— Не буду, пожалуй. Знаешь, как говорят, «глаза как ножи» и так далее. Если я буду слишком пристально смотреть, могут новые дырки появиться.
Девушка убрала иголку в коробочку, встала и, игриво тряхнув головой, надела свежепочиненный фартук.
— Значит, мой фартук прохудился из-за того, что гости смотрят на него, а не на меня?
Несомненно, ей часто доводилось иметь дело с подвыпившими посетителями.
Но будучи торговцем, Лоуренс никак не мог уступить в этом словесном поединке.
— Уверен, они просто дальновидны — в конце концов, никому не хочется испортить такую красоту, проковыряв взглядом третью ноздрю у тебя в носу.
— О? Какая досада. Так мне было бы легче вынюхивать подозрительных гостей, — с сожалением в голосе произнесла девушка, оправляя на себе фартук.
Лоуренс наклонил голову, признавая поражение. Девушке следовало отдать должное.
Та хихикнула
— Похоже, правду говорят, что иноземные гости все разные. Итак, чего желаешь? Вина? Или поесть?
— Две порции рыбьего хвоста. На вынос, пожалуйста.
На мгновение на лице девушки появилось озабоченное выражение — возможно, из-за стука горшков друг о друга, донесшегося с кухни.
Скорее всего, там готовили обед для портовых работников, целая толпа которых скоро потянется от реки.
— Я не тороплюсь, — добавил Лоуренс.
— Тогда, может быть, немного вина?
Иными словами — согласен ли он подождать?
Лоуренс улыбнулся деловой хватке девушки и кивнул.
— У нас есть ячменное, виноградное и грушевое.
— Грушевое вино, в это время года?
Фруктовые вина быстро портятся.
— В нашем хранилище оно всегда остается свежим, уж не знаю почему. Ой… — и девушка наигранно прикрыла рот ладонью.
В прошлые визиты Лоуренса сюда таверна всегда была набита под завязку, так что ему не доводилось как следует пообщаться с этой девушкой; но сейчас ему стало ясно, что симпатичной разносчице заведение было обязано не менее чем половиной своего успеха.
— Тогда грушевое.
— Сию секунду будет! Обожди чуть-чуть, пожалуйста, — и она исчезла в задней части таверны; подол ее пыльно-красной юбки, изначальный цвет которой определить было совершенно невозможно, порхал за ней.
Такая вот бойкая и сметливая разносчица в портовом городе вполне может выскочить замуж за какого-нибудь второго сына успешного торговца, владеющего многими кораблями.
А может, она даст от ворот поворот всем богачам и красавчикам, которые ее обхаживают, и влюбится в совершенно обыкновенного торговца, случайно забредшего в таверну.
О том, где лучше продастся купленный товар, у Лоуренса имелись кое-какие представления, но эта область отношений была абсолютно вне его разумения. Спроси он Хоро, та, возможно, скажет ему правду, но эта мысль почему-то раздражала.
— Вот, пожалуйста. Остального придется подождать, но зато ты сможешь задать все вопросы, какие у тебя есть.
Да, девушка была умна.
Если бы он дал ей поговорить с Хоро, это было бы великолепное представление.
— У всех торговцев, которые приходят сюда в это время дня, на уме лишь одно. Если я смогу ответить, буду рада помочь.
— Сперва я заплачу.
Лоуренс положил на стол две потемневших медных монеты и взял чашку с грушевым вином.
В этой таверне одного медяка хватало на две-три чашки.
Вид у девушки сейчас был — само воплощение разносчицы в таверне.
— Итак?
— А, ну да, в общем, ничего серьезного. Город кажется чуть-чуть не таким, как обычно. Думаю, мне хотелось бы узнать о палатках торговцев за городскими стенами.
По щедрости подношения девушка решила, должно быть, что Лоуренс будет расспрашивать ее о внутренних делах какой-нибудь торговой гильдии. Услышав вопрос Лоуренса, она, похоже, ощутила облегчение.
— А, эти. Они все занимаются мехами и другими товарами, которые связаны с мехами.
— Мехами?
— Именно. Половина их прибыла откуда-то издалека, чтобы купить меха. Вторая половина торгует материалами для дубления и прочей обработки шкур и кож. Скажем…
— Известь и квасцы?
Это были самые распространенные материалы, используемые при дублении. Как ни странно, еще применялся голубиный помет. Ну а если кожи нужно было красить, материалов требовалось еще больше.
— Да, кажется, они.
Лоуренс вспомнил слова Арольда.
Не приходилось сомневаться: заседание Совета Пятидесяти имело какое-то отношение к торговле мехами.
