– Сорок процентов! – взорвался Абрахам. – Это несправедливо!
– Точное замечание, дорогой Эйб, но пока не очень полезное.
Сантэн взглянула на Твентимен-Джонса.
– Никаких изменений в категориях? – спросил тот.
Квота предусматривала несколько категорий в зависимости от типа камней (от темных промышленных алмазов, использующихся при изготовлении режущего инструмента, до драгоценных камней высшего качества) и веса, от небольших кристаллов в десять и меньше пунктов до больших ценных камней.
– Тот же процент, – подтвердила Сантэн, и он сел плотнее, достал из кармана блокнот и погрузился в вычисления.
Сантэн мимо него посмотрела туда, где к обшитой панелями стене прислонился Шаса.
– Ты понимаешь, о чем мы говорим?
– О квоте? Да, думаю, понимаю.
– Если не понимаешь, спрашивай, – бесцеремонно приказала она и снова повернулась к Твентимен-Джонсу.
– Можно ли попросить на десять процентов увеличить квоту по крупным камням? – спросил он, но она отрицательно покачала головой.
– Я уже просила, и мне отказали. Де Бирс с бесконечным сочувствием ответил, что наибольшее падение спроса связано как раз с крупными камнями – на ювелирном уровне.
Твентимен-Джонс вернулся к своим вычислениям. Все слушали, как скрипит его карандаш. Наконец доктор поднял голову.
– Сможем мы покрыть расходы? – негромко спросила Сантэн, и Твентимен-Джонс посмотрел на нее так, словно предпочитал застрелиться, но не отвечать.
– Едва-едва управимся, – прошептал он, – придется экономить, сокращать, увольнять, но мы покроем расходы и, может быть, даже получим небольшую прибыль – это будет зависеть от минимальной цены, установленной «Де Бирс». Но, боюсь, сливки придется снимать с самого верха, миссис Кортни.
Сантэн почувствовала, что от облегчения ослабла и дрожит. Она убрала руки со стола на колени, чтобы никто не заметил. Несколько мгновений она молчала, потом кашлянула, желая убедиться, что ее голос не дрожит.
– Квоты вступают в действие первого марта, – сказала она. – Это значит, что мы успеем доставить еще один полный пакет. Вы знаете, что делать, доктор Твентимен-Джонс.
– Мы заполним пакет сластями, миссис Кортни.
– Что такое сласти, доктор Твентимен-Джонс?
Шаса заговорил в первый раз, и инженер с серьезным видом повернулся к нему.
– Когда в какой-то период производства мы находим несколько первоклассных камней, мы оставляем лучшие из них, чтобы в будущем включить в пакет, где камни могут быть худшего качества. У нас есть запас таких высококачественных камней, и мы отправим их в Центральную торговую организацию, пока это еще возможно.
– Понимаю. – Шаса кивнул. – Спасибо, доктор Твентимен-Джонс.
– Рад помочь, мастер Шаса.
Сантэн встала.
– Теперь можно пообедать.
Слуга в белом открыл раздвижную дверь в столовую, где сверкал серебром и хрусталем уставленный желтыми розами в старинных селадоновых вазах длинный стол.
* * *В миле от участка, на котором стоял вагон Сантэн, два человека сидели у дымного лагерного костра и смотрели, как булькает в котелке кукурузная каша. Говорили они о лошадях. План целиком зависел от лошадей. Их требовалось не меньше пятнадцати – сильных, привыкших к пустыне животных.
– Человек, о котором я думаю, хороший друг, – сказал Лотар.
– Даже лучший в мире друг не даст тебе пятнадцать добрых лошадей. Меньше чем пятнадцатью нам не обойтись, а их ты и за сто фунтов не купишь.
Лотар затянулся вонючей глиняной трубкой, и она непристойно забулькала. Он сплюнул в огонь желтый сок.
– Отдал бы сотню фунтов за приличную сигару, – сказал он.
– Не мою сотню, – заметил Хендрик.
