Пока они разговаривали, генерал Цоллер курил тонкие желтые сигареты с сильным запахом трав, и время от времени начинал задыхаться: астма. Манфред быстро понял, что генерал настроен очень благожелательно и имеет самое широкое представление об африканских делах; время полетело весьма быстро; подошла Хайди и коснулась руки Манфреда.
– Прошу прощения, генерал Цоллер, но я обещала тренеру боксеров, что его звезда вернется домой до девяти часов.
– Я наслаждался разговором с вами, молодой человек. – Генерал пожал Манфреду руку. – Наши страны должны быть добрыми друзьями.
Манфред заверил:
– Я сделаю для этого все, что в моих силах.
– Удачи на играх, герр Деларей.
В «мерседесе» Хайди заметила:
– Ты очень понравился дяде и многим его друзьям, например генералу Цоллеру.
– А мне понравился вечер.
– Ты любишь музыку, Манфред?
Вопрос слегка его удивил.
– Мне нравится музыка, но я в ней плохо разбираюсь.
– А Вагнер?
– О да, Вагнер мне очень нравится.
– Дядя Зигмунд дал мне два билета на следующую пятницу. Берлинский филармонический оркестр под управлением молодого дирижера Герберта фон Карояна исполняет произведения Вагнера. Я знаю, у тебя в тот день первый бой, но потом мы сможем отпраздновать твою победу. – Она замялась и быстро добавила: – Прости, может, я опережаю события, но…
– Нет, нет, для меня будет большой честью сопровождать тебя, выиграю я или проиграю.
– Ты выиграешь, – просто сказала она. – Я это знаю.
Хайди высадила его перед входом, подождала, пока он войдет, и сказала шоферу:
– Назад на Рупертштрассе.
Когда она вернулась в дом полковника, гости уже расходились. Хайди терпеливо ждала, пока полковник проводит последних. Потом, мотнув серебряной головой, он приказал ей следовать за ним. Его манера обращаться с ней коренным образом изменилась: теперь он держался высокомерно и разговаривал отрывисто.
Он подошел к неприметной дубовой двери в конце зала и вошел первым. Хайди вошла за ним и неслышно закрыла за собой дверь, потом вытянулась по стойке смирно и ждала. Полковник Больдт оставил ее стоять, а сам налил коньяку в два бокала и отнес один генералу Цоллеру, который сидел в удобном кресле у горящего камина, курил свою сигарету и смотрел в папку, лежавшую на коленях.
– Итак, фройляйн, – полковник Больдт сел в кожаное кресло и указал Хайди на диван, – садитесь. Можете расслабиться в доме вашего «дяди».
Она вежливо улыбнулась, но присела на край дивана скованно. Полковник Больдт снова повернулся к генералу.
– Могу я спросить мнение генерала о субъекте?
Генерал Цоллер оторвался от папки.
– Существует определенная неясность в вопросе о матери субъекта. Есть ли доказательства, что его мать немка, как он утверждает?
– Боюсь, таких доказательств нет. Мы не смогли установить национальность его матери, хотя я провел тщательное расследование с привлечением всех наших людей в Юго-Западной Африке. Все считают, что его мать умерла во время родов в африканской глуши. Однако есть несомненные доказательства, что его бабушка по отцовской линии была немкой, а отец доблестно сражался в армии кайзера в Африке.
– Да, это я видел, – раздраженно сказал генерал и посмотрел на Хайди. – Что он говорил вам, фройляйн?
– Он очень гордится своей немецкой кровью и считает себя естественным союзником немецкого народа. Он большой поклонник фюрера и на память цитирует большие отрывки из «Майн кампф».
Генерал закашлялся, задыхаясь, прикурил от свечи новую сигарету и снова открыл красную папку с орлом и свастикой на крышке. Остальные терпеливо ждали почти десять минут, прежде чем генерал снова посмотрел на Хайди.
– Какие отношения вы установили с субъектом, фройляйн?
– По приказу полковника Больдта я подружилась с субъектом. Не очень заметно, но дала понять, что интересуюсь им как женщина. Я показала ему, что хорошо разбираюсь в боксе, интересуюсь им и много знаю о проблемах его родины.
– Фройляйн Крамер – один из лучших моих оперативников, – объяснил полковник Больдт. – Наше ведомство позаботилось о том, чтобы она глубоко изучила историю Южной Африки и бокс.
Генерал кивнул.
– Продолжайте, фройляйн, – приказал он, и Хайди продолжила:
– Я сообщила ему, что сочувствую его народу, который политически бесправен, и ясно дала понять, что я его друг – и могу стать чем-то большим.
