Урна для мусора была похожа на почтовый ящик. Туда сбрасывали посуду вместе с подносами – хлоп, хлоп, хлоп…
Женька уплетал вовсю – ребенок проголодался, у него большой расход энергии. Ольга ела аккуратно, красиво, привычно.
Поймав его взгляд, подняла голову:
– Тебе здесь не нравится?
Дима пожал плечами:
– Я подумал… что сейчас миллион людей по всему миру вот так же кусают точно такой же чизбургер. Конвейер…
Женька хмыкнул, но жевать не перестал.
– Да? – Ольга прищурилась. – А помнишь, какие были вонючие котлеты в нашей столовой, еще в школе?
Дима невольно улыбнулся:
– Отчего же не помнить… Помню.
– Молоко с пенками… – мечтательно улыбнулась Ольга.
– Чай из тряпки… – подхватил Дима.
– Рыба с костями…
– Перестаньте! – возмутился Женька. – Вы мне аппетит на фиг перебьете!
– Ты не видел эту столовую, Жека, – сказала Ольга со вздохом. – Вам, малышне, не понять… Я была в первом классе, а твой папа – в десятом.
– Вы кормились на первой большой перемене, а мы – на второй, – вспомнил Дима. – А я старался носить из дома бутерброды… – он посмотрел на зажатый в руке чизбургер.
– Ешь, – сказала Ольга. – Это закусочная, а не ресторан, это для скорости и удобства, а не для эстетствования… И как для закусочной – вполне прилично. Вкусно, Женька?
Сын кивнул, потягивая из трубочки кока-колу.
Дети с картонными шапочками на голове убежали кататься на принадлежащей заведению причудливой горке. Дима положил недоеденный чизбургер обратно на поднос.
– Только не подумай, что Америка поголовно питается чизбургерами, – усмехнулась Ольга. – Штамп номер пятьдесят два. Человеку, который никогда там не был, очень легко оперировать штампами. Америка – страна целлулоида, Америка – страна бездуховности, прямо советская пропаганда сразу вспоминается… Блин. Диснейленд, Мак-Дональдс, Голливуд.
Дима молчал.
Ольга вздохнула. Заговорила негромко и сбивчиво:
– Когда Симкин папа выезжал в Израиль с новой женой… сдавал в парткоме свой партбилет. И все знали, что он ни-ког-да сюда не вернется. И была, между прочим, целая трагедия, я помню, как Симка ревела белугой… Как бежала за поездом… Они почему-то на поезде уезжали, уже не помню, почему. Какие письма были в первые месяцы – ну слезы! И скучают, и мучаются, и все чужое… Уже через три года они приехали повидать родных – сияли, как помидоры! И все у них класс, и дом, и работа, и друзья, и жизнь наладилась, и нас, бедных, им жалко. И это было лет семь назад! А сейчас…
– Ма, я возьму мороженого, – сказал Женька. Встал и пошел к кассам, Ольга проводила его взглядом.
– Дима… Ты прости меня, идиотку. Я себе места не нахожу… Что мне сделать, чтобы ты меня простил? Забудь, что я тебе наговорила, я….
– Конечно, – быстро сказал Дима. – Ну конечно.
– Я дура, – покорно признала Ольга. – Когда меня зашкаливает, я… говорю всякое, а потом жалею ужасно. Честное слово. Прости. Мне примерещилось… на ровном месте примерещилось какое-то… Но все дело в том, что я тогда психовала из-за Женькиной формы, и вообще, из-за этой истории… Дима, ты не заслужил тех… таких слов. Хочешь, обзови меня как-нибудь. Мне будет легче.
– Оля…
– Да ну, обзови. Я эгоистка. Скандалистка. Черноротая баба… Согласен?
– Нет, – Дима невольно улыбнулся.
– Драная кошка. Может, даже «сраная» – для экспрессии.
– Оля!
– Ты меня простил?
