(Помянул княжну — и сразу смутно стало на душе.)
— Тут и думать нечего, — продолжил богатырь. — Мне по всей Дикой Степи кумиров понаставили — правда, их каменными бабами кличут, но это по ошибке толмачей. Дело верное, не сомневайся, а новой славы я себе скоро добуду. Со славой и деньги придут, не задержатся, тогда заклад и выкуплю…
Ничего Невзор не ответил, только уставил пустые свои очи неведомо куда, а пальцы его все брякали да брякали костяшками, как будто жили сами по себе.
— Ин ладно, — сказал кабатчик после долгого молчания. — Договорились. Пиши расписку — я тебя научу, что писать. Только помни — возвращать все равно придется с лихвой, на старые долги новые падут — больше добывай золота, возами вези!
— Как не привезти! — обрадовался Жихарь. — Ты знай сундуки готовь! Неправильный я буду богатырь, коли допрежнюю славу не выкуплю и к новообретенной не прибавлю.
«Что-то слишком быстро он согласился, — подумал герой. — Не было бы подвоха. Или ему дедушка нищий чего внушил — пустоглазый вроде бы не в своей воле…»
Жихарь каждое сказанное для расписки Невзорово слово крутил в уме так и сяк — вроде бы все обычно, как полагается, будто и не славу он закладывает, добрую и худую, а женино золотое обручье с самоцветами. Ну, лихва — само собой, куда кабатчику без лихвы, он же не благородный воитель… Не худо бы и свидетелей позвать, да ведь нынче все свидетели руку пустоглазого держать станут… Ладно, завалю его впоследствии золотом — пусть подавится. Главное дело — освободиться…
Богатырская рука и так была к перу непривычная, а тут пальцы и вовсе одеревенели, как и хотел он сообщить далекому побратиму. Припоминая начертания полузабытых знаков, Жихарь то и дело совал кончик пера в рот, отчего язык и губы почернели.
Наконец на пергамент пала тяжкая богатырская подпись.
Невзор ловко выхватил расписку из-под руки Жихаря, прижал трепетно к груди и словно бы преобразился: ростом стал повыше, плечами пошире, да и в глазах, дотоле пустых, что-то такое появилось…
— Добро, тащи мои доспехи, — приказал богатырь. — Пора снаряжаться в поход, уже просохли пути и дороги. Кончил дождь моросить, вот я и поеду…
Невзор поглядел на него с великим изумлением, спрятал грамоту за пазуху и сказал:
— А ты чего это тут делаешь, оборванец? Ты кто таков? Какого роду-племени и за каким делом без спросу явился? Ежели на работу наниматься, то ступай вниз, там живет такой человек, Бабура, он тебя живо определит, а здесь тебе делать нечего… И почему у тебя пасть черная — ты не чернила ли мои сдуру выпил?
Изумление Жихаря было не менее велико.
— Сам ты сдурел, из ума выжил, Невзорище пустоглазое! Я же тебе великий залог дал! Верни доспехи, сапоги и все, что положено!
Невзор поглядел на него зверем:
— Да как у тебя язык-то повернулся, пьянь подзаборная, меня, богатыря Невзора, миру избавителя, пустоглазым именовать? Да по моему слову не только что Многоборье — все мои побратимы с великим воинством подымутся! Я Чих-орду расточил, страхоила поразил, весь свет прошел!
«Точно спятил, — решил Жихарь. — Теперь его посадят в срубе на цепь, чтобы чего не навредил, и лечить станут ледяной водой и собачьими хохоряшками. Надо у него расписку отобрать — безумному какая расписка!»
Он сгреб кабатчика за ворот собольей шубы, приподнял одной рукой, а другой полез за пазуху. Ворот затрещал, а Невзор заверещал, как заяц, настигнутый лисою. Потом начал больно царапать богатырские руки. Жихарь швырнул его в угол, подошел и легонько пнул ногой…
На шум и верещание прибежал со двора румяный Бабура:
— Государь Невзор, прости, недоглядел этого бродягу. Эк ты его в угол-то загнал!
Жихарь, ничего не соображая, угостил Невзора кулаком в глаз.
— Не бей его, Невзорушка, не марай ручки свои богатырские, они тебе для грядущих подвигов сгодятся! Мы его, невежу, лучше розгами выпорем! — посулил Бабура и побежал за подмогой.
Жихарь оставил кабатчика и отошел. «Вроде бы я его колочу, — размышлял он. — А выходит, что он меня?»