– Между вами не было интимной близости?
– Нет, генерал. Я решила, что излишний напор оттолкнет субъекта. Как известно из документов, он воспитывался в строгом кальвинистском окружении. К тому же полковник Больдт не давал приказа установить интимный контакт.
– Хорошо, – кивнул генерал. – Это дело чрезвычайной важности. Сам фюрер в курсе нашей операции. Он, как и я, считает, что южная оконечность Африки имеет огромное тактическое и стратегическое значение для наших планов завоевания мира. Она охраняет морские маршруты к Индии и на Восток, и в том случае, если Суэцкий канал будет для нас недоступен, это единственный обходной путь. Вдобавок это сокровищница сырья, необходимого для наших военных приготовлений: хром, алмазы, металлы платиновой группы. Имея это в виду, после встречи с субъектом я пришел к твердому убеждению, что операцию следует продолжить. Ведомство дает нам «зеленую улицу» и «красную» степень важности.
– Хорошо, мой генерал.
– Кодовое название операции – «Das Weisse Schwart», «Белый меч».
– Jawohl, мой генерал.
– Фройляйн Крамер, отныне вы будете заниматься только этой операцией. При первой же возможности вы вступите в интимные отношения с субъектом таким образом, чтобы не встревожить и не оттолкнуть его, но укрепить власть над ним и заручиться его верностью.
– Слушаюсь, генерал.
– Возможно, в должное время вам понадобится вступить в брак с субъектом. Есть ли причины, по которым вы откажетесь заключить брак?
Хайди не колебалась.
– Нет, генерал. Можете полностью рассчитывать на мою верность и чувство долга. Я сделаю все, что от меня потребуется.
– Хорошо, фройляйн. – Генерал Цоллер закашлялся и стал хватать ртом воздух. Когда он продолжил, его голос еще звучал хрипло: – Полковник, в наши планы входит получение субъектом золотой медали на Играх. Это чрезвычайно поднимет его престиж на родине, и есть идеологический аспект: белый ариец торжествует над представителем низшей черной расы.
– Понимаю, генерал.
– Нет ли других претендентов на победу в полутяжелом весе?
– Нет, генерал, субъект – единственный серьезный белый претендент. Мы позаботимся, чтобы все бои субъекта судили рефери – члены партии, которых контролирует наше ведомство. Естественно, мы не сможем повлиять на решение в случае нокаута…
– Естественно, полковник Больдт, но сделайте все, что в ваших силах, а фройляйн Крамер будет ежедневно докладывать полковнику Больдту о прогрессе в отношениях с субъектом.
* * *Семьи Кортни и Малкомсов предпочли остановиться не в Олимпийской деревне, а в роскошном отеле «Бристоль», хотя Дэвиду Абрахамсу пришлось подчиниться тренеру и поселиться вместе с товарищами по команде, так что в дни напряженных тренировок перед открытием игр Шаса его почти не видел.
Матильда Джанин уговорила Тару сопровождать ее на тренировки легкоатлетов, а взамен пообещала ходить с ней на поля для поло, так что большую часть времени девушки стремительно носились от обширного Олимпийского комплекса к ипподрому – Тара водила «бентли» отца только так.
Короткие перерывы между тренировками и размах подготовки к играм не повредили Дэвиду – совсем напротив. За эти дни он показал несколько отличных результатов и упорно сопротивлялся предложениям Матильды Джанин улизнуть вечером «на часок-другой».
– У тебя отличные шансы, Дэви, – сказал ему тренер, останавливая секундомер по окончании последней перед официальным открытием игр тренировки. – Сосредоточься на этом, и привезешь домой какую-нибудь бляху.
И Шаса, и Блэйн были довольны пони, предоставленными немецкой стороной. Как и все остальное в конно-спортивном комплексе – конюхи, стойла, упряжь, – все было безупречно, и под железной рукой Блэйна команда сосредоточилась на подготовке, превратившись в тесно связанную и скоординированную когорту всадников.
В промежутках между долгими тренировками они наблюдали за командами, с которыми им предстояло встретиться. Американцы, не считаясь с расходами, перевезли через Атлантику собственных лошадей. Аргентинцы поступили еще предусмотрительнее: они привезли не только лошадей, но и конюхов-гаучо в шляпах с плоскими полями и в кожаных брюках, украшенных серебряными заклепками.
– Эти две команды победить нелегко, – предупредил Блэйн. – Но и немцы удивительно хороши, и англичане, как всегда, работают много и упорно.
– Эти две команды победить нелегко, – предупредил Блэйн. – Но и немцы удивительно хороши, и англичане, как всегда, работают много и упорно.
