой спинкой, стоявшего у окна, и повернулась к двери.
Она стройна, как девочка, желтое крепдешиновое платье прикрывает маленькие, модно приподнятые груди и узким поясом собрано на бедрах. Шляпка с узкими полями чуть сдвинута назад и покрывает густые темные волосы. Глаза у матери огромные, почти черные.
Она казалась очень молодой, ненамного старше сына, пока не подняла голову и не показала жесткую, уверенную линию подбородка; ресницы тоже поднялись, и в темной глубине глаз загорелись огоньки цвета меда. Мало у кого из знакомых Лотару мужчин был такой грозный вид.
Они молча смотрели друг на друга, оценивая перемены, произошедшие с их последней встречи.
«Сколько же ей лет? – подумал Лотар и тут же вспомнил. – Она родилась сразу после полуночи в первый день нового века. Она ровесница двадцатому столетию. Поэтому ее и назвали Сантэн. Ей тридцать один год. Но выглядит она на девятнадцать, такая же молодая, как в тот день, когда я нашел ее в пустыне, истекающую кровью и умирающую от ран, нанесенных старым львом».
«Он постарел, – думала Сантэн. – Серебряные полоски в светлых волосах, морщины у губ и глаз… Ему за сорок, и он страдал – но недостаточно. Я рада, что не убила его. Рада, что моя пуля миновала его сердце. Это была бы слишком быстрая смерть. Теперь он в моей власти и начнет понимать…»
Неожиданно, невольно, сама того не желая, она вспомнила ощущение этого золотистого тела над собой, обнаженного, гладкого, твердого, и что-то сжалось у нее в паху; потом все стало размягчаться, она ощутила вторжение плоти, горячей, как кровь, прихлынувшая к ее щекам, горячей, как злость на себя, на свою неспособность усмирить эту животную тягу. Во всем прочем она вымуштровала себя, как солдата, но эта неуправляемая чувственность не поддавалась ей.
Сантэн посмотрела мимо мужчины в дверях и увидела на солнце Шасу, своего прекрасного сына; он с любопытством наблюдал за ней, и она устыдилась и разгневалась, как будто ее, обнаженную и беззащитную, застали за проявлением самых низменных чувств.
– Закрой дверь, – хриплым, но ровным голосом приказала она. – Зайди и закрой дверь.
Она отвернулась и уставилась в окно, снова обретя власть над собой. И только потом повернулась лицом к мужчине, которого намеревалась уничтожить.
* * *Дверь закрылась, и Шаса испытал острое разочарование. Он чувствовал: происходит что-то жизненно важное. Этот светловолосый незнакомец с желтыми кошачьими глазами, который знает его имя и что оно значит, задел глубоко в нем что-то опасное; будоражащее поведение матери, неожиданная краска, залившая ее шею и щеки, что-то в ее глазах, чего он никогда раньше не видел. Ведь не чувство вины? Неуверенность, совершенно для нее не характерная. В мире, который был Шасе знаком, мать всегда и во всем уверена. Ему отчаянно захотелось узнать, что происходит за этой закрытой дверью. Стены здания – из гофрированных стальных листов…
«Если хочешь что-то узнать – узнай», гласило одно из высказываний матери, и Шаса, опасаясь только того, что она поймает его, направился к боковой стене конторы, легко ступая по гравию, чтобы камешки не скрипнули под ногой, и прижался ухом к нагретому солнцем рифленому металлу.
Но, как ни старался, слышал только неясные голоса. Даже когда светловолосый незнакомец заговорил резко, Шаса не сумел разобрать ни слова, а голос матери звучал негромко, хрипло и невнятно.
«Окно», – сообразил он и быстро направился к углу. Но, завернув за угол с намерением подслушивать у открытого окна, неожиданно обнаружил, что на него смотрят пятьдесят пар глаз. Управляющий и его бездействующие рабочие все еще стояли у входа на фабрику; когда Шаса появился из-за угла, все замолчали и уставились на него.
Шаса мотнул головой и отвернулся от окна. Все продолжали смотреть на него, и он, сунув руки в карманы широких фланелевых штанов и изображая невозмутимость, пошел по длинному деревянному причалу, как будто с самого начала собирался сделать именно это. Что бы ни происходило в конторе, ему не удастся это подслушать, разве что он сумеет вытянуть что-то из матери позже, но на это Шаса не очень надеялся. Неожиданно он заметил у причала четыре траулера, глубоко осевших в воде под тяжестью серебряного груза, и его разочарование чуть уменьшилось. Вот возможность немного развеять однообразие и скуку жаркого дня! Он быстрее зашагал по доскам причала. Корабли всегда интересовали его.