Тем временем снизу послышался дружный топот, и скоро в горнице оказалось полно дружинников. При Невзоровом управлении войско было наряжено по-новому: каждый имел на лбу наколотое слово «наш», чтобы можно было отличать в бою своих от чужих. Такая же метка имелась на ножнах мечей, на колчанах, на сапогах…
Дружинники принялись изгонять Жихаря, толкать под бока, бить под микитки и под зебры, а он почти не защищался — и ошеломлен был, и боялся покалечить товарищей. Только приговаривал:
— Да вы что, ребятушки, не узнаете меня? Ворошило, я же тебе жизнь спас, когда под наши стены кранты приходили! Матора, ты же у меня в кости нержавеющий ножик выиграл! Заломай, ты же меня тогда на пиру первый вязать полез, но то я уже давно простил! Опомнитесь, братцы, помилосердствуйте!
Но братцы не милосердствовали и узнавать Жихаря нипочем не хотели. Дивились только наглости пришлого бродяги и лютовали еще сильнее.
— Вреда ему большого не чините, а только вышибите со двора прочь! — распорядился Невзор. Глаз у кабатчика быстро чернел. — Прав Бабура, негоже мне обо всякую сволочь руки пачкать! Самозванцев пришлых нам не надо! Своих хватает!
Жихарь катился кувырком с лестницы и успевал думать:
«Вот так мне нищеброд присоветовал! В какую же новую беду я, простодырый, попал? Надо же, блин поминальный, никого не убил — а все равно один остался!»
ГЛАВА ШЕСТАЯ
…К вечеру Жихарь окончательно понял, что остался один.
Никто во всем Столенграде — ни старожилы, помнившие его диковатым лесным мальцом, разбойничьим выкормышем, ни малые дети, которых он, будучи при деньгах, всегда оделял гостинцами, ни красные девицы, веселые жены и вдовы, привечавшие богатыря тайком и явно, ни злобные старухи-сплетницы, ни, как уже было показано, боевые сотоварищи, ни надежные собутыльники, в каком бы состоянии они ни пребывали, — ну никто его не узнавал.
Даже верный до последнего дня Окул поглядел на него с недоумением и сказал, что лишний молотобоец ему не нужен — и так платить нечем.
— Иди, иди, странничек, своей дорогою, — слышалось то здесь, то там. После Жупелова правления в Многоборье к чужакам относились настороженно. — Иди, не задерживайся, не ищи беды. А то под зиму заехал один такой, героя нашего, Невзора Избавителя, отравой угостил, так еле на ноги подняли…
— Так это же я — Избавитель, это меня ядом травили! — возражал поначалу Жихарь, а потом и возражать перестал, поскольку понял, что слава мирская и память людская — одно и то же.
Что такое лишиться памяти, пусть даже не всей, он уже знал по себе. А тут весь целый народ ее лишился — правда, только по части Жихаря.
«Учили ведь меня, учили, — сокрушался богатырь. — Яр-Тур лишь о том и твердил, что славой дорожить надобно, а я, получается, ее даром отдал — и кому? Телепню жадному, пустоглазому… Он теперь и при моей славе, и при моих деньгах, а я-то кто?»
Правда, кое-какая выгода все же выгадалась. Славу сбыл он не только добрую, но и худую, так что Невзор нынче сам у себя в долгах и сам на себя обязан батрачить. Да и незримые путы вкупе с негремящими цепями закона Жихаря уже не отягощали. Стало быть, все нужно начинать сызнова…
Только столенградские псы, здоровенные и лютые, богатыря почему-то не облаивали, как всех прочих пришельцев, и за штаны не хватали: ластились, как раньше, и виляли хвостами — у кого не обрублены были.
— Эй, прохожий человек, стричься-бриться не желаешь? — окликнул его знакомый голос. Из-за своего плетня выглядывал столенградский брадобрей Одинец, старый бобыль и знаток всех здешних тайн.
Жихарь обрадовался, что хоть кто-то на него внимание обратил, и ответил:
— Я бы не прочь, только заплатить нечем… Хотя есть вот ременной пояс из шкуры заморского зверя и пряжка на нем серебряная. Только потом веревочку дай, чтобы штаны не упали.
— Эх, уговорил! — сказал брадобрей и открыл калитку. — Бороду будем брить или только подровняем?
Жихарь был куда как зол на себя, в том числе и на собственную бороду, и решил: «Не одному мне страдать, пускай борода тоже помучается, по новой вырастает!»
— Брей окаянную, — сказал он и вошел к Одинцу во двор.
Брадобрей усадил его на особый стул — кузнец устроил стул таким образом, что спинка у него откидывалась, — завесил богатырскую грудь довольно чистой тряпицей и начал сбивать в медном тазике мыльную пену. Мыло у него было дорогое, привозное.
— А головку подровняем? — спросил Одинец. — Княжна наша любит, чтобы добрые молодцы опрятны были, — тогда, может, и возьмет в услужение, а то и в охрану — ты вон какой дюжий…
Брадобрей усадил его на особый стул — кузнец устроил стул таким образом, что спинка у него откидывалась, — завесил богатырскую грудь довольно чистой тряпицей и начал сбивать в медном тазике мыльную пену. Мыло у него было дорогое, привозное.