– Если чуть-чуть повезет, мы сможем побить их всех, – поделился своим обширным опытом Шаса.
Только Тара восприняла это хвастовство серьезно, когда с трибуны смотрела, как он несется по полю, высоко сидя в седле, этакий прекрасный молодой кентавр, стройный и гибкий, и его белые зубы сверкают на загорелом лице.
«Он такой воображала, такой самоуверенный, – думала она. – Если бы я могла просто не обращать на него внимания. Если бы жизнь не была такой скучной, когда его нет рядом».
* * *К девяти утра первого августа 1936 года олимпийский стадион, самый большой в мире, заполнило более ста тысяч зрителей.
Поле в центре стадиона превратилось в зеленый ковер и было исчерчено белыми линиями и кругами, обозначавшими места проведения различных спортивных состязаний. По периметру проходила кирпично-красная беговая дорожка. Высоко над ней поднимались трибуны, откуда зрителям предстояло наблюдать за парадом спортсменов. В дальнем конце стадиона располагался треугольный все еще не зажженный факел.
Перед входом на стадион раскинулся Майфельд, на этом обширном пространстве возвышалась колокольня с надписью «Ich rufe die Jugend der Welt» – «Я призываю молодежь Земли». Спортивные делегации собирались на длинном бульваре Кайзердамм, по торжественному случаю переименованном в Виа Триумфалис. Над полем плыл гигантский дирижабль «Гинденбург», который тащил на буксире огромный флаг с пятью олимпийскими кольцами.
В еще прохладном утреннем воздухе издалека донесся слабый гул. Он постепенно приближался и становился громче. По Виа Триумфалис двигалась длинная процессия открытых четырехдверных «мерседесов», хром их отделки блестел, как зеркало; машины медленно шли между плотными рядами пятидесяти тысяч штурмовиков в коричневой форме, которые сдерживали огромную толпу, взревевшую от восторга, когда мимо прошел первый «мерседес»; все высоко вскидывали руки в нацистском приветствии.
Кортеж остановился перед спортсменами, и из первой машины вышел Адольф Гитлер. На нем был простой коричневый китель, брюки и сапоги с высокими голенищами – мундир штурмовика. Этот строгий, ничем не украшенный костюм не делал его незаметным, напротив – выделял из толпы шедших за ним сопровождающих в ярких мундирах с золотыми нашивками, с медвежьим мехом, звездами и лентами; процессия двинулась между рядами спортсменов к гигантским воротам стадиона.
«Так вот этот дикарь», – подумал Блэйн Малкомс, когда Гитлер прошел мимо него не более чем в пяти шагах. Он был точно такой, каким Блэйн тысячи раз видел его на портретах: темные волосы зачесаны на лоб, маленькие квадратные усы. Но для Блэйна стал полной неожиданностью напряженный мессианский взгляд, который на долю секунды остановился на нем и скользнул дальше. Он обнаружил, что волоски на его предплечьях встали дыбом: он только что смотрел в глаза библейского пророка – или безумца.
За Гитлером шли все его любимцы: Геббельс был в легком летнем костюме, зато Геринг выглядел величественно и респектабельно в небесно-голубом мундире маршала «Люфтваффе»; проходя, он, приветствуя спортсменов, небрежно взмахнул золотым жезлом. В этот момент высоко над Майфельдом зазвонил колокол, созывая молодежь всего мира.
Гитлер и его свита скрылись из вида в туннеле под трибунами, и несколько минут спустя над полем загремели фанфары, в сотни раз усиленные множеством громкоговорителей; огромный хор запел «Deutschland über alles». Ряды спортсменов зашевелились, готовясь к началу парада.
Выходя из полутемного туннеля на освещенную солнцем арену, Шаса и Дэвид переглянулись. Они взволнованно улыбнулись друг другу; гигантские волны звуков, оглушительная музыка оркестров и хор, поющий олимпийский гимн, приветственные крики сотни тысяч зрителей – все это обрушилось на них. Они осмотрелись, задрав подбородки, разведя руки, и вышли под музыку Рихарда Штрауса.
Перед Шасой шагал Манфред Деларей, но его взгляд был устремлен к фигуре в коричневом в первом ряду трибуны для почетных гостей; Гитлер был окружен королями и принцами. Поравнявшись с ним, Манфред хотел вскинуть руку в нацистском приветствии «Хайль Гитлер!», но ему пришлось сдержаться. После долгого обсуждения и споров победило мнение Блэйна Малкомса и других англоговорящих участников делегации. Не отдав нацистское приветствие, спортсмены только выполнили команду «равнение направо», когда проходили мимо почетной трибуны. Ответом стали свист и неодобрительный гул немецких зрителей. Глаза Манфреда жгло от слез стыда: его вынудили нанести оскорбление великому человеку на трибуне.