– Давай пока оставим лошадей, – предложил Лотар. – Подберем сменных людей.
– Людей найти легче, чем лошадей, – улыбнулся Хендрик. – Сегодня хорошего человека я могу заполучить за обед, а его жену – за пудинг. Я уже разослал всем сообщения о встрече в котловине Дикой Лошади.
Оба взглянули на показавшегося из темноты Манфреда, и Лотар, увидев лицо сына, сунул блокнот в карман и быстро встал.
– Папа, идем быстрей, – попросил Манфред.
– В чем дело, Мэнни?
– Мама Сары и малыши. Они все заболели. Я сказал им, что ты придешь, папа.
У Лотара была репутация человека, способного лечить все болезни людей и животных: от пулевых ранений и кори до головокружения и хандры.
Семья Сары жила под изорванным брезентом в центре лагеря. Женщина, укрытая грязным одеялом, лежала рядом с малышами. Хотя ей, вероятно, было не больше тридцати, заботы, тяжелый труд и плохая еда превратили ее в старуху. Она потеряла большую часть передних зубов, а ее лицо словно опало.
Сара, склонившись к ней, влажной тряпкой вытирала раскрасневшееся лицо. Женщина мотала головой и что-то бормотала в бреду.
Лотар склонился к женщине с другой стороны и посмотрел на девочку.
– Где твой папа, Сара? Он должен быть здесь.
– Ушел искать работу на шахтах, – прошептала она.
– Когда?
– Давно. – И тут же преданно добавила: – Но он пришлет за нами, и мы будем жить в красивом доме.
– Давно твоя мама болеет?
– Со вчерашнего вечера.
Сара снова попыталась положить тряпку на лоб матери, но та слабой рукой отбросила ее.
– А дети?
Лотар посмотрел на их распухшие лица.
– С утра.
Лотар откинул одеяло, и ему лицо ударило густое липкое зловоние жидких испражнений.
– Я их все время обмываю, – словно защищаясь, сказала Сара, – но они снова пачкаются. Уж не знаю, что и делать.
Лотар приподнял грязное платье малышки. Живот раздулся от недоедания, кожа мертвенно-бледная. И на ней яркая алая сыпь.
Лотар невольно отдернул руку.
– Манфред, – резко сказал он. – Ты их трогал, кого-нибудь из них?
– Да, папа. Я пытался помочь Саре их помыть.
– Иди к Хендрику, – приказал Лотар. – Скажи, что мы немедленно уходим. Надо убираться отсюда.
– Что это, папа? Манфред задержался.
– Делай, что велено, – рассердился Лотар и, когда Манфред попятился и исчез в темноте, повернулся к девочке. – Ты кипятила питьевую воду? – спросил он, и Сара отрицательно покачала головой.
«Всегда одно и то же, – думал Лотар. – Простые деревенские люди, которые всю жизнь провели вдали от жилья других людей, пили чистую воду из ручьев и источников и не задумываясь испражнялись посреди поля. Они не понимают опасности житья в тесном соседстве с другими людьми».
– Что это, оум? – негромко спросила Сара. – Что с ними?
– Брюшной тиф, – ответил Лотар, но ей это ничего не сказало.
– Тифозная горячка, – попробовал он снова.
– Это плохо? – спросила она с надеждой на лучшее в голосе, и он не мог посмотреть ей в глаза. Снова взглянул на малышей. Жар сжег их, а понос обезводил. Поздно. Будь с ними мать, еще оставался бы шанс, но мать и сама слаба.
– Да, – сказал Лотар, – плохо.
Тиф распространится по лагерю, как пожар в сухом зимнем вельде. Очень вероятно, что и Манфред заразился. Лотар быстро встал и отступил от грязного матраца.
– Что мне делать? – взмолилась Сара.
– Давай им побольше питья, но следи, чтобы вода была кипяченая.
Лотар попятился. Он видел тиф в английских концентрационных лагерях во время войны. Смертность там была выше, чем на поле битвы. Он должен увести отсюда Манфреда.