– Я идиотка, паразитка, брехуха, дрянь…
Вернулся Женька. Перевел взгляд с Ольгиного лица на Димино, хмыкнул.
– …Вот Жека уже все понял, – продолжала Ольга как ни в чем не бывало. – И он хочет ехать. А ты сидишь и всем своим видом показываешь, что тебя насильно тянут. Да в конце-то концов, если тебе там не понравится – вернешься! Ты же ничего не теряешь! Я знаю людей, которые с грин-картами живут здесь, а туда ездят только в гости. И наоборот – живут там, а сюда мотаются чуть не каждый месяц. Это же совсем другой мир, не то что десять лет назад! Тогда люди уезжали – это была трагедия. А теперь – это путешествие! Захотел – живешь там, захотел – живешь здесь… И не суди о Штатах с чужих слов. Сам посмотришь и тогда решишь – ладно?
Дима пожал плечами:
– Да я как бы и не против…
Недоеденный чизбургер так и остался лежать на подносе.
* * *В шесть утра Женька поднялся. Нога за ночь отекла и всячески сопротивлялась его намерениям.
Стиснув зубы, он облился холодной водой. Натянул треники и футболку – старую еще, с фальшивой надписью «Найк». Завязал кроссовки, хромая, спустился во двор.
Отец сидел на лавочке перед детской площадкой. Как вчера. Как позавчера. Во дает…
Женька прекрасно знал, что отец никогда не вставал раньше полдевятого. И это особенно интересно, потому что сейчас двадцать минут седьмого, а отец сидит на лавочке в спортивном костюме, свеженький и чисто выбритый…
– Привет.
– Привет.
Все. Больше ни слова; Женька потихоньку, преодолевая боль в ноге, потрусил вдоль бровки.
И отец за ним.
Ночью был дождь. Бледное небо отражалось в больших овальных лужах.
Поднималось солнце.
Каждый шаг давался легче. Женька бежал мягко, боясь перетрудить ногу; отец очень скоро сбился с дыхания.
Как вчера. Как позавчера.
Женька чуть прибавил скорости – просто посмотреть, отстанет отец или нет.
Не отстал. Даже чуть выдвинулся вперед – выпендрежник, хочет показать, что и он не лыком шит…
Женька сбавил бег. Ничего, еще минут пять – тогда посмотрим…
Отец не собирался сдаваться. Дыхалка у него короткая, зато ноги длиннее; некоторое время отец с сыном бежали «ноздря в ноздрю».
Ранние прохожие торопились на работу.
Болела нога. По-хорошему надо было закругляться с пробежкой, но Женьке хотелось, чтобы отец сдался. Спекся, остановился, делая вид, что у него развязался шнурок… Доказал свою слабость. Как позавчера.
Отец не отставал.
Обежали вокруг клумбы – на ней копошилась целая бригада тетушек в спецовках, по специальному трафарету высаживали рассаду. Деловитые дворники подбирали метлами вчерашние фантики, обрывки полиэтиленовых пакетов, окурки…
Легли на обратный курс.
– Как нога?
– Нармальна…
Отец не отставал. Жека сжал зубы – нога болела.
Возле дома, на детской площадке, он подтянул штанину; присвистнул. Блин-компот, как говорит мама.
– У Буряка была такая история, – сказал отец, превозмогая одышку. – У него клиновидная кость была переломана в трех местах… Месяц в гипсе… А потом он стал восстанавливаться – бассейн, пробежки босиком, бег трусцой…
Женька подумал и снял кроссовки. Пошел по траве; от холодной росы боль притупилась.
– Да, я читал, – сказал Женька снисходительно. – И он поехал на чемпионат мира восемьдесят второго… А ты откуда это все?..
Отец пожал плечами:
– «Горячие точки поля»… Не лыком шиты.
Женька посмотрел недоверчиво; под его взглядом отец будто бы смутился. Отвел глаза:
– Я вот тут тебе привез…
Засуетился, полез в машину, вытащил из папки бумажный листок:
– Вот… Возьмешь?