Эта злость не утихала все время последующих торжеств: зажгли олимпийский огонь; фюрер произнес речь, официально открыв игры; в небо одновременно взлетели пятьдесят тысяч голубей; по краям стадиона разом подняли флаги всех стран-участниц; далее последовали показательные выступления гимнастов и танцоров, прожектора и фейерверки, музыка и пролет эскадрилий люфтваффе Геринга, затмивших небо и заполнивших его грохотом.
* * *Блэйн и Сантэн тем вечером поужинали в одиночестве в ее номере в «Бристоле»; оба устали после волнений дня.
– Какое зрелище он явил миру! – заметила Сантэн. – Не думаю, что кто-нибудь ожидал подобного.
– Следовало ожидать, – ответил Блэйн. – Приобретя опыт устройства партийных съездов в Нюрнберге, нацисты стали великими мастерами пышных зрелищ. Даже древние римляне не добивались такой соблазнительности своих публичных празднеств.
– Мне понравилось, – сказала Сантэн.
– Откровенная языческая идолопоклонническая пропаганда – герр Гитлер представляет миру нацистскую Германию и свою новую расу сверхлюдей. Но да, вынужден согласиться с тобой: зрелище было необычайное, со зловещим оттенком угрозы, что делало его еще более привлекательным.
– Блэйн, ты упрямый старый циник.
– Это мое единственное достоинство, – согласился он и сменил тему. – Сообщили расписание первых матчей. Нам повезло с жеребьевкой: не придется встречаться ни с аргентинцами, ни с янки.
* * *Им выпало сначала встретиться с австралийцами, и надежды на легкую победу сразу рухнули, потому что после первого же свистка австралийцы устремились вперед, как атакующая кавалерия, заставив Блэйна и Шасу отчаянно обороняться; так продолжалось три тяжелейших чаккера подряд: австралийцы не позволяли команде Блэйна прийти в себя.
Шасе пришлось сдержать свои желания: ему хотелось действовать и блистать одному, – и он полностью отдал себя под начало капитана и без заминки выполнял команды Блэйна «подрежь слева», «прикрой» или «назад», набираясь от полковника единственного, чего ему не хватало, – опыта. В эти отчаянные минуты узы взаимопонимания и доверия между ними, которые так долго складывались, прошли проверку на прочность, едва ли не на разрыв, но выдержали, и в середине четвертого чаккера Блэйн, проезжая мимо своего молодого второго номера, сказал:
– Они свой выстрел сделали, Шаса. Посмотрим, как они умеют отбиваться.
Шаса принял передачу Блэйна, вытянувшись и стоя в стременах; он подхватил мяч в воздухе и готов был бросить его далеко в поле; австралийцы ринулись к своим воротам, но Шаса повернулся и по высокой дуге отправил мяч прямо под ноги несущемуся галопом пони Блэйна. Этот момент стал поворотным пунктом; после матча они спрыгивали с взмыленных пони и колотили друг друга по спинам, ликующе смеясь и еще не веря в свою победу.
Но торжество сменилось унынием, когда они узнали, что следующий их матч – с аргентинцами.
* * *Дэвид Абрахамс показал плохой результат в первом предварительном забеге на 400 метров: он пришел четвертым и не попал в число финалистов. В тот вечер Матильда Джанин отказалась от ужина и рано легла спать, зато два дня спустя она сияла, взбудораженная тем, что Дэвид выиграл забег на двести метров и прошел в полуфинал.
* * *Первым противником Манфреда Деларея стал француз Морис Артуа, ничем не выдающийся боксер своего веса.
– Быстрый, как мамба, смелый, как медоед, – шепнул дядя Тромп Манфреду при звуках гонга.
Хайди Крамер сидела рядом с полковником Больдтом в четвертом ряду и дрожала от неожиданного возбуждения, глядя, как Манфред покидает свой угол и выходит в центр ринга. Он двигался, как кошка.
До сих пор ей стоило большого труда изображать интерес к боксу. Звуки, запахи и картины, связанные с ним, вызывали у нее отвращение: зловоние едкого пота на коже и тканях, звериный хрип и удары кулаков по плоти, кровь, пот, разлетающиеся брызги слюны – все это отталкивало аккуратистку Хайди. Но теперь, среди хорошо одетой, изысканной публики, сама одетая в отличный шелк и кружева, она обнаружила, что контраст свирепой ярости пугает ее, но в то же время привлекает.