— И ты хотел узнать, почему все эти торговцы устроились там, да? В общем, как раз сейчас все влиятельные люди города собрались вместе, чтобы решить, продавать им меха или нет. Пока что покупка и продажа мехов запрещена. Поэтому, естественно, ремесленники не знают, есть ли смысл покупать средства для обработки шкур, ну и — так и получилось то, что получилось.
Похоже, девушку расспрашивали об этом постоянно, и она привыкла давать объяснение. Однако если она говорила правду, ситуация была весьма серьезная.
— А из-за чего это все? — Лоуренс полностью забыл про свое вино.
— Из-за этого, ну ты знаешь — когда каждую зиму уйма народу проходит через город.
— Северная экспедиция.
— Да, она самая. Ее отменили, поэтому сказали, что обычных людей, которые идут через город и покупают кожаную одежду, не будет. Обычно в это время года здесь гораздо больше народу.
Когда в город приходят люди, с людьми приходят и деньги. Северные меха пользовались большим спросом на юге, так что их охотно покупали.
Но зачем нужно совещание, на котором решают, не запретить ли торговлю мехами полностью?
Те торговцы, что стоят лагерем перед городом, — разве они прибыли сюда не для того, чтобы покупать меха? Пусть нет таких продаж кожаной одежды, которые сопровождают северную экспедицию; но почему не продавать тем покупателям, которые все-таки есть?
Ему нужно было больше сведений.
— Я понимаю, что в этом году нет людей, которые обычно скупают кожаную одежду; но разве не лучше все-таки торговать с теми, кто за городом? — спросил Лоуренс.
Девушка кинула взгляд на нетронутую чашку с грушевым вином в руках Лоуренса и, улыбнувшись, жестом предложила ему пить.
Она отлично знала, как обращаться с мужчинами.
Если он попытается противиться, она либо обидится, либо просто будет с ним впустую заигрывать.
Лоуренс покорно поднес чашку к губам; девушка улыбнулась, словно говоря: «Правильный ответ».
— Рыцари и наемники — они легко расстаются с деньгами. Но торговцы, что приходят в город, такие прижимистые, — она рассеянно катала по столу два медяка, которые Лоуренс ей дал. — Мне дарили разные вещи, всякие платья с кучей оборочек, как какой-нибудь дочке аристократа, дорогие вещи. Но…
— О, — одними губами произнес Лоуренс. Когда он выпивал вместе с Хоро, вино притупляло его разум. — Я понял. Пока из кожи не сшили одежду, она совсем дешевая. Но если ее пустить на одежду, она не будет продаваться — и деньги в город не пойдут.
Девушка довольно улыбнулась, точно святой перед скромным верующим, всем видом говоря: «Отличная работа».
Теперь Лоуренс понимал в общих чертах, что происходит.
Однако прежде чем он сделал шаг назад и внимательно оглядел все детали, девушка внезапно склонилась к нему через стол.
Она прижимала к груди одну из монеток; ее выражение лица неуловимо изменилось.
— Пока что все это тебе могла рассказать любая шлюха в любой здешней таверне, — произнесла она, опустив голову и глядя на него исподлобья, из-за чего ее слова казались немного вульгарными. Лоуренс попытался заглянуть ей в лицо, но из-за позы девушки его глаза сразу опустились к ее тонким, красивым ключицам.
Да, она явно знала, как подействовать на подвыпившего посетителя.
Лоуренс напомнил себе, что их разговор — исключительно деловой.
— Но с щедрыми гостями нужно обращаться правильно, — продолжила девушка. — То, что я тебе сейчас скажу, пусть останется между нами, хорошо?
Лоуренс кивнул, притворяясь, что действия разносчицы его полностью захватили.
— Восемь, а может, и девять шансов из десяти за то, что торговцам за городом запретят покупать меха, хотя я уверена, что ремесленники и местные, кто посредничают в торговле мехами, будут в ярости.
— Откуда ты это знаешь? — спросил Лоуренс.
Девушка с видом искусительницы замолчала.
Интуиция подсказывала Лоуренсу, что источник, откуда девушка черпала сведения, заслуживает доверия. Возможно, кто-то из членов Совета Пятидесяти тоже был завсегдатаем этой таверны; но девушка, разумеется, признаться в этом не могла.
Она даже и объяснять ничего не стала, ведь свое утверждение она как бы обратила к себе самой, и оценить его правдивость все равно было невозможно.
Не исключено, что она в каком-то смысле испытывала Лоуренса — иначе едва ли она выдала бы столь важные сведения.