Женька посмотрел на картинку: наполовину проглоченная цаплей лягушка прямо из птичьего клюва тянет передние лапы – и душит свою убийцу.
Надпись гласила: «Никогда не сдавайся».
– Забавно, – все так же снисходительно сказал Женька.
* * *– Против этого Сидоренко играть – все равно против бульдозера, – озабоченно делился Славик. – Сносит нафиг…
Женька сидел на скамейке, привалившись спиной к ребристой батарее.
Ему привиделось: на пустынном футбольном поле только он, Женька, да мяч, да бульдозер с необъятным ковшом. Бульдозер рычит, выбрасывая из под гусениц комья земли и травы… Женька пытается обвести его справа и слева – все впустую, бульдозер отражает мячи и надвигается, надвигается, будто танк в старом фильме про войну…
Женька поежился.
В коридоре разговаривал с кем-то Олег Васильевич; Женька боялся встречаться с ним.
Он боялся, что его не поставят играть на первенство.
Он боялся.
* * *(…Не дойду.
Я знаю, что уже скоро… Но я не дойду. Нет сил… Любая собака догонит… Отчаяние. Болит грудь…
Там, на новом месте, была еда… Двор… Сад… Трава… Тепло… Нет собак… Гладят… любят…
Но я не дойду…)
* * *– Ну, в принципе, участок хороший, но эта смородина – старая… надо все выкорчевывать и сажать заново. Яблони не плодоносят…
– Плодоносят, – сказала Ольга. – Та, что возле калитки, это «Белый налив». Правда, яблоки раз в два года.
– Место здесь действительно хорошее, – покупатель смотрел за забор, туда, где за переплетенными ветками пряталась Десна. – Было хорошее до Чернобыля… Официально здесь какая степень загрязнения?
– Здесь как в Киеве, – сказала Ольга. – В Киеве же мы живем? – Живем. И здесь…
– Давайте за три пятьсот, – сказал покупатель. – Дом ветхий…
– Здесь как в Киеве, – сказала Ольга. – В Киеве же мы живем? – Живем. И здесь…
– Давайте за три пятьсот, – сказал покупатель. – Дом ветхий…
– Нет, – сказала Ольга, и в голосе ее скользнула сталь. – Дом еще вполне крепкий, да и участок стоит больше. Мы и так уже уступили.
Покупатель на сегодняшний день был единственный, Дима бы на месте Ольги сразу согласился. Нужны деньги, билеты в Варшаву надо брать уже сейчас, медосмотр обойдется в копеечку, да и за интервью, то есть собеседование с вице-консулом, придется выкладывать несколько сотен долларов…
И неизвестно, когда они найдут другого покупателя, если с этим не удастся сторговаться.
Он смотрел, как Ольга с покупателем оживленно жестикулируют у высокого деревянного крыльца. Как идут в дом, действительно старый и подгнивший, памятный Диме дом.
Еще пацаненком Дима приезжал сюда в мае, после окончания занятий в школе, а уезжал к первому сентября.
У него было полно друзей в поселке. Ловили рыбу, валялись на песчаных косах… Десна тогда была быстрая-быстрая, сбивала с ног… Или это так помнится?
Потом они с Олей провели здесь несколько замечательных летних месяцев.
Потом грохнул Чернобыль и родился Женька, и они на несколько лет поставили на даче крест…
А потом оказалось, что ничего страшного, в Летках люди живут, и в Пуховке живут, Дима приезжал сюда с дозиметром, и хитрый приборчик ничего особенного не показал.
И они привезли сюда маленького Женьку… И он плавал на круге под Диминым присмотром, под строгим Олиным надзором. Вон там – тропинка к берегу, после дождя она делалась упругая и черная, будто резиновая, после ливня – раскисала…
Видео тогда только начиналось, а любительская кинокамера Олиного отца была уже старой и часто ломалась, но они все-таки успели снять несколько пленок – маленький Женька в песке, Оля, бродящая по пляжу с дозиметром у руке, красный от ягод малинник…
Утром, еще до завтрака, они бежали на речку, теряя в песке резиновые «вьетнамки». Женька боялся коровы, которая обязательно была привязана вон там, на лужайке.