— А головку подровняем? — спросил Одинец. — Княжна наша любит, чтобы добрые молодцы опрятны были, — тогда, может, и возьмет в услужение, а то и в охрану — ты вон какой дюжий…
— Стриги короче — меньше голова будет преть под шеломом, — сказал Жихарь и вспомнил, что дорогие доспехи ему отныне недоступны, в том числе и шлем. Хотя… если, скажем, вот этот медный тазик тайком прихватить, да надеть на вон ту деревянную болванку, на которой висят ложные волосы для лысых, да обстучать деревянной же киянкой, то и получится неплохой шлем…
Одинец между тем рассказывал, что вот как пройдет лето, да как настанет пора свадеб, да как женится батюшка наш Невзор на княжне Карине, да как станет сам князем, сильный, славный и богатый, вот тогда жизнь в Столенграде пойдет совсем иная.
— Накуплю у заморских купцов зелья-вошегону, всякую перхоть повыведу, — мечтал вслух Одинец. — Краски для волос добуду, это непременно — не век тебе рыжим ходить, парень, рыжих не любят; душистого сала приобрету для кучерявости…
— Хоть рыжие, да свои, — обиделся Жихарь за родную волосню, и тут пришла ему в голову нежданная дума.
— Отец, — сказал он. — Ну, что Невзор тут первый герой, я уже понял. А ты лучше скажи, кто у вас в недавнюю пору был кабатчиком?
— Кабатчиком? — Одинец даже растерялся и защелкал ножницами, рассекая воздух. — Кабатчиком, говоришь? Тьфу, что-то на меня затмение нашло… Раньше старый Быня зелье разливал, нынче молодой Бабура…
— Вот-вот, — сказал Жихарь. — А между ними-то кто в кабаке заправлял? Эй, эй, ты смотри ухо мне не обкорнай!
— Кто же был кабатчиком? — размышлял вслух брадобрей. Он уже оболванил рыжую голову, достал бритву и начал править ее на Жихаревом ремне. — Кабатчиком был… Да кто-то ведь был же кабатчиком… Не пустой же кабак стоял, не без присмотру же, а то бы там все выпили… Был, наверное, кто-то, да только вот кто? Совсем я старый стал, никак не могу припомнить…
— Ладно, пустое, — сказал богатырь. — Не ломай голову, а то совсем сломаешь… Да, а женишок-то ваш, Невзор, говорят, сам попивает?
— Было такое, — согласился Одинец. — Имело место. После трудного похода с устатку погулял он, потешил себя и весь народ. Только княжна ему за это сурово попеняла, и он с тех пор капли не проглотил… Ну да быль молодцу не в укор! Все мы погуляли, пока здоровье позволяло.
«Да, — подумал Жихарь. — И с этой стороны до правды не доберешься».
Одинец закончил свою работу, вытер Жихарго лицо все той же довольно чистой тряпочкой и подвел к бадейке с водой — поглядеться.
В бадейке вместо Жихаря показался незнакомый человек.
— Кто же я? — спросил себя Жихарь.
— А кто бы ни был, лишь бы не вор и разбойник, — отозвался Одинец.
Богатырь поблагодарил брадобрея за хорошую работу, подпоясался обещанной веревочкой и вышел со двора.
«А письмо-то от побратима!» — внезапно вспомнил он. Достал из-за пазухи грамоту с королевской печатью, изображавшей голову дракона, развернул…
«Любезнейший друг мой и дорогой брат сэр Ньюзор! Во первых строках своего письма сообщаю Вам…»
Жихарь швырнул свиток оземь, как ядовитую змею с погремушкой на хвосте, растоптал его и запнул под плетень, хотя пергамент ни в чем перед ним не провинился и стоил денег.
— Книга, — сказал он вслух. — Книга же про меня у княжны имеется! Да и сама княжна мудра не по годам, может насквозь видеть! Вот у нее и пойду правды искать! Да и глянуть на нее лишний разок…
И решительно направился на княжий двор, соображая по дороге, что будет говорить и как.
У крыльца он как следует вымыл в луже босые ноги, вытер их о траву и сделал шаг вперед.
— Ты куда это? — удивились стражники. — Княжна только по праздникам милостыню подает!