– У тебя есть лекарство от этого, оум? – Сара пошла за ним. – Я не хочу, чтобы умерла мама. И сестра. Если бы ты дал мне лекарство…
Она боролась со слезами, испуганная и озадаченная, и с детским доверием обращалась к нему.
Лотар считал, что он в долгу только перед своими, но храбрость девочки тронула его. Он хотел сказать: «От этого нет лекарства. Для них ничего нельзя сделать. Они теперь в руках Господа».
Сара подошла к нему, взяла за руку и отчаянно потащила назад, чтобы вернуть туда, где умирали женщина и двое малышей.
– Помоги мне, оум. Помоги вылечить их.
От прикосновения девочки по коже Лотара поползли мурашки. Он представил себе, как отвратительная зараза переходит с ее теплой мягкой кожи на него. Он должен уйти.
– Оставайся здесь, – сказал он, стараясь скрыть отвращение. – Давай им пить. Я – за лекарствами.
– Когда ты вернешься?
Сара доверчиво смотрела Лотару в лицо, и ему потребовались все силы, чтобы солгать.
– Вернусь, как только смогу, – пообещал он и мягко высвободил руку. – Давай им воду, – повторил он и отвернулся.
– Спасибо, – негромко сказала она ему вслед. – Да благословит тебя Бог, ты добрый человек, оум.
Лотар ничего не смог ответить. Не смог даже оглянуться. Он торопливо пошел по темному лагерю. Теперь он прислушивался и уловил доносящиеся из хижин негромкие звуки: лихорадочный кашель ребенка, вздохи и стоны тифозной больной, у которой сводило болью живот, голоса тех, кто ухаживал за недужными.
Из одной толевой хижины показалось тощее темное существо и схватило его за руку. Лотар даже не мог понять, мужчина это или женщина, пока не услышал хриплый, тонкий, почти безумный женский голос:
– Ты врач? Мне нужен врач.
Лотар отбросил ее руку и побежал.
Сварт Хендрик ждал его. Он уже взвалил на плечи мешок и затаптывал угли костра. Рядом с ним под колючим деревом сидел Манфред.
– Тиф, – произнес страшное слово Лотар. – По всему лагерю.
Хендрик застыл. Лотар видел, как Хендрик встречал нападение раненого слона, но сейчас он испугался. Лотар понял это по тому, как он держал свою большую черную голову; он чувствовал запах страха, необычный запах, как от потревоженной пустынной кобры.
– Пошли, Манфред. Мы уходим.
– Куда мы уходим, папа?
Манфред не сдвинулся с места.
– Подальше отсюда, подальше от города и заразы.
– А как же Сара?
Манфред вобрал голову в плечи – упрямый жест, который Лотар хорошо знал.
– Она для нас никто. Мы ничего не можем сделать. Она умрет, как ее мама и малыши.
Манфред смотрел на отца.
– Умрет?
– Вставай! – рявкнул Лотар. Чувство вины сделало его свирепым. – Мы уходим.
Он сделал властный жест, и Хендрик наклонился и поднял Манфреда.
– Пойдем, Мэнни, слушайся отца.
Он пошел за Лотаром, таща за собой мальчика.
Они пересекли железную дорогу, и Манфред перестал вырываться. Хендрик отпустил его, и мальчик послушно пошел за взрослыми. Через час они добрались до главной дороги – пыльно-серебряной в лунном свете реки, убегавшей к проходу в горах, и там Лотар остановился.
– Пойдем за лошадьми? – спросил Хендрик.
– Да, – кивнул Лотар. – Это следующий этап.
Но он посмотрел назад, туда, откуда они пришли. Все молчали, глядя в том же направлении.
– Я не мог рисковать, – объяснил Лотар. – Нельзя было оставлять Манфреда рядом с ними. – Никто ему не ответил. – Нам нужно готовиться. Лошади… нужно раздобыть лошадей.
Он тоже замолчал.