— Я простая разносчица, и меня мало волнуют цены на меха, но вас, торговцев, такие вещи радуют, как эль, не правда ли?
— Да, и иногда мы пьем слишком много, — ответил Лоуренс со своей лучшей деловой улыбкой.
Девушка чуть улыбнулась в ответ и прикрыла глаза.
— Хорошая таверна всех гостей отправляет домой пьяными. Я была бы рада, если бы и ты оказался в их числе.
— Что ж, вино я выпил, так что непременно скоро это почувствую.
Девушка открыла глаза.
Улыбка по-прежнему оставалась у нее на губах, но до глаз она не доходила.
Лоуренс собрался было раскрыть рот, но тут девушку позвали с кухни.
— О, похоже, твоя еда готова, — сказала она, поднимаясь со стула и вновь превращаясь в разносчицу, какой была, когда Лоуренс вошел в таверну. — Кстати, господин, — добавила она, оглянувшись через плечо.
— Да?
— Ты женат?
Этот неожиданный вопрос застал Лоуренса врасплох, но — по-видимому, благодаря постоянным ловушкам Хоро — он быстро пришел в себя и смог ответить.
— Тесемка моего кошеля не отнята у меня. Но… мои вожжи в крепких руках.
Девушка ухмыльнулась, словно беседовала с другом.
— О, какая досада. Уверена, она тоже хороший человек.
Похоже, она могла гордиться своей способностью обхаживать пьяных посетителей.
И даже Лоуренс мог бы легко поддаться на ее уловки, не будь он с Хоро — или будь он немного пьянее.
Но если бы он это сказал, то высыпал бы соль на раненую гордость девушки.
— Если будет возможность, загляни сюда вместе с ней, — сказала разносчица.
— Хорошо, — ответил Лоуренс на полном серьезе.
Разговор этой девушки с Хоро получился бы очень интересным, хотя для Лоуренса как наблюдателя он мог закончиться чем-нибудь ужасным.
— Что ж, секундочку подожди. Я принесу твою еду.
— Благодарю.
Девушка исчезла в кухне, подол ее юбки вновь порхал у нее за спиной.
Лоуренс проводил ее глазами, поднеся к губам чашку грушевого вина.
Даже посторонним видно, вдруг осознал он, насколько Хоро ему дорога.
Держа горячий матерчатый сверток с мясом хвоста рыбозверя, Лоуренс направился по широкой улице, проходящей вдоль порта, чтобы еще разок взглянуть на пришвартованные суда.
Да, с учетом новых сведений, полученных от разносчицы, суда выглядели немножко по-другому.
Присматриваясь, Лоуренс видел солому и пеньковую ткань, которой были накрыты громоздящиеся на судах грузы; многие лодки были накрепко пришвартованы к причалам, как будто отплывать в ближайшее время не собирались. Некоторые, конечно, просто пережидали в городе зиму, но таких было, пожалуй, многовато, чтобы это могло быть единственным объяснением. Говоря навскидку — эти лодки были загружены мехами или материалами для работы с ними.
Через Реноз проходило достаточно много мехов, чтобы он заслуженно именовался «городом дерева и меха».
Будучи простым бродячим торговцем, Лоуренс не мог точно оценить общее количество мехов, проходивших через город; но если торговец приобретет одну-единственную бочку поясной высоты с беличьими шкурками, это уже будет три с половиной — четыре тысячи шкурок. Подобные бочки здесь использовались сплошь и рядом — от осознания этого Лоуренс едва не лишился чувств.
Как же ударит по городу полный запрет торговли мехами!
Но Лоуренс вполне понимал стремление Реноза получить как можно больше денег, а также тот простой факт, что иностранные торговцы, покупающие лишь необработанные шкуры, а не одежду, оставляли не у дел многих городских ремесленников. Известно ведь, что в любой области торговли предметы, созданные из «сырых», необработанных материалов приносили гораздо большую прибыль, нежели сами эти материалы.
Однако с отменой северной экспедиции поток людей с юга иссяк, а значит, нет никакой уверенности, что эти товары удастся обратить в звонкую монету.
Если отложить в сторону качество шкур и их дубления — есть множество городов, где скорняжное мастерство куда выше, чем в Ренозе. Купить здесь одежду, которая при обычных обстоятельствах распродалась бы с легкостью, и переправить ее в другой город, заплатив вдобавок за перевозку, было бы весьма и весьма непросто.
Лоуренсу казалось, что для города было бы лучше решить все-таки продавать шкуры ожидающим торговцам, пусть даже для этого придется преодолеть сопротивление ремесленников.