У хозяина коровы, дяди Толи, была длинная, как такса, моторка с деревянными скамьями вдоль бортов. Плавали на заливные луга, делали, что хотели… Или это теперь кажется, что тогда было так хорошо? Симптом почти старческой ностальгии, которая так раздражает Ольгу?
Олю…
Они вышли из дома – покупатель был чем-то недоволен. Ольга держалась, как скала.
– Три восемьсот – мое последнее слово.
– Четыре, – не дрогнула Ольга.
– Тогда извините…
Покупатель, сопя, направился к своей машине.
– Ты что, – сказал Дима, порываясь бежать следом. – Из-за двухсот долларов…
– Стой на месте, – ледяным тоном скомандовала Ольга. – И не мешай.
Дима хотел еще что-то сказать – но встретился с ней взглядом и замолчал.
Покупатель тем временем сел в свой старый бежевый «Опель». Завелся, выпустил облачко сизого дыма из выхлопной трубы…
– По-глупому, – устало сказал Дима. Но в душе даже радовался – продавать домик ему очень не хотелось.
Машина еще постояла, отравляя округу дымом – и замолчала. Покупатель выбрался, насупленный, злой:
– Ладно, четыре. Настойчивая вы женщина, однако…
В голосе его слышалось уважение.
– В пятницу в десять со всеми документами – у нотариуса…
Ольга улыбалась. Они с покупателем пожали друг другу руки; Дима стоял столбом, как случайный свидетель сделки.
Значит, все. Раз-два-три – продано.
– Вы поезжайте, Игорь Владимирович, – любезно сказала Ольга покупателю. – Нам еще вещи собрать и мусор этот сжечь. Мы тут сами все запрем, ключ вам в пятницу отдадим…
Покупатель распрощался. Снова сел в машину, по кочкам выехал на дорогу и скрылся за поворотом.
Ольга обернулась к Диме:
– Ну? Поздравляю…
– Поздравляю, – сказал он без энтузиазма. – Торгуешься ты… лихо. Ты же не скупая…
– Не в скупости дело, – невозмутимо отозвалась Ольга. – Правила игры такие… Уважай себя сам – и тебя будут уважать другие.
– Да, наверное, – согласился Дима печально.
– Который час? – Ольга посмотрела на небо. – Тут еще работы – начать и кончить.
Они съели по бутерброду и взялись за дело.
Вытряхнули пару ватных одеял, чудом не тронутых мышами. Свернули в скатки и сунули в багажник. Добавили к ним три подушки, плоских, как блины.
– А зачем мы это все берем? – озабоченно спрашивала Ольга. – Мы же с собой эти шмотки не потащим, продать их некому…
– Дяде Боре отдадим, – предложил Дима.
– Ну разве что… Так, прочий хлам брать не будем. Сейчас костер сделаем и спалим все к чертовой матери.
В домике пахло пылью и волглым деревом. И еще чуть-чуть – гнилью.
Здесь, на крыльце, они играли по вечерам в карты.
Старые шторы, когда-то надувавшиеся от ветра, как белые паруса, теперь свисали грязными тряпками.
– Помоги мне… Кухню надо освободить от хлама, я этому Игорю пообещала, да и правильно, в общем, мы же не свиньи какие-то…
Кухня – старый газовый баллон, плитка на две конфорки, изрезанный ножами столик – была завалена связками старых журналов. Дима пригляделся – «Знание-сила», «Семья и школа», «Химия и жизнь», «Огонек», «Пионер», «Юный натуралист»…
– Оля, жалко жечь. Это же… теперь такого не бывает.
– Ты что, Плюшкин? – Ольга посмотрела укоризненно. – Они тут сколько провалялись, погнили… Грязные… Куда мы их денем? С собой возьмем? В самолет?