Неожиданно Лотар сорвал мешок с плеча Хендрика и бросил на землю. Гневно развязал его и вытащил небольшой брезентовый сверток, в котором держал хирургические инструменты и запас лекарств.
– Возьми Мэнни, – приказал он Хендрику. – Ждите меня в ущелье у реки Гамас, там, где мы стояли лагерем на пути из Усакоса. Помнишь это место?
Хендрик кивнул.
– Долго тебя ждать?
– Столько, сколько нужно, чтобы умереть, – ответил Лотар. Он встал и посмотрел на Манфреда. – Делай, что велит Хендрик, – приказал он.
– Мне нельзя пойти с тобой, папа?
Лотар даже не стал отвечать. Он повернулся и пошел назад под освещенными луной колючими деревьями. Они смотрели ему вслед, пока он не исчез. Тогда Хендрик опустился на колени и начал складывать вещи в мешок.
* * *Сара сидела у костра, натянув платье на худые костлявые колени, жмурясь от дыма, и ждала, пока в котелке закипит вода.
Она подняла голову и на краю освещенного огнем круга увидела Лотара. Она смотрела на него, потом ее бледное узкое личико сморщилось, и крупные слезы потекли по щекам, сверкая в свете костра.
– Я думала, ты не вернешься, – прошептала она. – Думала, ты насовсем ушел.
Лотар резко покачал головой; он так злился на себя за свою слабость, что не решался говорить. Он сел к костру и развернул сверток. Содержимое было совершенно неудовлетворительным. Он мог вырвать гнилой зуб, вскрыть нарыв или иссечь змеиный укус, вправить сломанную руку или ногу, но у него почти ничего не было для лечения эпидемии брюшного тифа. Он отмерил столовую ложку черного порошка – патентованного средства «Знаменитое лекарство от поноса Чемберлена» – высыпал в оловянную кружку и долил кипяченой водой из котелка.
– Помоги-ка, – приказал он Саре, и вдвоем они усадили младшего ребенка. Девочка совсем ничего не весила, Лотар чувствовал в ее крошечном теле каждую косточку, как у птенца, взятого из гнезда. Положение безнадежное.
«К утру она умрет», – подумал Лотар и поднес кружку к ее губам.
Действительно, девочка продержалась недолго и умерла за несколько часов до рассвета. Миг смерти определить было трудно, и Лотар не знал, жива ли малышка, пока не взял ее за запястье и не почувствовал входящий в тело вечный холод.
Мальчик прожил до полудня и умер так же тихо, как сестра. Лотар завернул их в грязные серые одеяла и на руках отнес к общей могиле, которую уже вырыли на краю лагеря.
Совсем маленький сверток на песчаном дне ямы рядом с длинным рядом более крупных тел.
Мать Сары сражалась за жизнь.
«Бог знает, почему она хочет жить, – думал Лотар, – ведь у нее ничего не осталось». Но женщина стонала, мотала головой и кричала в бреду. Лотар возненавидел ее за упрямство, за то, что она продолжала удерживать его возле своего грязного матраца, заставляла разделять ее горе, касаться ее горячего лихорадочного тела и капать жидкость в беззубый рот.
Вечером ему показалось, что она победила. Ее кожа стала прохладной, и женщина отчасти успокоилась. Она слабо потянулась к руке Сары и попыталась заговорить, глядя в лицо девочке, как будто узнала ее, но слова застревали в горле, она хрипела, на губах пузырилась желтая слизь.
Это усилие вконец изнурило ее. Она закрыла глаза и как будто уснула.
Сара вытерла ей рот и держала за худую костлявую руку с набрякшими под кожей синими венами.
Час спустя женщина неожиданно села и отчетливо спросила:
– Сара, где ты, дитя?
Потом упала и начала бороться с удушьем. Ее дыхание замерло на середине вдоха, костлявая грудь перестала подниматься, а плоть на лице оплыла, как растопленный воск.
Когда Лотар отнес тело женщины к могиле, Сара шла с ним рядом. Он уложил женщину в конце длинного ряда тел. Потом они вернулись к хижине.