— Передайте светлой княжне Карине, — сказал Жихарь, расправив грудь, — что странствующий воин, попавший в большую беду, просит ее о беседе. Прибыл я из далекой Бонжурии, зовусь сэром Джихаром, хожу по белому свету, ища князьям чести, а себе — славы…
Таких речей стражники сроду от побродяг не слышали и смутились. Вдруг да младая княжна рассердится, что не пропустили к ней нужного человека? Она ведь с причудами, княжна-то…
— Тебя, поди, подлые кривляне ограбили, — сочувственно сказал один из стражников. — Ну да ничего, мы до них еще доберемся. Княжна строга, но справедлива, людей насквозь понимает…
— Это-то мне и нужно, — сказал Жихарь. Стражник отправил своего напарника наверх с докладом, а сам со вниманием выслушал рассказ пришельца о том, как мерзопакостные кривляне напали на него втридцатером, потеряв при этом половину отряда, но вторая половина все же сумела повалить и обобрать воина-одиночку.
— Чистые разбойники, — вздохнул стражник. — Золоченые, говоришь, были латы? Беда-то какая… А клинок неспанский, вороненый? Вот жалость-то… Не сокрушайся, сила солому ломит, новое добудешь…
Тем временем вернулся напарник и сообщил, что княжна по великой своей доброте странника примет у себя в особых покоях.
На всякий случай Жихаря обыскали, отняв малый ножичек в берестяных ножнах.
— Ты, как ее покой увидишь, не страшись, — успокаивал богатыря добрый стражник. — Кариночка наша маленько приколдовывает, но для людской же пользы…
Так и довел его до окованной бронзовыми ликами двери, сам же и постучал.
Испугаться Жихарь не испугался, но удивился изрядно — так похоже было жилище княжны на колдовскую избу Беломора: травы по стенам, прозрачные сосуды, превеликое множество книг на полках…
— Входите, сэр Джихар, — сказала Карина. Она сидела за столом при свечах — читала, видно, что-то или новые законы измышляла.
Жихарь вошел и низко поклонился. Низко, но не слишком. Точь-в-точь так, как учил его Яр-Тур.
— Рад приветствовать прекрасную даму в сей обители премудрости, — сказал он. — Красота ваша подобна голубой хризантеме из уезда Линьбяо в пору весеннего равноденствия (это уже было от Лю Седьмого). Посмотришь — словно связкой монет подаришь, нахмуришься — и вечер еще темней покажется… Судьба ввергла меня в бездну злосчастья и забвения…
— Будь и ты здрав и благополучен, рыцарь, — сказала она. — Где-то слышала я это имя — Джихар, только вот не припомню где… Садись и поведай мне свою беду…
Жихарь уселся поудобнее и начал свой рассказ. Подготовиться как следует у него времени не было, поэтому правда в его речах мешалась с выдумкой, да и дело-то происходило не в Столенграде и не в Многоборье, а в совсем другой стране, которой и на земных чертежах не найдешь, и славу его похитили злые волшебники менты вместе со всеми верительными и рекомендательными грамотами…
Княжна слушала и водила взглядом по книжным полкам, как бы прикидывая, откуда именно Жихарь позаимствовал историю своих похождений и злоключений. Да так оно и было, по ее мнению.
— Милый юноша, — сказала она. — Да ты просто начитался всяких занимательных сочинений, доставшихся нам из прежних эпох. Ты приписал себе большую часть подвигов нашего славного Невзора и его друзей. Это бывает. Такое однажды случилось с человеком гораздо более зрелого возраста, он и отправился искать рыцарских свершений, несмотря на то что время для них ушло. Это очень грустная и печальная история, но и она, к сожалению, повторяется, как и все прочие истории…
Жихарь побледнел.
— Ничего больше не будет повторяться, — сказал он. — Зря мы, что ли…
— Вот видишь, — сказала княжна. — Снова ты за свое. Но это пройдет, когда ты сам совершишь славные деяния и перестанешь нуждаться в чужой славе, подобной дыму… Я бы с радостью одарила тебя добрым конем, крепкими латами и достойным клинком, но княжество мое пребывает в запустении…
— Прости, добрая княжна, — сказал Жихарь. — А через кого наступило запустение-то? Она туманно улыбнулась.
— Да все через него же — нашего избавителя Невзора. Правда, сейчас он непонятным образом разбогател, но все равно продолжает тяжко трудиться на благо нашей державы — все сам, все сам… Думаю, что осенью я отдам ему руку и сердце — он свою вину исправил… Хотя признаюсь тебе — ведь благородный воин умеет хранить чужие тайны, — что Невзор оказался не таким, как я вообразила, прочитав книгу о нем… Безумная расточительность его переродилась в скопидомство, ясный и находчивый ум — в расчетливость торгаша… Прежний, буйный и хмельной, нравился мне куда больше… Должно быть, я слишком резко с ним поговорила, или кто-то навел на него порчу.
— Вот и не торопись с замужеством, — сказал Жихарь. В горле у него стало сухо. — Потерпи, я схожу за подвигами, вернусь — тогда и посмотришь, кто тебе милей.