Дима молча признал ее правоту.
Ветхий шпагат лопался, рассыпая пачки; Дима сгребал журналы, стараясь не рассматривать особенно иллюстрации и на вникать в содержание. И все-таки пару раз не удержался – и начал читать прямо посреди царившего вокруг разора, и только Ольгин голос возвращал его в реальность.
Рассказы, которыми когда-то зачитывался Женька. Повести с продолжением в «Пионере», которыми зачитывался сам Дима… Даты – семьдесят девятый год, восемьдесят пятый, восемьдесят седьмой, девяностый… Перестройка…
Все сложили на мусорной куче в углу двора и подожгли.
Горящую груду бумаги привалили деревянными быльцами Женькиной детской кроватки, которая тоже нашла на даче последнее пристанище. Что ж, она уже была не новая, когда баюкала Женьку. Она помнит еще пару младенцев до него…
Помнила.
Как и этот развалившийся детский стульчик.
Плетеное кресло, все в дырах. Старые кеды. Лыжная палка, обломок удочки.
Ритуальный костер.
– У тебя такое лицо, будто бы ты сжигаешь Жанну д'Арк, – сказала Ольга. – И тебе ее жалко.
– Жалко, – признался Дима.
Ольга подошла близко. От нее пахло дымом.
Положила руку на плечо:
– Не грусти. Все будет о'кей. Через полгодика мы вспомним этот вечер… Ага?
Дима посмотрел на нее; подсвеченная живым огнем, Оля была особенно красивая, живая, молодая, почти такая же, как десять лет назад, когда они вот тут же жгли костер, чтобы печь картошку.
«Мы вспомним этот вечер».
Ему вдруг сделалось жарко, несмотря на то, что вечер намечался достаточно прохладный.
– Ага, – сказал он.
И вздохнул – кажется, с облегчением.
* * *Машина заглохла в полукилометре от шоссе – на проселочной дороге. Дима сперва не очень-то обеспокоился – в последнее время «Жигуль» глох чаще, чем он, Дима, обедал.
– Ну блин-компот, – сказала Ольга. – Ну блин-блинович..
Дима покопался под капотом, но ничего предосудительного не нашел. Наверное, отошел, как обычно, какой-то окислившийся контакт, а где его искать, как чистить и что на это скажет неновый уже аккумулятор – это вопрос вопросов…
– Если бы с горки – завелся бы, – сказал Дима неуверенно. – Подождем, сейчас кто-то будет ехать – попросим дернуть…
Они подождали.
Было уже одиннадцать часов, из источников света были только звезды и фонарь-радиоприемник, трещавший и моловший всякую ерунду: «Итак, у нас уже есть один звонок… Алло? Девушка? Здравствуйте. Как вас зовут? Ира? – Я бы хотела поздравить с днем рождения свою сестру Юлю и пожелать ей здоровья (смех)… Юленька, тебе привет, большой-большой… И хороших оценок… И поздравить ее друга Сашу… – У вас есть шанс выиграть два пригласительных билета в ночной клуб… И пойти туда вместе с Сашей… – Это Юлин друг, а моего друга зовут Костя…»
– И что? – нервно спросила Ольга. – Что теперь?
– Знаешь что, – Дима раздумывал, – сядь-ка за руль… я толкну. Попробую разогнать… тут вроде дальше дорога под уклон…
Метров двести они проехали «в упряжке» – Дима толкал, Ольга пыталась завестись. Наконец, «Жигуль» покатился с горы, мотор заработал – и сразу же замолчал опять.
– Я идиотка, – в сердцах сказал Ольга. – Я его случайно заглушила!
– Ничего, – утешил ее Дима. – Если раз завелся, заведется и второй… Попробуем еще.
– Только ты сядь за руль. Я уже боюсь.
– А ты что – машину толкать будешь?
– А почему нет? – осведомилась Ольга воинственно, и Дима решил не возражать.