Сара с отчаянием на бледном маленьком лице смотрела, как Лотар заворачивает в брезент лекарства. Лотар прошел с десяток шагов и повернул назад. Девочка дрожала, как выброшенный щенок, но не двигалась с места.
– Хорошо, – вздохнул он, сдаваясь. – Пошли.
Она зашагала с ним рядом.
– От меня не будет никаких хлопот, – бормотала она почти в истерике от облегчения. – Я буду помогать. Я умею готовить, и шить, и стирать. Со мной не будет никаких хлопот.
* * *– Куда ты ее денешь? – спросил Хендрик. – Она не может оставаться с нами. Девчонка помешает нам сделать то, что мы задумали.
– Я не мог оставить ее там, – защищался Лотар, – в этом лагере смерти.
– Для нас так было бы лучше, – пожал плечами Хендрик. – А что делать теперь?
Они покинули лагерь на дне ущелья и поднялись на гребень каменной стены. Дети оставались далеко внизу, на берегу зеленого застойного пруда – единственного места на реке, где еще оставалась вода.
Они сидели рядом. Манфред держал в вытянутой правой руке удочку без удилища. Взрослые видели, как он откинулся назад и сделал рывок, а потом принялся тянуть, перехватывая лесу руками. Сара подпрыгивала, ее возбужденные крики доносились туда, где они стояли. Манфред вытащил из воды большую черную зубатку. Рыба билась на песке, влажно блестя.
– Я решу, что с ней делать, – пообещал Лотар, но Хендрик перебил:
– Решай быстрей. С каждым днем источники воды на севере мелеют, а у нас еще нет лошадей.
Лотар набил глиняную трубку свежей смесью и задумался. Хендрик был прав: девочка все усложняла. Надо было как-то избавиться от нее. Неожиданно он поднял голову и улыбнулся.
– Моя двоюродная сестра, – сказал он. Хендрик удивился.
– Не знал, что у тебя есть двоюродная сестра.
– Большинство погибло в лагерях, но Труди выжила.
– А где она, эта твоя любимая двоюродная сестра?
– Живет на севере, нам по дороге. Мы отдадим девчонку ей, и времени не потеряем.
– Я не хочу уходить, – жалобно шептала Сара. – Я не знаю твою тетю. Я хочу остаться с тобой.
– Тише, – предупредил Манфред. – Разбудишь папу и Хенни.
Он теснее прижался к ней и, чтобы успокоить, коснулся ее губ. Костер погас, луна зашла. Их освещали только звезды пустыни, крупные, как свечи, на черном бархатном пологе неба.
Сара заговорила так тихо, что Манфред с трудом разбирал слова, хотя ее губы были в нескольких дюймах от его уха.
– Ты мой единственный друг, других у меня никогда не было, – говорила она. – Кто научит меня читать и писать?
Манфред ощущал огромную ответственность, которую налагали на него эти слова. Сам он в этот миг испытывал противоречивые чувства. Как и у Сары, у него никогда не было друзей-ровесников, он никогда не учился в школе и не жил в городе. Его единственным учителем был отец. Всю жизнь Манфред провел среди взрослых: отца, Хендрика, суровых людей из придорожных лагерей и с траулеров. Никогда женщина не ласкала и не жалела его.
Сара была его первой спутницей противоположного пола. Ее слабость и глупость раздражали. Когда путники поднимались на холмы, ему приходилось ждать, пока она его догонит, она плакала, когда он забивал зубатку или сворачивал шею жирному коричневому турако, попавшему в силки. Однако она умела рассмешить его, и ему нравилось, как она поет, – тонким, но приятным и мелодичным голосом. К тому же, хотя ее лесть была назойливой и беззастенчивой, он очень хорошо себя чувствовал рядом с Сарой. Она училась быстро и за те несколько дней, что они провели вместе, наизусть вызубрила алфавит и таблицу умножения от двух до десяти.