Зрелище было новое и волнующее. Он никогда не видел столько рыбы, целые тонны ее. Шаса поравнялся с первым судном. Оно было грязное, уродливое, с полосами человеческих испражнений на бортах, где матросы присаживались на планшире. Пахло трюмной водой, и горючим, и немытым телом, и теснотой. У корабля даже не было названия, только регистрационный номер и номер лицензии, написанные на носу.
«У корабля должно быть название, – подумал Шаса. – Если названия нет, это оскорбительно и приносит неудачу». Его собственная двадцатипятифутовая яхта, подаренная матерью на тринадцатый день рождения, называлась «Прикосновение Мидаса» – название тоже предложила мама.
Шаса сморщил нос – пахло неприлично; то, как содержали этот корабль, вызвало у него печаль и отвращение.
«Если мама ради этого приехала из Виндхука…»
Он не закончил мысль: из-за высокой угловатой рубки вышел мальчик.
Заплатанные холщовые шорты не скрывали загорелых мускулистых ног, и он легко удерживал равновесие на люке комингса.
Увидев друг друга, мальчики насторожились и застыли, как неожиданно встретившиеся собаки; они молча разглядывали друг друга.
«Форсит, модник, – подумал Манфред. Он видел парочку таких денди в курортном городе Свакопмунде выше по побережью. Дети богачей с раздражающе высокомерными физиономиями, одетые в нелепые тесные костюмы, послушно ходили за родителями. – Вон как напомадил волосы! И несет от него, как от цветочного букета».
«Один из бедных белых африкандеров. – Шаса узнал этот тип. – Сынок сквоттера».
Мама запрещала ему играть с такими, но он обнаружил, что иногда это очень интересно. Конечно, мамин запрет только усилил их притягательность. На шахте сын механика из мастерской умел так поразительно подражать птичьим крикам, что созывал птах с ветвей деревьев; он же показал, как чинить карбюратор и зажигание старого «форда», который отдала Шасе мать, хотя возраст еще не позволял ему получить права. А сестра того мальчика – на год старше Шасы – показала ему кое-что еще более привлекательное, когда они на несколько запретных мгновений оказались одни за насосной. Она даже позволила ему потрогать это. Оно оказалось мягким, теплым и пушистым, как новорожденный котенок, забравшийся к ней под короткую хлопчатобумажную юбку; этот удивительный опыт Шаса намеревался повторить при первой же возможности.
Новый мальчик тоже казался интересным; возможно, он покажет Шасе машинное отделение траулера. Шаса оглянулся на фабрику. Мама за ним не смотрела, и он решил быть великодушным.
– Привет. – Он сделал величественный жест и широко улыбнулся. Его дедушка, сэр Гаррик Кортни, самая важная особа из всех, с кем он когда-либо общался, наставлял его: «По праву рождения ты занимаешь высокое положение в обществе. Это дает тебе не только преимущества, но и обязанности. Истинный джентльмен обращается с теми, кто ниже его: с черными и белыми, молодыми и старыми, мужчинами и женщинами, – сочувственно и вежливо». – Я из Кортни, – сказал Шаса. – Шаса Кортни. Мой дедушка сэр Гаррик Кортни, а моя мама миссис Сантэн де Тири Кортни. – Он ждал проявлений почтительности, какие всегда вызывало упоминание этих имен, и, не дождавшись, спросил: – А как тебя зовут?
– Манфред, – ответил мальчик с янтарными глазами и поднял густые черные брови. Они были настолько темнее его светлых волос, что казались нарисованными. – Манфред Деларей, и мой дед, и мой двоюродный дед, и мой отец – все они были Делареи и все стреляли в англичан всякий раз, как встречали их.
Шаса покраснел от такого неожиданного выпада и уже хотел повернуть назад, но увидел, что из окна рубки высунулся старик, а с носа траулера подошли два цветных матроса. Теперь он не мог отступить.
– Мы, англичане, выиграли войну, а в 1914 году разбили подлых мятежников! – выпалил он.
– Что ж, – обратился Манфред к слушателям, – этот маленький джентльмен с надушенными волосами выиграл войну. – Матросы одобрительно посмеивались. – Вы только понюхайте его! Его нужно было назвать Лилией. Лилия, надушенный солдат. – Манфред снова повернулся к нему, и впервые Шаса понял, что мальчик на добрый дюйм выше его и руки у него тревожно крепкие и загорелые. – Итак, ты англичанин, Лилия? Тогда ты должен жить в Лондоне, верно, душистая Лилия?