По крайней мере так город заработает на шкурах хоть какие-то деньги. Все-таки столь большое число торговцев собралось в Ренозе благодаря общеизвестному высокому качеству здешних мехов. За эти меха дали бы вполне достойную цену.
Но разносчица сказала, что Совет Пятидесяти намеревается запретить торговлю мехами.
Это оставляло очень немного возможностей.
Изначально странным выглядело то, что торговцы стояли лагерем за пределами города.
Торговец с удовольствием поучаствовал бы в разорении ближнего своего, если бы решил, что это принесет ему прибыль; но чтобы большая группа торговцев собралась вместе и просто терпеливо ждала — такого и помыслить было нельзя.
Совершенно ясно было, что тут действует еще какая-то сила.
Что это за сила, Лоуренс понятия не имел; может, гигантская гильдия скорняков из какого-нибудь заморского города, знаменитого своими одеждами, а может, крупный торговый дом, стремящийся наложить руку на всю торговлю мехами.
В любом случае это была организация, обладающая колоссальной властью.
И люди, правящие Ренозом, это знают, понял Лоуренс, входя в порт и углубляясь в портовую суету и сумятицу.
Торговцы за городом, несомненно, выдвигали свои аргументы.
«Вам придется туго, если вы не сможете продать свои меха, — говорили они. — Хотите, мы их у вас купим? Хотя, разумеется, это не избавит вас от проблем навсегда. Хотите, мы придем и на следующий год, и через год?»
Если Реноз это проглотит, он станет не более чем перевалочным пунктом — местом, куда меха свозят, а затем отправляют дальше. А потом рано или поздно и сосредоточение мехов переедет куда-нибудь еще.
Однако горожане не стали просто отсылать торговцев прочь, и явно не только из-за сопротивления ремесленников.
Проблема затрагивает не только город; она касается и аристократов, связанных с этим городом. А когда торговая проблема становится политической, количество денег, потребное для ее решения, возрастает в тысячи раз, если не в десятки тысяч.
Начинается битва титанов, в которой надежды и чаяния отдельных торговцев не стоят вообще ничего.
Лоуренс поскреб бородку.
— Здесь должно быть просто невероятно много денег, — сказал он самому себе. Давненько он не разговаривал сам с собой, и это было очень приятно — все равно что снять ботинки, которые носил неделю без перерыва.
Чем больше денег в игре, тем жирнее останутся крошки.
А алхимия торговца позволяет ему обращать запутанные взаимоотношения между людьми и товарами в родник, из которого струей текут деньги.
Перед глазами Лоуренса, точно въяве, встал лист пожелтевшего пергамента.
На этом листе он принялся мысленно рисовать план за планом, что ему делать в этой обстановке, сложившейся вокруг мехов, и постепенно лист превратился в карту сокровищ.
Так где же зарыто сокровище?
Когда он задал себе этот вопрос и облизал губы, его левая рука открыла дверь комнаты на постоялом дворе.
— …
Лоуренс почти не помнил, когда он успел пройти весь путь от порта до постоялого двора; но не поэтому он встал столбом.
Хоро, судя по всему, взбодрившаяся после сна, расчесывала хвост, но, едва завидев Лоуренса, тут же спрятала его за спину.
— …Что случилось? — спросил Лоуренс, выдержав настороженный взгляд протрезвевшей Хоро.
— Я этого не потерплю, — заявила она.
— Э?
— Я не потерплю, чтобы мой хвост продали, — сказала Хоро, и кончик хвоста высунулся у нее из-за спины, точно застенчивая юная дева, выглядывающая из-за дерева. Высунувшись, хвост тотчас спрятался обратно.
Конечно, Лоуренс понял.
Его лицом овладело его торговое «я».
— Я не охотник, — улыбнувшись и пожав плечами, Лоуренс вошел в комнату, закрыл за собой дверь и подошел к столу.
— Да неужели? У тебя сейчас был такой вид, как будто ты готов продать все, до чего дотянешься, — Хоро кинула быстрый взгляд на сверток в руках у Лоуренса и сразу вернулась обратно к его лицу.
— Да, конечно, я ведь торговец. Я покупаю у одного человека и продаю другому. Это основной принцип.
Все торговцы алкали денег; но когда торговец забывал, какой именно он торговец, его алчность срывалась с цепи. Когда это случалось, такие понятия, как «доверие» и «этика», просто переставали существовать.
Алчность заслоняла собой все.
— Так что нет, я не отберу у тебя твой хвост. Хотя если, когда придет лето, ты решишь состричь часть своей шерсти, я с превеликим удовольствием ее возьму и продам, — сказал Лоуренс, прислонившись к столу.